– Я к твоим услугам, мой мальчик, – отозвался епископ, не сводя проницательных голубых глаз с лица племянника. – В свою очередь, хотел бы тебе напомнить, что когда-то ты обещал мне сообщить точное местоположение некоей тайной заводи, в которой проживает праотец всех форелей.

– Боюсь, что этот почтенный рыбий патриарх давно уже окончил свои дни, епископ, – улыбнулся Вир. – Прошло более десяти лет с тех пор, как я в последний раз был в этом месте.

– Жаль, – проговорил епископ, и на его умном лице появилось задумчивое выражение. – Уже мальчишкой ты был едва ли не лучшим из известных мне рыболовов. Возможно, придет день, когда ты вновь откроешь в себе страсть к рыбалке. Безлюдный берег реки вдали от шумной толпы и одинокий человек с удочкой – это же бальзам для души.

– Если у меня и есть душа, то она нуждается совсем в другом бальзаме, – отозвался Вир с кривой усмешкой. – Потому-то я и вынужден просить вас не сообщать пока никому о моем браке.

– Никому, Вир? – переспросил епископ Лонг, явно опешивший. – Но уж герцогу-то...

– Герцог узнает о моем браке в свое время. Прошу вас, не требуйте от меня объяснений. Чем меньше вы знаете, том лучше для всех.

Было совершенно очевидно, что это заявление марки-па не слишком успокоило епископа. Он смерил Вира долгим взглядом, в котором было понимание.

– Путь, который ты выбрал для себя, – это темный путь, мой мальчик, – сказал он и покачал головой. – Ты уверен, что это именно то, что тебе нужно? И твоей молодой жене? Подумал ли ты, что будет хорошо для нее? Я-то надеялся, что твои помыслы обратились от прошлого к будущему. Будущему, которое, на мой взгляд, очень многообещающе. Твоя молодая супруга очаровательна, и всякому имеющему глаза ясно, что она тебя любит.

– Боюсь, вы ужасный романтик, дядя, – ответил Вир, который был не так уверен в чувствах жены. Ведь она поставила себе целью подцепить маркиза. Теперь она получила что хотела. Посмотрим, не остынет ли ее пыл после бракосочетания. Ни она сама, ни ее состояние никак не смогут оказаться в руках Альберта Синклера и его матери. Вир сделал для этого все возможное и далее будет делать. – Так уж распорядилась судьба – у меня осталось одно незаконченное дело, и нельзя допустить, чтобы сейчас возникла какая-либо помеха, тем более помеха в виде жены.

– Прошло десять лет, Вир, – не отступал епископ. – Пора бы забыть о злых чувствах. Уверен, что твои мать и отец желали бы именно этого. Господь в великой милости своей даровал тебе шанс на счастье – шанс иметь любящую жену и детей, которые дают надежду на будущее. Ради себя самого и своей молодой жены, позволь Ему вершить правый суд над теми, кто причинил зло твоим близким.

– «Мне отмщение, и аз воздам», – сказал Господь? – процитировал Вир с легкой усмешкой.

– Отмщение Господне вечно, – напомнил ему епископ.

– Да, несомненно, – согласился маркиз. Он отвернулся и, облокотившись о каминную полку, принялся смотреть в огонь, пылавший в камине. – Вы действительно думаете, что мои враги согласятся предать прошлое забвению, – чтобы дать мне возможность безмятежно возиться с потомством в детской? – спросил он мгновение спустя. – Если б так, я был бы только рад предоставить все эти утомительные хлопоты Господу, который знает толк в подобных делах. Только я не думаю что граф Блейдсдейл и его брат склонны к подобной философии. Так как, дядя, вы желаете, чтобы я все же понадеялся на их миролюбие и рискнул жизнью Констанс заодно?

Епископ Лонг, которому на вопрос, поставленный столь прямо, ответить было нечего, молча беспомощно смотрел на мрачную фигуру молодого человека.

– Нет, думаю, нет, – проговорил Вир, поднимая на старике умудренные опытом глаза. – Назад пути уже нет, и вы не можете не понимать, что, объявив о своем браке с Констанс публично, я только поставлю ее под удар. Это даже хорошо, что наш брак заключался не по любви. Эмоции вообще тут не играли никакой роли. Мы заключили брак по расчету, фактически фиктивный. Осмелюсь предположить, что супруга моя не станет роптать на мое отсутствие.

– Может быть. – Епископ смотрел куда-то мимо Вира, и лицо его имело очень странное выражение. – Однако порой и браки по расчету осеняет своим благословением любовь. Мне случалось видеть такое не раз и не два, и я надеюсь, то же произойдет и с тобой и твоей прелестной женой.

Тут тревожный холодок пробежал у Вира по коже, он обернулся и увидел свою новоиспеченную маркизу, стоящую в открытых дверях и оттого похожую на портрет в раме. Из-за ее плеча выглядывала его тетушка, пожилая дама десятью годами моложе своего мужа, на лице которой было выражение крайней неловкости. Поймав взгляд Вира, тетушка сразу же укоризненно нахмурилась.

– Прошу прощения. Я помешала? – осведомилась Констанс жизнерадостным тоном, который плохо соответствовал широкому румянцу на ее щеках. – Я просто обнаружила, что потеряла свою брошку. Эта брошь досталась мне от матери, понимаете, – пояснила она, быстро шаря глазами по обюссонскому ковру. – Мне эта вещь очень дорога.

– Ну конечно, дорогая моя, – подхватил епископ и тоже принялся за поиски. – Я прекрасно понимаю вас.

Но не он, а Вир, который долго и пристально смотрел на жену, старательно избегавшую встречаться с ним взглядом, вдруг наклонился и поднял с пола драгоценную вещицу, которая лежала почти у самых его ног.

– Успокойся, – сказал он, выпрямляясь во весь свой немалый рост. – Я нашел ее.

– Ну вот видишь, милая! – воскликнула Джулия Лонг, вся так и лучась радостью, словно она надеялась таким образом рассеять то чувство тревоги, которым, казалось, был насыщен сам воздух в гостиной. – Я же говорила тебе, что брошь обязательно найдется.

– Слава Богу! – прошептала Констанс. Впрочем, судя по виду, не так уж ее и утешило обретение драгоценной реликвии. Только раз быстро взглянув в лицо Вира, она опустила глаза и протянула руку, на которую он надел простое золотое колечко менее чем полчаса назад. – Я бы никогда не простила себе, если б эта брошка потерялась.

– Несомненно, – отозвался Вир и сжал своей сильной рукой её маленькую изящную ручку. – Однако будет лучше, если ты отдашь мне пока эту брошь на хранение.

– Нет, право же, я... – Констанс, сердце у которой в груди так и прыгало, безуспешно попыталась вырвать у него руку. Но наградой за все усилия был только пронзительный взгляд мужа.

– Тише, дитя, – сказал Вир, заметивший, что ручка, которую он сжимал в своей, была холодна как лед. Интересно, мрачно подумал он, как много она успела услышать, прежде чем епископ заметил, что она здесь. Ясно было, что достаточно для того, чтобы погасло то радостное возбуждение, которым сияло ее лицо, когда полчаса назад она выходила из этой гостиной. – Если ты все-таки наденешь брошь сейчас, ты можешь снова потерять ее. Очевидно, там застежка ослабла. Я отдам брошь в починку, а потом верну ее тебе.

Констанс перестала вырываться.

– Да, конечно. Ты прав. Какая же я глупая! – Она невесело взглянула ему в глаза. – Мне следует поблагодарить вас, милорд, за вашу заботу.

– «Милорд»? – отозвался эхом Вир и вопросительно выгнул черную как смоль бровь. С огорчением он вынужден был признать, что она намеренно устанавливает дистанцию между ними. – Теперь ты моя жена. И уж верно, сумеешь заставить себя звать меня по имени. Мое имя – Гидеон, если ты не знаешь. В крайнем случае можешь называть меня Вир.

– Или ты сама можешь выдумать хоть дюжину подходящих имен для него, когда вы проживете вместе подольше, – поспешила вставить тетушка Джулия, прежде чем Констанс пришлось бы что-то отвечать на недвусмысленный приказ Вира. Было ясно, что добросердечная пожилая дама, успевшая проникнуться симпатией к новобрачной маркизе, сильно огорчена тем, что ей случайно довелось услышать. – Впрочем, Вира, пожалуй, не стоит называть его домашними именами на людях, – добавила она, так что опять стало не совсем ясно, на чьей же она стороне.

– Но, Джулия, – предостерегающе заметил епископ, – ты не должна быть так строга к Виру. Иначе он может подумать, что впал у тебя в немилость, в то время как общеизвестно, что он всегда ходил в любимчиках.

– Вовсе нет, дядя: у тети Джулии в любимчиках всегда ходили девчонки, – ловко встрял Вир, – и ничего удивительного.

– Ну, во всяком случае, они никогда не выпускали лягушек в гостиной во время чаепития и не макали хвост кошки в чернильницу, – заметила тетя Джулия, погрозив маркизу пальцем.

– Протестую, тетя Джулия. – улыбнулся Вир, который был явно по-настоящему к ней привязан. – Это Эльфрида так жестоко обошлась с кошкой. Я только впустил это несчастное животное в вашу гостиную, полную гостей по случаю музыкального вечера.

– И все белое кружевное платье леди Монтескью оказалось заляпанным чернилами. Право, Гидеон, ужасно было с твоей стороны поступить так, – пожурила его тетя Джулия со смехом. – Леди Монтескью до сих пор не простила мне своего погубленного платья.

– Ну, леди Монтескью не простила бы и папе римскому, что он католик, – заметил епископ. – С другой стороны, кто я такой, чтобы судить женщину, которая жертвует так щедро на нужды англиканской церкви?

– В обмен на монумент ее распутному сыну, который скончался в сорокалетнем возрасте от невоздержанной жизни; – не преминула уточнить тетя Джулия. – Впрочем, допускаю, что если бы Господь благословил нас детьми и мы имели бы несчастье пережить их, то я бы чувствовала то же, что леди Монтескью.

– Ну как вы можете говорить так, тетя, – возразил Вир, – когда вы приняли такое большое участие в воспитании двух поколений Рошелей? За одно это вы заслуживаете быть причисленной к лику святых.

За этим заявлением маркиза последовал общий смех. Констанс же не без изумления смотрела на мужа. Ведь человек, за которого она только что вышла замуж, открывался с новой, совершенно неожиданной стороны.

Конечно, эти воспоминания о детстве Вира, рисовавшие его веселым и проказливым мальчишкой, были просто очаровательны, но душевная чувствительность взрослого Вира интересовала ее гораздо больше. Ей и прежде было известно, что он умеет быть очаровательным, когда хочет. Это она узнала еще пять с лишним месяцев назад, в Лондоне, когда пути их пересеклись впервые. Как и то, что он был способен на неподдельную, душевность, тщательно скрываемую от всех, кроме узкого круга близких.