Райли посмотрел на обиженное лицо друга и не мог не рассмеяться.

– Бедные мы, бедные…


Утро началось с привычной суеты: подготовки себя и детей к грядущему дню. Точнее, суетилась Келли, а дети лишь наблюдали за ней. И так, наверное, будет всегда, думала она, не зная, как что-то можно изменить. Из года в год Тревору и Тине предстояло наблюдать, как она носится от холодильника к сушилке, с работы – в магазин, пока они сами не станут старше, чем она теперь, и не наступит день, когда они отвезут окончательно выдохшуюся мамашку в дом престарелых. Или в дурдом.

Она поставила перед Тревором ленч в пакете из плотной коричневой бумаги и бросила на мальчика строгий материнский взгляд.

– И чтобы я больше не слышала от твоего инструктора ни слова о ножах.

– Это же был нож для масла, – попытался оправдаться Тревор.

– Никаких ножей, – предупредила его Келли. – И если я услышу еще слово о твоих денежных аферах, остаток лета ты простоишь у копира, раздавая скрепки. Понятно?

Тревор прищурился. Благодаря коротко подстриженным на лето светло-каштановым волосам лицо его выглядело квадратным. Губы он плотно сжал, как делал Рик, когда осознавал, к каким последствиям приводила его очередная попытка сорвать куш. Не любила она вспоминать о бывшем муже, о том, какой пример являл он их сыну.

– Никаких игр на деньги, никаких обменов, – отчеканила она. – Пусть даже сандвичами. Понятно?

Тревор заглянул в пакет и поморщился, увидев что там лежит.

– На сандвич с копченой колбасой и банан все равно много не выменяешь, мама. – Угрызения совести в его голосе отсутствовали напрочь.

Ну как она могла родить такого «замечательного» ребенка?

Тина, ее девятилетняя дочь, оторвалась от библиотечного экземпляра «Маленьких женщин»,[5] на лице ее при виде завтрака брата отразился ужас. Судя по всему, точно такой же получит и она. Тина находила, что их ленчи недотягивают до стандарта.

– Мать Маргарет делает бутерброды из черного хлеба, – заявила она.

Маргарет Тарстон, лучшая подруга Тины, была одной из самых богатых девочек в начальной школе.

– И с настоящим швейцарским сыром, а не каким-то дешевым.

Слова эти донеслись до Келли в тот самый момент, когда она снимала целлофановую обертку с ломтика оранжевого сыра. Дернувшись, Келли положила его на кусок белого хлеба, чтобы поскорее скрыть свидетельства того, что она не может обеспечить детей продуктами высшего качества.

После развода увеличенные линзами очков глаза Тины неустанно следили за ней, выискивая недостатки. А может, Келли более остро реагировала на Тину, потому что девочка была очень уж умна. Училась на «отлично», перескочила через второй класс, могла играть на пианино прелюдии Шопена. Когда Келли смотрела на дочь, сердце ее в равной степени переполняли гордость и чувство вины. Одаренность этой девочки заслуживала того, чтобы весь мир лежал у ее ног. Но Келли удавалось наскрести денег только на хорошие очки и уроки фортепьяно. Что же касается пианино, о котором мечтала Тина, с тем же успехом она могла мечтать и о луне. Тина играла сонаты Бетховена на купленном с рук синтезаторе, тогда как ее подруга Маргарет Тарстон – «собачий вальс» на «Стенвее».

– У Маргарет Тарстон куриные мозги. – Тревор залез рукой в миску с овсяными хлопьями.

Тина поджала губы и углубилась в чтение.

– Не следует говорить так о людях, Тревор, – вновь отчитала его Келли, подумав, что становится похожа на попугая, начиная с «не» каждую фразу, обращенную к сыну. Тем более что в данном случае придерживалась того же мнения. – Маргарет – очень милая девочка.

Он захохотал, зашаркал ногами под столом.

– Мать одевает ее как куклу, но она – ничтожество и паршивка.

– Не следует тебе… – Келли замолчала, не договорив, понимая, что ее нравоучения напоминают заезженную пластинку.

Она могла целый день говорить Тревору, что не нужно делать: не разговаривать с набитым ртом, не бросать с крыши ее швейную машинку, не называть людей ничтожествами и паршивцами, не обводить вокруг пальца других детей, не играть в «ножички»… И самое важное, что действительно не следовало делать, терялось в бесконечной череде «не».

Если Тина наполняла ее сердце материнской гордостью, то Тревор крепил в ней материнскую решимость. Она не допустит, чтобы мальчик превратился в копию его никчемного отца. Конечно, это может случиться, но Келли не собиралась сдаваться без борьбы.

– Ты сегодня хорошо выглядишь. – Она попыталась наконец-то обойтись без «не».

Тревор нахмурился, добавил в тарелку хлопьев. Заговорил с набитым ртом, струйки молока потекли из уголков рта:

– Я причесался.

Тину перекосило от отвращения.

– Ты должен причесываться каждый день, Тревор.

Прежде чем разгорелась ссора, Келли провела рукой по коротким волосам сына.

– Может, достаточно каждое утро подставлять голову под пылесос?

Тревор, который в отличие от сверстников и в десять лет мог оценить шутку, расхохотался, а вот Тина сурово посмотрела на них обоих.

– В книжке, которую я только что прочитала, девушка сто раз проводила расческой по волосам утром и вечером. И у нее были прекрасные волосы.

– Это же выдумка, тупица! – рявкнул на нее Тревор. – В реальной жизни такого никто не делает!

Тина моргнула:

– Я буду.

Келли не донесла до рта чашку кофе и улыбнулась. Подумала, что в последнее время волосы дочери блестят больше, чем раньше.

– Ты не можешь что-либо делать только потому, что люди делают это в книгах, – не отставал Тревор. – Это глупо.

Тина сощурилась, упрямо выпятила подбородок.

– Отнюдь. Будь моя воля, я жила бы в книге. Как в этой. – Она подняла «Маленьких женщин». – Мег, Джо, Бет и Эми бедны, но они живут рядом с мальчиком, у которого богатый дедушка, поэтому ходят на вечеринки, где их вкусно кормят, а старый дедушка даже подарил Бет пианино.

Келли, почувствовав, как ее сердце превратилось в кусок свинца, поставила перед Тиной пакет с завтраком и дала себе слово в следующий поход в супермаркет обязательно купить швейцарский сыр и черный хлеб.

– Если вы оба позавтракали, сполосните грязную посуду и собирайте вещи.

Как всегда переполненный энергией, Тревор выскочил из-за стола и помчался к раковине, расплескивая на пол остатки молока из тарелки.

– Ты не можешь жить в книге, – оставил он за собой последнее слово и побежал в свою комнату, наверное, забыл что-то.

Келли взяла губку, вытерла пол.

Тина, педантичная и аккуратная, мечта любого родителя, сполоснула тарелку и ложку под струей воды, поставила в соответствующие гнезда в посудомоечной машине. Потом помыла руки, вытерла полотенцем и пошла в свою крошечную комнатку, несомненно, для того чтобы перед отъездом сто раз провести расческой по волосам.

Келли задалась вопросом: а может, Тревор прав, стараясь привить Тине более реальный взгляд на мир? Но разве в их жизни и так не хватало реальности? С другой стороны, после вчерашнего инцидента Келли и сама вдруг вознамерилась уйти от этой самой реальности, грезя о богатом красивом Райли К. Ломбарде, секретарь которого освободила его от всех жизненных трудностей.

«Проблем не будет», – заверял он ее, и, возможно, в его жизни их действительно не было.

Она улыбнулась. Райли К. Ломбард, который мог не задумываясь бросить на тротуар пиджак стоимостью в пятьсот долларов, чтобы подложить его ей под голову… Она совершенно успокоилась, после того как позвонила в свою страховую компанию и арендовала автомобиль. Может, ей повезло, что в нее врезался богач. Его страховка могла покрыть любые расходы. И… почему нет… Этот мужчина сумел разбудить в ней уже совсем заснувшую было женщину.

Однако она пыталась не вспоминать его красоту (прямо-таки Пол Ньюман в лучшие годы, только в пиджаке и галстуке). Но несмотря на отчаянные усилия, эти кристально чистые синие глаза снились ей прошлой ночью. Что само по себе удивительно, потому что в последнее время ей по большей части снились кошмары. И сон, по ходу которого она снимала с богача дорогую одежду от известных дизайнеров, ее очень даже порадовал.

Хотя он и таил в себе немалую опасность, потому что утром возвращение к реальности далось ей с большим трудом: в ее жизни не было и в помине не только этого гибрида Пола Ньюмана и современного миллионера, но и тех дополнительных преимуществ, которые могло принести с собой это существо. Например, она могла бы иметь секретаря, которая взяла бы на себя некоторые неприятные материнские обязанности: скажем, в тысячный раз объяснила бы Тревору, почему ему не покупают игровую приставку «Сони плейстейшн», или гасила бы фонарик, который Тина каждый вечер прятала под одеялом, чтобы читать до глубокой ночи, или занималась бы уборкой, когда у Келли в конце дня не было сил стирать и мыть грязные полы и посуду.

Если бы у нее был такой мужчина, как Райли, чьи поблескивающие глаза она видела бы каждое утро, просыпаясь…

Мысленно она отвесила себе оплеуху.

У нее уже был муж, и он не решал никаких проблем. Вместо этого только создавал их в огромном количестве. Из-за него пришлось продать половину мебели, да и вообще он причинил ей столько душевной боли, что отбил всякий интерес к мужчинам. Романтика – это шарада. А любовь… Когда в последний раз ее охватило это чувство, она решила выйти замуж за человека, который полагал, что нет лучшего интеллектуального стимулятора, чем фильмы Адама Сандлера.[6] От красоты Райли Ломбарда перехватывало дыхание, но не для того она целый год выбивалась из сил, чтобы положить с таким трудом завоеванную независимость на блюдечко с голубой каемочкой и преподнести смазливому мужчине, который врезался в ее автомобиль.

Да и не просил он ее об этом. А если она надеется, что Райли воспылал к ней романтическими чувствами, тогда она пребывает в еще более фантастическом мире, чем Тина.

Тревор проскочил через кухню, распахнул на бегу сетчатую дверь, не помешав ей захлопнуться за ним. Келли допила кофе и мысленно вернулась к главной теме: Райли с его синими глазами и большим банковским счетом. Нет, он не будет обивать порог ее дома. Наоборот, она помнит, как ему не терпелось расстаться с ней. Богатый нервный тип, как назвал его Алехандро. Должно быть, панически боялся, что она укусит его или пригрозит напустить на него своего адвоката.