Ирина Степановская

Калека

1

На синей доске, прикрепленной к стене санатория, мелом было написано, что температура воздуха двадцать восемь градусов, воды — двадцать пять. Он решил искупаться. Жена сказала, что купаться не будет. Дочь сидела в прибрежном кафе в обществе молодого человека и потягивала молочный коктейль. Он решил: пусть делают что хотят — и пошел по пустому волнорезу к дальнему его концу, поигрывая мускулами спины и рук, представляя, как сейчас он нырнет глубоко, проплывет под водой сколько сможет и вынырнет уже далеко в море. И будет долго, пока хватит сил и дыхания, поднимать и перелопачивать тяжелую густую массу морской воды. Он подошел к самому краю. Волны нежно ласкали поросшие темными водорослями теплые камни. После недавнего шторма в углублении волнореза скопилась вода. На бетонной свае солярия сидела яркая бабочка. Ниже, прислонившись к теплому камню, стояла… нога. Обыкновенная женская нога, отрезанная чуть выше колена и обутая в белую сандалетку.

На мгновение он остолбенел, тупо уставясь на ногу, и в следующее мгновение понял, что это всего лишь протез.

Лоб его даже не успел вспотеть от неожиданного напряжения, но он все равно его потер, почесал и украдкой оглянулся, пытаясь найти взглядом ту, кому мог бы принадлежать этот предмет. Почему-то он ожидал увидеть где-нибудь неподалеку костыли, а рядом с ними женщину, скорее всего пожилую или средних лет, но никого на волнорезе больше не было. Немного в стороне в воде резвилась стайка девушек в разноцветных купальниках, а с другой стороны волнореза ныряли дочерна загорелые, страшно худые, тонкие, воинственные мальчишки.

Он мысленно пожал плечами, сложил над головой руки корабликом, оттолкнулся ногами и погрузился в бирюзовую соленую тьму. Когда он вынырнул, волнорез был уже действительно далеко. Так далеко, что ни криков мальчишек, ни щебетания девушек не было слышно. Он снова закрыл глаза и поплыл вдаль. Потом он лежал на спине, отдыхая. Потом снова плыл. Когда наконец он вернулся, жена уже не лежала, погруженная в сон. Она сидела на гальке, обратив встревоженное лицо к морю, и укоризненно грозила ему пальцем. По волнорезу гуляла пожилая супружеская чета. Он посмотрел — ноги нигде не было видно. Он почему-то облегченно вздохнул и отправился выслушивать очередную порцию жениных поучений.

Подошла дочь. Длинноногая тонкая русалка, презирающая всех и вся, а пуще всех на свете собственных родителей. Скривив очаровательно-пухлый рот, небрежно закинув за спину шелковистые мокрые волосы (значит, купалась без родителей и в недосягаемой видимости, что было строго запрещено), она пришла поведать новость из санаторной жизни:

— Мы теперь будем обедать в малой столовой! Там, где обычно едят личные гости директора.

— Откуда ты знаешь и почему?

— Пока некоторые дрыхнут, как хрюшки, на солнцепеке, другие устраивают их быт! — Они с женой удивленно смотрели на дочь. Продолжение было непонятным: — Я сама записалась!

Он попросил объяснений. Объяснения были предоставлены. Сбивчивые и непоследовательные, как все, что изрекала и делала в этом возрасте их дочурка. Когда месяц назад она поступила в институт, он был приятно удивлен. Знания у нее были бесспорно, а вот манера выражаться… Вероятно, помогло то, что экзамены были в виде тестов.

— Скоро все будем косноязычными! — говорил он жене, поправляя и ее речь.

— Отстань! — отмахивалась жена, проводившая рабочие дни за колонками цифр на экране компьютера. Она была бухгалтером в небольшой фирме и зарабатывала больше его. — С кем мне разговаривать, когда кругом одни волки?

Собственно, из-за дочери они и оказались в санатории жарким августом. С удовлетворением найдя свою фамилию в списках поступивших, она предъявила ультиматум: либо родители немедленно везут ее к морю, либо она утопится в Москве-реке в Серебряном Бору на нудистском пляже. Родители без колебаний выбрали первое. В конце концов, она заслужила отдых.

Жена не любила отдыхать летом. У нее были проблемы со здоровьем.

— Довольно распространенная патология, — уклончиво объяснил ему знаменитый специалист по женским болезням, после того как Марину несколько раз «скорая» увозила с жестокими приступами.

— Надо оперировать! — категорично заявлял дежурный доктор.

— Можно подождать! — так же категорично утверждал ее лечащий врач. Единого мнения не было. Марина пила лекарства и каждую вторую половину месяца становилась почти невменяемой. Ее болезнь была подвержена месячным циклам.

А он занимался спортом. Он любил спорт еще с института. Плавание, гребля, зимой — лыжи, весной — велосипед. Ему нравилось быть красавцем. Лицо со временем потускнело, но фигура была — ого-го! А что еще прикажете делать симпатичному человеку средних лет, не обремененному особенно сложной работой, большими деньгами, криминальными связями и сексуальными претензиями жены? Ему иногда даже казалось, что большую часть времени ей хочется одного — чтобы ее оставили в покое. Вот и сейчас у нее опять было неважное настроение. Она не хотела ни есть, ни пить, ни купаться, ни пойти куда-нибудь вечером, а только лежала на пляже под зонтиком, лениво посасывая грушевый сок и пяля глаза в криминальное чтиво. А впрочем, он сознавал, что мог быть несправедлив.

— Почему в малой столовой? — переспросила жена.

— Потому что в большой вся шобла не помещается, — ответила дочь. — Понаехало тут отдыхающих, а кормить негде! Нас не настолько много, чтобы открывать питание в две смены, и уже не столько мало, чтобы всем поместиться в одной комнате. Поэтому директор отдал свою столовую, так как его личные гости приедут только к бархатному сезону, и сказал, что там за овальным столом может вкушать хлеб насущный компания из семи человек. В первую очередь он хотел угодить Профессору. А я подсуетилась и тоже записалась! В большой столовой чувствуешь себя словно в птичнике!

— А кто еще записался? — спросила жена.

— Естественно, Профессор с любовницей, нас трое, Володька и одно место свободно! Идет?

— Допустим.

Родители поняли. Вся операция была затеяна из-за Володьки. Ей очень хотелось есть вместе с ним. А в старом зале им приходилось сидеть в разных углах. Володька был студентом третьего курса, приехал один двумя днями раньше (родители купили путевку), разбирался во всех видах машин и был насмерть влюблен в их дочурку. Интрига состояла также в том, что он учился в том же институте, куда внезапно и нежданно для всех их избалованная русалка решила поступать за месяц до вступительных экзаменов, и весь отдых, по-видимому, был спланирован этими влюбленными заранее.

— А ты видела на волнорезе ногу? — спросил он жену, когда дочурка, довольная согласием родителей, отошла.

— Видела, — спокойно сказала жена, вовсе не пораженная этим вопросом. — Это протез вон той девушки! — и она незаметно движением подбородка показала куда-то вбок.

Он повернулся и посмотрел. Те самые девушки, что недавно резвились в море, теперь сидели на лежаках и, так же весело хохоча, во все щеки уплетали огромную дыню. Ноги одной из них были прикрыты махровым голубым полотенцем. Она же и была в этом кругу самой красивой.

— Что ты уставился? Неприлично смотреть на калеку! — возмутилась жена. Но он не мог оторвать от девушки взгляда. Ее светлые волосы были как солнечные лучи. Ее голубые глаза были бездонны, как море. Движения ее шеи, рук, гибкой талии, бедер были полны совершенства. Из-под края полотенца выступала одна аккуратная загорелая маленькая ступня с крошечными пальчиками, украшенными розовым лаком. А рядом с лежаком лежала открыто, не прячась, искусственная вторая нога.

Он опустился на гальку рядом с женой и взял в руки книжку.

— Хочешь персик? — спросила жена.

— Спасибо, нет, — вяло помотал он головой. Потом все-таки повернулся так, чтобы видеть всех девушек. До обеда был еще час. Теперь ему было не скучно.

2

«Черт бы подрал эту жизнь!» — думала Марина, ощущая во рту пресную мякоть груши и чувствуя, как в животе опять разрастается нечто. Ей казалось, что живот за время отдыха увеличился в размерах, будто она была беременна.

— Вам не надо бы ехать сейчас на юг! — уговаривал ее доктор. — Солнечная радиация не самая нужная для вас вещь! В крайнем случае ехать, так в октябре.

— Кто его знает, что будет в октябре с погодой! — отвечала Марина. — Муж любит плавать, а дочери надо ехать сейчас, пока у нее каникулы. Ехать придется!

— Ну, с Богом! — ответил ей врач. — Но попадете там на операционный стол, не жалуйтесь, что я вас не предупреждал! У вас ведь киста. Она может расти, может не расти, а если, не дай Бог, лопнет, хотелось бы, чтобы «скорая» и больница находились поближе! — И он дал ей инструкции — носить при себе бумажку с диагнозом, деньги и пачку лекарств. Теперь до конца срока было еще десять дней, а живот раздулся, как небольшой арбуз, и каждое утро она про себя молилась: «Лопнет, не лопнет?» И уехать было нельзя. Она и так уже чувствовала, что является психологической обузой в семье. Муж слушал ее завуалированные жалобы с сочувствием, но без интереса, а дочь и не хотела вдаваться в подробности.

Предки всегда ноют, вечно недовольны, она сама будет жить по-другому! Вот что ясно читалось на ее хорошеньком юном личике.

— Господи, помоги ей! Дай Бог ей здоровья, чтобы она не была такой же калекой, как мать! — За дочь Марина молилась не только утром, а несколько раз в день.

Уехать? Но пропадет все — и отпуск, и деньги, и море… В Москве придет осень, и снова надо будет кормить семью, зарабатывать, руководить… А здесь хоть хозяйство вести не надо. Как-нибудь две недели она продержится!

И она пряталась и скрывалась от солнца, как от бандита. И люди на улице со скрытой издевкой смотрели, как молодая, но страшно худая женщина в шортах, с выпяченным животом, глубокими складками у рта и гримасой отчаяния идет под зонтиком от дождя рядом с красивым стройным мужчиной и юной красавицей с длинными русыми волосами. «Как ты думаешь, неужели эта мымра — его жена?» — однажды услышала она.