К ней вдруг пришло осознание того, что курить в лаборатории запрещено. Криво усмехнувшись, Лия поднялась со стула и, чуть надавив раскрытой ладонью на дверь, вышла на улицу. На небе ярко светили звёзды, а в окнах домика напротив горел свет.

Лия на мгновение прикрыла глаза, стараясь расслышать, о чём там говорят, но тут же пожалела об этом — показалось, что она уловила тихий смех. Не открывая глаза, она сделала ещё одну затяжку.

В этот момент смех в бревенчатом домике стал как будто ближе, а в следующий миг дверь распахнулась, и на улицу выскочила Лизонька с распущенными волосами и в нижнем белье. Впрочем, Лия могла ошибаться, и на девушке вовсе не было одежды.

Уголок губ Лии дёрнулся, а с кончика сигареты упал на траву пепел. Ничего не слыша за колокольными ударами сердца, она изогнула бровь и посмотрела на Лизу, которая уже успела обратить на неё мутный от алкоголя взгляд светло-зелёных глаз. На лице Баклановой отразился страх, смешанный со смущением, хотя Лия сильно сомневалась, способна ли эта шлюха на смущение.

Лиза коротко ойкнула и быстро заскочила обратно в домик, захлопнув за собой дверь, но Лия всё же успела разглядеть в проёме сидевшего к ней боком Ильинского.

Сигарета выскользнула из ослабевших пальцев и, рассыпая искры горящего пепла, упала в траву. Последняя надежда рухнула.

Лия осталась одна.


Слушая гулкие удары сердца, которое готово было проломить рёбра, она сошла с крыльца и на негнущихся, холодных ногах сделала несколько мелких шагов в сторону бревенчатого домика. В зарослях, обступавших стационар со всех сторон, послышался тихий шорох, а от реки донёсся как будто плеск воды.

Лия безучастно подумала, что даже если сейчас она наткнётся на лисицу, которая уже больше недели шныряла вокруг лагеря, то не будет против. И в этот момент, когда она уже была готова подобрать ивовый дрын, который мальчики принесли ей в качестве оружия, из домика раздался негромкий — на самом пределе слышимости, приглушённый стенами и расстоянием голос Ильинского, который говорил — нежно и успокаивающе:

— Не переживай, Лиза, всё хорошо будет.

Эти слова стали для Лии последним ударом кисти, как говорил Остап Бендер.

Сердце забилось мелко и часто, и с каждым его ударом Лия замерзала всё больше. Она обессилено опустилась на сырое от росы крыльцо, которое протяжно скрипнуло, и спрятала лицо в ладони. Хотелось плакать, но слезы не шли. Хотелось выть, но голос не повиновался ей. Оставалось только сидеть, раскачиваясь из стороны в сторону, и сухо всхлипывать в тщетной попытке выплакать душившие её слёзы.

Из домика послышался непринуждённый заливистый смех — должно быть, Лизоньке было отчего-то приятно. От чего — даже не хотелось думать.

При мысли о Лизоньке и о том, что с ней, здесь и сейчас, в десяти метрах от Лазаревой сидит Ильинский, Лию передёрнуло. Воображение живо нарисовало несколько картин разной степени пикантности и отвратительности. Лизонька сидит на коленях у Дружинина, закинув ножки на Ильинского, а Вадим Борисович улыбается, довольно щурясь.

Лия почувствовала, что её сейчас стошнит. Сразу же вспомнилось, как Ильинский хотел праздник, да ещё укорял её и мальчиков, что они скучные и непьющие. Что ж, свой праздник он получил. Вот только какой ценой?


— Сегодня в городе праздник, — прошептала одними губами Лия, — сегодня в городе пьют, как дышат.

«Какого же цвета камни в холодной воде?»

Слова одной песни потянули за собой строки другой. Воспалённое сознание, зацепившись за слово «праздник» услужливо и ехидно подкинуло фразу совсем из другой оперы:

— Винтовка — это праздник. Всё летит в пизду.

«И то верно, — подумала Лия, — всё пошло по пизде. И Ильинский продался за неё же. А ведь говорил, говорил, что не стал бы требовать от меня такого. Что он уже не в том возрасте. Получается, всё это было враньём?» — и, оскорблённая и потерянная, она резко поднялась с крыльца так, что закружилась голова, и ей пришлось ухватиться рукой за дверь.

Металлическая полоска на дереве вдруг напомнила ей об оружии, и о том, как деревянный приклад удобно ложится в руку.

— Вот только винтовки у меня нет, — с горечью усмехнулась Лия, проведя кончиками дрожащих пальцев по прохладному металлу.


Винтовка. Мысль обожгла усталый мозг, прошлась, словно пламя, по истощённому сознанию. Мысль была шальная, жуткая и реальная. Лия дёрнулась и отвернулась от дьявольского домика и уставилась невидящими глазами в пустоту тумана, который рваными полосами стлался в низинах.

Винтовка на стационаре была. Вернее, у дяди Паши, сторожа-казака, была не совсем винтовка, а карабин, но это сейчас не имело значения. Важно было лишь то, что оружие стреляло автоматными пулями.

По телу Лии словно прошёл электрический разряд, и она резко повернулась, всматриваясь в темноту, где горел свет в маленьком окошке домика сторожа. Шёл чемпионат мира по футболу, так что, скорее всего, дядя Паша был уже мертвецки пьян, а значит, забрать карабин не составит труда — Горский, когда напивался, становился весьма небрежен, да и ключи всегда хранил на видном месте, считая, что чем ближе положить что-то важное, тем меньше вероятность, что это украдут. И, надо сказать, что теорема о сохранности работала хорошо — за все три года пребывания на стационаре, Лия ни разу даже и не вспоминала, что у дяди Паши есть огнестрельное оружие.

С гулко бьющимся сердцем, чувствуя, как вязкая слюна наполняет пересохший рот, Лия, медленно ступая, чтобы не споткнуться, зашагала к домику сторожа. Она не стала брать фонарик — ни к чему светиться. Она не думала, что готова пойти на убийство — она просто шла за карабином. Ей мучительно, до боли в пальцах, хотелось почувствовать в руке тяжесть оружия, которое означало одно — власть.


Лие нужно было как-то отвлечься. Мысли проносились в голове, словно стая синиц — быстро, крикливо, раздирая своими маленькими коготочками её сердце и душу, но не задерживаясь надолго. Голосистыми соловьями летели воспоминания об Ильинском — хорошие воспоминания, такие, которые грели ей душу всё время, пока шум мотора лодки Дружинина не возвестил о начале конца.

Она вспоминала, скользя резиновыми тапочками по мокрой траве, как Вадим Борисович улыбался ей, как его руки — большие, прохладные и нежные — дольше, чем когда-либо задерживались на её маленьких ладонях. Как она, засыпая на ночных посиделках, прижималась к нему, положив голову ему на плечо, и как тепло, волшебно и радостно было тогда у неё на душе.

Теперь это всё было мертво — руки замараны, объятия заняты, а сердце растоптано. Теперь Лия, поскальзываясь, шла за карабином.

Унесённая воспоминаниями, она даже не заметила, как оказалась рядом с домиком сторожа. Единственная комната была залита ярким светом, в сарае рядом тарахтел генератор, а три сторожевые собаки спали — на ужин у них была жирная щука, привезённая Дружининым.

Лия осторожно, стараясь не разбудить ближнюю собаку — чёрную Стрелку, прошла под окном и перемахнула через стонущее крыльцо — словно перелетела. Горе и злость на несправедливость придавали ей сил.


Стараясь не дышать — даже сердце, казалось, билось через раз, Лия, аккуратно ступая, чтобы не скрипели доски пола, зашла в комнату домика Горского.

Как она и предполагала, дядя Паша успел охолостить полторашку разведённого спирта и сейчас спал на своей панцирной кровати. Единственным бодрствующим обитателем домика был большой белый кот, который сидел возле тёплой печки и смотрел на Лию огромными горящими глазами.

Беззвучно усмехнувшись, Лия посмотрела на кота и приложила палец к губам. Под пристальным взглядом Тёмки, она повернулась к дверному проёму и, приподнявшись на цыпочках, пошарила ладонями на полочке над косяком. Пламенной искрой полыхнуло осознание, когда пальцы коснулись полированного дерева приклада и металла ствола — она нашла.

Мгновение спустя, Лия уже сжимала в руках карабин.

Осторожно, стараясь не шуметь и не задеть оружием о дверной косяк, Лия приподняла карабин и, перенеся, затаив дыхание, его через притолоку, прижала к себе. Половина дела сделана — осталось только найти патроны.

Положив карабин на пол, Лия снова встала на цыпочки и запустила руки в содержимое полочки. Шероховатый картон, за которым угадывался металл, сказали Лии о том, что она на верном пути. Как это похоже на дядю Пашу — хранить автоматные патроны в картонной коробке на полке над дверью. Это же не патроны для ружья — на уток охотиться. Это вещь посерьёзней. Впрочем, Лие оставалось только сказать спасибо.


Сняв с полки коробку, она положила её к себе в карман. Лия уже наклонилась, собираясь поднять карабин с пола и уйти, как вдруг дядя Паша зашевелился на кровати. Лия замерла, боясь дышать или двинуться, а Горский просто сел на кровати и, глядя неожиданно ясными глазами прямо на неё, глухо произнёс:

— Лилька, — на мгновение ей показалось, что дядя Паша абсолютно трезв, — не глупи. Молодая ещё. Всё будет потом.

— А мне нужно сейчас, — слова сами сорвались с языка, и она пожалела, что вообще открыла рот, ожидая, что дядя Паша сейчас поднимется и отберёт у неё карабин.

«Может быть, это было бы к лучшему?»

Но Горский ничего ей не ответил. Взгляд его помутился, и он, уронив голову на грудь, опустился обратно на кровать.

Когда Лия, сжимая в руке карабин, вышла из домика, дядя Паша уже спал тяжёлым пьяным сном.


Возвращаясь к домику, Лия с каким-то истеричным наслаждением ощущала тяжесть оружия в руках и с упоением прислушивалась, как позвякивают в тишине, ударяясь друг о друга, патроны. Это был сладостный звук, пьянящий не хуже спирта, но в тоже время, отдавая терпкостью и приторностью медовухи — ноги у Лии подрагивали, а голова была ясной. Она отчётливо видела контуры домиков, выступающие из темноты, очертания деревьев и кустов, который обступали стационар плотной стеной. А в небе над ней глумливо сияли звёзды.