Луанн Райс - Каменное сердце

Как и все мои романы, «Каменное сердце» — это история о семье, члены которой по-настоящему любят друг друга. За пятнадцать лет, прошедших с тех пор, как была написана эта книга, мои представления о любви и семейных узах сильно изменились. Когда я писала роман, я только-только начинала задумываться о том, что все, что я так люблю, не будет длиться вечно. Тогда это казалось мне невероятным…

Я писала «Каменное сердце» в сложный период своей жизни. Моя мама была больна, а я находилась в процессе развода. Я переехала из Парижа в Нью-Йорк, а потом домой, на побережье Коннектикута, чтобы быть ближе к маме. Окна дома, который я арендовала, выходили на бухту, три гранитных островка и далекий мыс. Мама жила на этом мысу.

Однажды утром я сидела у окна с чашкой кофе в руках и смотрела на воду. Полусонная, я думала о том, что сейчас сяду работать… и в этот момент заметила красные огни, мелькавшие вдалеке. Схватив бинокль, я увидела, что по холму к маминому дому едет машина скорой помощи. Я бросилась туда. Позже, когда я спросила маму, почему она не позвонила мне и не попросила отвезти ее в больницу, она ответила: «О, дорогая, я просто не хотела тебя беспокоить».

И не важно, что я переехала сюда для того, чтобы быть поближе к ней — и помочь, если это понадобится. В моей семье все любили друг друга, но нам всегда трудно было попросить о помощи. Думаю, мы такие не одни.

Это не так-то просто — открыться для любви… Распахнуть дверь, позвонить дочери, живущей так близко — на другом берегу бухты. Все мы хотим близких отношений, но где-то глубоко в нас сидит инстинкт, повинуясь которому мы отталкиваем друг друга.

«Каменное сердце» — моя попытка осмыслить этот парадокс. Я хотела написать о женщине, которая, вернувшись домой после многолетнего отсутствия, обнаруживает, что все изменилось. Она по-прежнему любит свою семью, но теперь ей нужно заново научиться понимать их — и саму себя тоже.

Название для этого романа я взяла из поэмы «Пасха, 1916» Уильяма Батлера Йейтса:

Отвергших себя сердец участь, увы, каменеть.

Будет ли жертвам конец? Нам остается впредь

Шептать, шептать имена, как шепчет над сыном мать:

Он пропадал допоздна и усталый улегся спать[1].

Это большое произведение, очень значимое не только с художественной, но и с политической точки зрения, гораздо более емкое, чем несколько строчек, которые я процитировала здесь. Йейтс пишет о восстании в Дублине, о борьбе Ирландии за свободу, о революции и одновременно о страстях, жертвах и разбитых надеждах. Я происхожу из ирландской семьи — один из моих предков погиб во время этого восстания. Остальные эмигрировали в Америку, чтобы избежать голода.

Со временем я поняла, что человеческое сердце может очерстветь не только от подобных испытаний. Больно любить, больно терять, больно пытаться помочь человеку, который отказывается от помощи, больно, когда тебя отвергает тот, за кого ты готов идти на смерть. Именно об этом я написала в своем романе.

Его герои — семья янки — очень далеки от среды ирландских католиков, в которой выросла я. Действие романа происходит на моем любимом побережье Коннектикута. Я писала о людях, которые отличаются от меня, чтобы легче было смотреть на них со стороны.

Работая над этой книгой, я поняла, что, когда дело касается чувств, все люди одинаковы. Ими движут одни и те же мотивы. Сестры хотят помочь друг другу, матери думают, что лучше знают нужды своих детей, тетки обожают племянников. В романе я цитирую несколько индейских легенд, которые до сих пор производят на меня глубокое впечатление. На его страницах наш Брайд-брук превращается в реку Белл («колокол», как в легенде про «Свадебный колокол»), и влюбленные все так же пытаются пересечь его бурные воды, чтобы прийти на свадьбу — пусть даже не в церкви — вовремя. На морских картах три маленьких каменных острова носят совсем другие названия; в романе они называются острова Духов. Город я назвала Хатуквити, те из вас, кто читал другие мои романы, знают его под названием Сильвер-Бей. Те же, кто бывал на побережье Коннектикута, без труда распознают в нем Ниантик.

Отвергших себя сердец участь, увы, каменеть.

Насколько правдивыми оказались эти строки! Своим романом я попыталась смягчить сердца людей — в том числе мое собственное. Что имеет значение в нашем мире, кроме любви? Сейчас, спустя пятнадцать лет с тех пор, как была написана эта книга, я отвечаю: ничего.

Мария Дарк летела с юга на север, из одной Америки в другую. Сумка с подарками лежала у нее под сиденьем; мужчина, занимавший соседнее кресло, по-испански что-то говорил в диктофон. Казалось, он даже не заметил молнии, ударившей в крыло. Самолет резко нырнул вниз, потом выровнялся, его оранжевые огни заиграли на облаках, сквозь которые нужно было пробиваться. Стюардесса обошла салон, проверяя, все ли пассажиры пристегнули ремни.

— Во сколько мы приземлимся? — спросила ее Мария.

— Самолет кружится над Филадельфией, мы ждем посадки, — объяснила стюардесса. — В Нью-Йорке снежная буря.

— Вы хотите сказать, что мы можем приземлиться здесь? — удивилась Мария.

— Это не исключено.

Молния вновь расколола небо. В это мгновение Мария согласилась бы приземлиться где угодно: в Филадельфии, Майами, у черта на рогах. Потом она подумала о Софи и Нелл, встречающих ее в аэропорту Кеннеди, чтобы отвезти домой, в Хатуквити. Ее рука почти бессознательно потянулась к сумке и вытащила талисман, — маленькую золотую статуэтку индейской богини, — подарок для Софи. В этот момент ей казалось, что она таинственная незнакомка, которая, возвращаясь домой, приносит за собой бурю.

— Какая прелесть, — сказал мужчина, сидевший рядом, любуясь статуэткой. — Инкская?

— Нет, племени шавантов, — ответила Мария. На раскопках в Шаван де Хуантар они с Альдо обнаружили несколько таких статуэток, и Мария заказала копию одной из них у местного ювелира, чтобы подарить Софи.

— Она должна находиться в национальном музее, — с ноткой упрека в голосе сказал мужчина.

— Это копия. Подарок для моей сестры, — сказала Мария. Альдо говорил ей, что иностранных археологов всегда подозревают в том, что они присваивают найденные ценности.

— Слишком хороша для подарка, — заметил он. Вдруг он вздрогнул, услышав раскат грома, потом продолжил говорить в свой диктофон.

«Решил, что я — расхитительница гробниц», — подумала Мария. Стоит рассказать об этом Софи: так ей еще приятнее будет получить статуэтку. Сестра наверняка захочет знать подробности: у мужчины были очки с толстыми стеклами, из ноздрей торчали волоски, а в речи, которую он записывал на диктофон, каждое предложение начиналось со слов «таким образом». Судя по ее содержанию, сосед Марии был адвокатом средней руки, работавшим на местную администрацию.

Софи и Нелл уже должны быть в аэропорту. Прямо перед отъездом Мария позвонила Софи; в трубке стоял ужасный треск, однако она поняла, что Софи и Нелл приедут одни. Как в добрые старые времена, подумала Мария.

Задолго до того как она вышла замуж за Альдо, Софи вышла за Гордона и родила Саймона и Фло, а Нелл, ставшая женой Питера и матерью Энди, теперь была не просто лучшей подругой, но и золовкой.

Самолет кружил уже сорок минут, однако внезапно Мария почувствовала, как он меняет курс. Она летела домой и, казалось, уже могла ощутить запах Севера. Мария разжала ладонь и посмотрела на статуэтку, которую держала в руке. Богиня была стройна и прекрасна, почти так же прекрасна, как Софи.

В какой-то момент Мария подумала, что и ее мать Хэлли, могла бы встретить ее в аэропорту. Конечно, она не приедет. Софи, хорошо знавшая мать, наверняка догадалась, что ей лучше не стоит присутствовать при возвращении домой Марии. Хэлли сочла бы недостойной торжественного приема дочь, оставившую мужа и любимую работу: восхитительные раскопки, загадки племени шавантов, прозрачный горный воздух — и ради чего? Чтобы вернуться туда, где она прожила семнадцать лет, в материнский дом на вершине холма, окруженный лугами, что простираются на восток до реки Белл и на запад — до ограды женского исправительного учреждения Хатуквити.

В город, основанный пуританами, которые называли индейцев исчадиями ада.

Туда, где археологи могли разве что преподавать в колледжах или читать лекции в Музее коренного населения Америки — вместо того чтобы совершать открытия, достойные выставки в Смитсоновском институте или Британском музее. Хэлли никогда не поймет, почему ее дочери, единственной, сумевшей ускользнуть от этой рутинной жизни, вдруг захотелось вернуться.

Пока Мария пребывала в задумчивости, самолет пересек фронт циклона на северо-востоке и сел в аэропорту Кеннеди — это был последний рейс, приземлившийся перед тем, как аэропорт закрыли.

Софи и Нелл, стоя в толпе, свистели и махали руками, чтобы Мария их заметила. Свист Софи, на редкость пронзительный, невозможно было не узнать, он напомнил Марии времена, когда они втроем бродили по холмам Хатуквити, играя в индейцев. В свете дневных ламп их одежда — красное и синее пальто, вельветовые брюки, парусиновая сумка Нелл, все в духе Новой Англии — казалась вызывающе яркой и кричащей.

— Были в последнее время побеги? — закричала Мария, пробираясь сквозь толпу. Для детей, выросших в непосредственной близости от женской тюрьмы, этот вопрос был абсолютно естественным, вроде «как дела?» или «как вам погодка?».

— На этой неделе нет, — ответила Софи.