Лукас похолодел.

– И что же?

– А то, мой друг-идеалист, что нашу дорогую Хелен стало трудновато выносить. И если эти письма попадут не в те руки, леди будет опозорена, а с нею и дочери. Всегда найдутся люди, которых интересует, как это ее бывший супруг герцог и оба его сына умудрились одновременно оказаться на том свете, расчистив дорогу к титулу сыну Хелен. Да, Бэсингсток, не помню, встречалась ли мне другая семья, стоящая столь близко от края пропасти. Разве только… – Он со значением помолчал, мерзко осклабившись. – Разве только вспомнить о том дне, когда ваш отец покончил жизнь самоубийством, чтобы его жена и сын не стали свидетелями его позорной публичной казни.

– Мой отец не был предателем. Вы сами это сказали.

– Неужели? Ну, я много чего говорю. И знаете, что важно, Бэсингсток? Люди верят тому, что я говорю. Вы вот поверили. Однако советую вам верить в то, что я скажу сейчас. Стоит вам проронить одно только слово, одно-единственное слово о том, что – как вам кажется – вы знаете, и я заговорю. Мы поняли друг друга?

Значит, это была ложь? Фрейни солгал ему, а на самом деле ничего не знает о причинах смерти его отца, о том, кто довел его до самоубийства?! Это была ложь, а он с такой готовностью пренебрег своей честью и согласился выполнить просьбу Фрейни!

На молчаливый вопрос Лукаса циничная улыбка Фрейни отвечала: «Да! Да! Да!»

Лукас почти воочию представил себе, как стискивает горло Фрейни, по капле выдавливая из него жизнь. Как издевательская усмешка гаснет в этих глазах, они вылезают из орбит и затем стекленеют. Никогда в жизни Лукас не был так близок к мысли убить человека. Это было бы так легко!

– Мы поняли друг друга, – наконец выговорил он и быстро вышел.

– Но ты не можешь! – в ужасе говорила Лидия, еле поспевая за сестрой, которая стремительно направлялась в свою комнату. – Ты просто не можешь!

Николь нашла перчатки, которые никак не могла отыскать Рене, и повернулась к сестре:

– Разумеется, могу, Лидия. Вчера я с разрешения Шарлотты выезжала с Лукасом. Почему же я не могу поехать с ним сегодня? Что здесь неприличного?

Лидия подошла к стулу и без сил опустилась на него.

– Конечно, ничего, Николь, только я тебя не понимаю. То он тебе нравится, то ты его ненавидишь, то уверяешь меня, что он тебе совершенно безразличен. В гостиной повернуться негде от цветов, которые прислали твои поклонники…

– Наши поклонники, Лидия, наши! Ты отлично знаешь, что часть этих букетов прислана тебе. И по меньшей мере половина визитных карточек, которые джентльмены оставили в гостиной, поскольку мы решили – точнее, это ты решила, – что мы не принимаем сегодня утром. Я обратила внимание, что лорд Малверн прислал и букет, и свою карточку.

– Вот потому ты и не можешь оставить меня одну, Николь, пойми! Сегодня он будет здесь. Он все время разговаривал со мной во время танца – я с трудом это терпела, поэтому решила просто кивать ему, как будто действительно его слушаю, и… вот так, нечаянно согласилась пойти с ним в Британский музей посмотреть элгиновскую коллекцию мрамора.

Николь прислонилась к высокому бюро, усмехаясь панике сестры.

– Лидия, милая, да что здесь страшного? Поедешь с ним, скажешь что-нибудь невероятно умное об этих дурацких обломках мрамора, а потом вернешься домой. В итоге проведешь день довольно приятно, хотя и скучновато. Он же не кусается!

Лидия не отрывала взгляда от своих рук.

– Я этого и не говорила.

– Да, но ты ведешь себя так, будто он какое-то чудовище!

– Каждый раз… каждый раз, когда я вижу его, я вспоминаю…

Николь опустилась перед сестрой на колени, горячо сочувствуя ей, но считая своим долгом переубедить ее:

– Лидия, герцог не виноват в том, что он остался жив, а капитан Фитцджеральд погиб. Как и Раф, он был другом капитана. Но, в отличие от Рафа, он присутствовал при гибели капитана. Ты думаешь, что в тот день ты одна потеряла дорогого тебе человека?

Лидия подняла на нее глаза полные слез.

– Я не знаю, что случилось в тот день, и не хочу знать. Но стоит мне увидеть герцога, меня так и тянет расспросить его. И мне все время кажется, что он тоже хочет мне все рассказать. Вот почему я изо всех сил избегаю встреч с ним.

– Но, Лидия, ты не можешь совсем с ним не видеться. Он дружит с Рафом, и я знаю, что его светлость приглашен к нам на ужин завтра вечером. Если ты откажешься встречаться с ним сегодня, то завтра все равно его увидишь.

Лидия со вздохом встала и сжала руки сестры.

– Николь, пойми, я не готова провести наедине с ним целый день. Завтра – дело другое, он будет просто одним из гостей за обеденным столом, так, случайный взгляд, одна-две фразы… Я знаю, он очень добрый, и мне не за что его упрекнуть. Но прошу тебя, Николь, обещай, что вы с маркизом поедете с нами. Пожалуйста!

Герцог Малверн заказал частную экскурсию, чтобы Лидия могла не торопиться и от души насладиться огромной коллекцией великолепных античных скульптур.

Николь все больше проникалась к нему симпатией.

Они быстро прошли в здание музея, стараясь не замечать бедно одетых людей, столпившихся перед входом с криками: «Нам не нужны камни! Дайте нам хлеба! Дайте хлеба!»

– Этим мы обязаны Крукшенку, – сказал герцог Малверн, когда они оказались внутри и последовали за экскурсоводом на осмотр коллекции, состоящей из древнегреческих скульптур, обломков мрамора с выбитыми надписями и даже части фриза, когда-то украшавшего Парфенон. – Есть и еще кое-что. Я видел карикатуры, которые он выставил в своей витрине.

– «Джон Буль покупает камни, тогда как его большая семья нуждается в хлебе» , – пояснил Лукас, поднимаясь рядом с Николь по лестнице строения, в котором коллекцию разместили только на время, так как узкие окна почти не давали доступа естественному освещению. – Думаю, людям на улице действительно трудно понять, почему парламент требует разрешения потратить на «камни» тридцать пять тысяч фунтов, когда их дети голодают.

– Не забудьте еще про десять тысяч фунтов, только что выделенных на строительство подходящего для коллекции здания, – добавил герцог и обернулся к Лидии: – Мы портим вам удовольствие? Но помните, леди Лидия, то, что многие воспринимают как вздорную прихоть, призвано сохранить богатейшее культурное наследие, которое в противном случае могло бы оказаться утраченным для нас и для последующих поколений. Мы глубоко обязаны лорду Элгину. Хотя в настоящее время, помимо нашей благодарности, он располагает только кучей долгов.

Они стали обходить по периметру первое просторное помещение, но большинство экспонатов еще находилось в деревянных ящиках.

– Нужно сказать, что не все его долги образовались из-за того, что он скупил и привез сюда половину Греции, – отойдя с Николь в сторону, пояснил Лукас. – Супруге Элгина надоело, что его сундуки прибывают набитыми бесполезными камнями, как выражается Джон Буль, и десять лет назад она покинула его ради другого. Развод был публичным и весьма скандальным и потребовал больших расходов. Наших добрых соотечественников гораздо больше интересуют громкие скандалы, чем греческая или римская скульптура, да и вообще величайшие произведения искусства.

– Вы словно предостерегаете, – заметила Николь, делая вид, что с интересом рассматривает мраморную статую женщины, у которой отсутствовали голова, одна рука и половина ноги. На самом деле она пыталась понять, почему сохранение этой искалеченной статуи считалось для будущих поколений таким невероятным благодеянием.

Зато сестра пребывала в полном восхищении, отчего Николь чувствовала себя безнадежно ограниченной и глупой. Что ж, вздохнула она, ничего удивительного. Куда ей, у которой истинный восторг вызывают лишь великолепная породистая лошадь да еще, пожалуй, отлично приготовленная отбивная, до Лидии с ее высокими запросами!

– Уж не готовите ли вы какой-нибудь скандал? – поддразнила она его. – Лукас? Я вас спрашиваю.

Он с видимым усилием отвлекся от своих дум.

– Нет, нет, во всяком случае, не сегодня. Пойдемте, там есть другие помещения. Не бойтесь, сестра вас не потеряет.

Николь оглянулась на Лидию. Та, держа в руке открытый путеводитель, склонилась над стеклянной витриной, рассматривая несколько кусков мраморного фриза, сложенных вместе, чтобы воссоздать резьбу, изображающую всадников на конях.

– Вы правы. Она уже забыла, что не хотела идти на эту экскурсию. А куда вы меня ведете?

– В такое место, где я мог бы вас целовать, если вы не возражаете, – сказал он, открывая одну за другой двери и заглядывая внутрь, пока не нашел подходящую комнату. – Не соблаговолите ли, мадам? – пошутил он, почтительным жестом предлагая ей войти.

– Мадам следовало бы отказаться, да только это было бы ложью, – тихо сказала она, еще раз оглянувшись, прежде чем войти в полутемное помещение, оказавшееся чуланом.

Он плотно закрыл дверь, отчего они оказались почти в полном мраке, и положил руки ей на плечи.

– Вы не боитесь? – спросил он. – Вчера вечером… Признаться, я не ожидал того, что вчера произошло. Я привел вас туда вовсе не для этого. Я пришел на бал таким… довольным, таким гордым после своего поступка, что у меня все еще кровь в венах бурлила. А потом я увидел вас. Вы стояли рядом с сестрой, такая красивая, такая милая и оживленная… И, понимая, что могу потерять вас, что вы так же просто можете отвернуться от меня, как и поздороваться, я… О, не обращайте внимания. Как я могу извиняться за то, о чем нисколько не жалею?

А ей стало жалко, что в темноте она не видит его лица.

– Это очень мило, но теперь я позволяю вам умолкнуть. Вы, кажется, сказали, что хотите меня целовать.

– Да, да…

Она почувствовала, что он встал рядом, и обняла его за талию, он же склонился к ней, ища ее губы своими губами. Николь охватила такая радость, будто она возвратилась домой после долгого отсутствия. Ей было тепло и уютно с ним, тела их были словно созданы друг для друга судьбой, предопределившей их встречу.