Молли положила телефон и поискала глазами пульт телевизора. Включив «Си-эн-эн», она услышала самый конец новостей:

— …внезапного исчезновения. Место, где мисс Хаит и издатель Генри Брюйстер проведут свой медовый месяц, держится в строжайшем секрете. Влюбленные пробудут там, пока мисс Хаит не начнет сниматься в новом фильме. Для обоих это первый брак.

Молли посмотрела на фото на экране. Когда его сменило другое, с сошедшим с рельсов поездом, она выключила телевизор и снова села на туалетный столик.

Репортер сказал «Генри». Джейни сказала «Генри». Джейни сказала, что она там была. Там, то есть на церемонии, это ясно. Джейни знакома с Генри, это тоже ясно.

— Ясно. Кажется, я что-то пропустила. Голливудская дива Брэнди Хаит? Господи, да ведь он на пол головы ее ниже. И толстяк. Остроумный, но толстяк. А вид у нее чертовски счастливый. Это любовь ее ослепила? Или настоящие влюбленные все недостатки принимают за достоинства?

Наконец Молли осенило. Они все вместе были на этом курорте. И там Джейни с ними познакомилась. Но что значит это «мы», которое она упомянула? Джейни тоже кого-то встретила? Может, она имела в виду своего «подопечного»?.. Чепуха, не настолько она импульсивна. Хотя голос у нее был счастливый.

Счастливая и недоступная. Как и ее родители, поэтому Молли никогда им до конца не доверяла. Хоть бы поговорить с кем-нибудь.

У нее все так перемешалось в голове! То ей хотелось бегать, то шутить над Домиником, то печь пироги, то протирать пыль. И все это почти одновременно.

Наверно, гормоны расшалились. Другого объяснения нет. Временное помутнение рассудка вследствие опасно длительного пребывания среди маленьких детей. Внезапно пробудившийся семейный инстинкт. Надо подождать немного — и все само пройдет.

Просто впервые в жизни она кому-то нужна. Наверное. Наверняка.

Конечно, она всегда нужна Джейни, но это совсем другое. У Джейни есть родители.

А что есть у Молли? И есть ли у нее что-нибудь?

Счет в банке.

Миллион знакомых — и только один друг, Джейни.

Есть особняк, но нет дома. Не к кому приходить домой. Никто ее там не ждет, не беспокоится о ней, не целует при встрече. Не говорит хотя бы: «Где тебя так долго черти носили?»

— Ну все, пора устраивать сопливую вечеринку для Маргарет. — Молли встала. — Я счастлива, черт бы вас всех подрал!

В дверь постучали. Она вытерла слезы и крикнула:

— Войдите!

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Синара.

— Молли? — Она протиснулась в щель. — Ты одна, отлично. Я думала, ты не слышала, как я стучала. Давай поболтаем? Как две девчонки?

Молли кивнула и шмыгнула носом. Потом со вздохом взяла себя в руки.

— Давай. А о чем?

Синара подошла и уселась на кровать, как будто это был ее трон.

— О мужчинах, о ком же еще?

— Верно, о чем еще думать? — согласилась Молли и присела на оставшийся свободным краешек покрывала. — Начинай.

— Все дело в Дереке, — драматически вздохнула Синара. Вздох вышел очень правдоподобным, недаром она звезда. — Я от него скоро с ума сойду.

— Любимое занятие мужчин — сводить нас с ума, — изрекла Молли. — А что он такого сделал?

Синара принялась изучать свои холеные ногти.

— Он меня любит. Я знаю, что он меня любит. Он знает, что он меня любит. Но старается выставить все так, как будто это просто секс.

Молли вдруг почувствовала себя неуютно.

— Хм. Это серьезно.

— Это глупо. Почему он не хочет признаться, что любит? Он все время отгораживается от меня. Словно если бы нам пришлось все время работать вместе — чего все от нас только и ждут, — мы бы потеряли друг к другу всякий интерес. Он преследует меня, но, стоит мне поддаться, убегает. Как сегодня.

Молли опустила глаза и внимательно посмотрела на свои скрещенные ноги.

— А что… именно произошло сегодня?

— Разумеется, мы занимались любовью. Или, по словам Дерека, сексом. Восхитительным сексом. Я затащила его на пикник. Мы съели цыпленка и салат, потом занялись любовью. А потом он со мной поссорился. Он всегда начинает первым. — Она картинно пожала плечами. — Потом мы снова занялись любовью, а потом снова поссорились. А теперь он рассердился и куда-то исчез. Так бы его и убила.

— Может, он смущен? — предположила Молли. — Может, его пугает возможность влюбиться? Потеря… независимости, что ли? Может, он переживает, что кто-то еще зависит от тебя, а ты не такой замечательный, как о тебе думают — то есть как ты о нем думаешь? Может, то, каким ты его себе представляешь, на самом деле неправда? Маска для других? А внутри она — то есть он — очень ранимый? Может, он убегает вне себя от ужаса?

Синара повернулась и посмотрела на Молли.

— Все, я сдаюсь. Или это было откровение, или ты сама не поняла, что мне тут наговорила.

Молли попыталась засмеяться, но смех вышел невеселый. Хотя Синара на это, кажется, не обратила внимания.

— Не знаю. Просто размышляла вслух. Разве ты не знаешь, что любви боятся? То, чего ты жаждешь сегодня, завтра может оказаться ненужным. Может, в некоторых людях на самом деле нет ничего — настоящего, стоящего. Так что… Так что им все время приходится убегать, пока этого не заметили.

— О, капризов у него хоть отбавляй. Он бы тебе проходу не давал, если бы Ник его не предупредил. Но он всегда возвращается ко мне. Всегда. Так, может, пора уже признать этот очевидный факт? Мы любим друг друга. Чего бояться?

— Не знаю, — ответила Молли и чуть не подпрыгнула от радости — раздался звонок на ужин. Она соскочила с кровати и принялась обуваться. — Страшно, и все. Ты хочешь есть? Я просто умираю от голода.

Глава 17

Доминик пробежал глазами последнюю страницу факса и нахмурился.

— Тейлор, ты приехал на день раньше.

Тейлор Карлайл, широкоплечий мужчина с огненно-рыжими волосами и веснушчатой кожей, вытянул из-за стола стул и оседлал его. Несмотря на внушительное телосложение и грубоватую внешность, он был композитором.

— Мне позвонил Тони, разыскал меня в Нью-Йорке, — честно признался он. Голос у него был с приятной хрипотцой. — Сказал, ты работаешь. Как он пронюхал, что ты работаешь? .-

— Он меня застукал. Позвонил по личному номеру в кабинет, — ответил Доминик» — Но он ошибся. Я не работаю.

— Это как понимать? Я-то думал, мы работаем. Я сюда вернулся потому, что мы работаем. Сначала хотел покончить с собой, но потом передумал. Лучше перережу глотку Синаре. Не люблю приносить себя в жертву.

— Знаю. Я сам ее вчера слушал. Ее лучшие деньки позади.

— И она не вытягивает ноты, Ник. Она портит нашу с Тони лучшую песню.

— Дай Синаре еще две недели, ладно? Я отменил репетиции, но никто не разъехался. Я надеюсь, что к тому времени, как вернется Тони, она исправится. Иначе придется решать, что делать.

— Какая разница — сегодня или через две недели? Можешь думать сколько хочешь, Ник, я уже все решил. Она кончилась.

Доминик пожал плечами.

— Посмотрим. Подождем Тони — без него мы не можем ничего изменить. Так ты останешься или вернешься в Нью-Йорк? Я хотел позвонить тебе сегодня и сообщить, что репетиции отменяются.

Тейлор затеребил клок рыжих волос под нижней губой.

— Останусь. Тони был в таком ужасе, что лучше мне остаться.

— И Тони упросил тебя взять надо мной шефство. — Доминик поднялся, выглянул в окно и, не поворачивая головы, добавил: — Со мной все нормально, Тейлор. Правда, пока тебя не было, со мной тут кое-что произошло… со здоровьем. Но сейчас все хорошо. Ничего серьезного.

— Произошло? Со здоровьем? Стоит оставить тебя одного на одни паршивые выходные, и тебе уже нужен врач. Ник, что стряслось?

Доминик повернулся спиной к окну.

— Скажем так: иногда лучше быть алкоголиком, чем трудоголиком.

— Ах ты, рифмач хренов. Ладно, не хочешь рассказывать, не надо.

— Как-нибудь потом, Тейлор. У меня есть для тебя кое-что другое. — Он взял со стола факс, который прислал для Молли Джерард Хопкинс, эсквайр. — У нас еще гости.

Тейлор закинул ногу на ногу.

— Кого ты пригласил? Фокусника? Доктор прописал? Подскажи, как зовут парня. Я в последнее время тоже как-то со здоровьем… в разводе.

— Заткнись, — прервал его Доминик и отложил факс. — В пятницу у меня возникли сложности. Этот дурацкий центр, куда я сбагрил племянников, закрылся на каникулы.

Тейлор поднял руку:

— Можно мне слово? В таком случае прошу расставить вокруг театра медвежьи капканы. На Лиззи. Она отличная девчонка, но я не намерен выслушивать ее замечания.

— Она оказалась права, — возразил Доминик, пряча улыбку. — Вступление было слишком резким.

— А сами мы бы не догадались? Слушай, Ник, она симпатичная, смышленая и все такое, но ведь она мне прохода не дает, требует ее прослушать. Почему я? Что я ей сделал?

— Ты ведь здесь? И не ее родственник. Взял бы и прослушал ее.

— Но меня здесь нет. Я уезжаю, ты что, забыл? Подожди, а что там с новыми гостями?

Доминик сел. Такое в двух словах не расскажешь. Так что он начал сначала, а закончил пятнадцать минут спустя, то и дело прерывая рассказ словами: «Но я поклялся никому не говорить, что она — Маргарет Эпплгейт».

— А мне зачем рассказал?

— Должен же я был кому-то рассказать. А тут ты подвернулся. А если бы ты ее узнал? Я теперь должен ее оберегать, понимаешь. Она… особенная. А в ответ она оберегает меня. Хотя, если ей вдруг захочется пощупать мне пульс, я могу забыть про осторожность.

— Значит, никто не догадывается, что она за птица? Понятно почему. Дети все равно не поймут, а остальные слишком заняты собой. Ну а теперь выкладывай, про что умолчал.

— Все, что тебе нужно знать, я уже рассказал, — кисло улыбнулся Доминик. — Просто веди себя с ней вежливо, не приставай и не подавай виду, будто знаешь, кто она на самом деле.

— То есть держи руки в карманах, правильно я понимаю? Хорошенькая?