– Надейка, ты же умная, ну что, что нам делать? – после каждой новой выходки одноклассников вопрошала обычно Вика. – Я так больше не могу, не могу…

– Я подумаю, – обычно отвечала Надя и что-нибудь придумывала.

Перепробовано было много всего. Подружки стали одеваться в том же стиле, что и Лизка Фокина со своей свитой. Но здесь шансы изначально были неравны: финансовые возможности фокинского папы в разы превышали таковые подружек.

Тогда, продолжая в меру своих сил поддерживать стиль, обе попытались копировать манеру поведения и разговора классной элиты. Но здесь подружки быстро сломались сами: выучить фальшивые жесты и поддерживать глупые разговоры у них получалось, но вести себя подобным образом оказалось невероятно противно.

Пытались Вика с Надей и стать приятными – наладить нормальные отношения. Говорили комплименты одноклассникам, давали списывать на контрольных, делились запасными ручками, но… Но все это было воспринято скорее как признак слабости, как окончательная и бесповоротная капитуляция, а потому травля, вместо того чтобы стихнуть, только усиливалась.

Когда подружки перепробовали все (и ничего не помогло), они сначала совсем отчаялись, а потом даже как-то успокоились. Одеваться вроде бы и продолжали, подражая заданному Фокиной стилю, но одноклассников тоже стали избегать: общались на переменах друг с другом, на их выходки и поддевки либо не обращали внимания, либо Надя одной фразой поддевала в ответ, но дальше в перепалку уже не вступала. А когда Фокина однажды стала хвастаться на весь класс, что со следующего года родители ее переведут учиться в какую-то другую крутую-прекрутую школу, так у них и вовсе появилась надежда.


После утреннего инцидента от подружек все отстали. Потому что одноклассники шумно обсуждали предложение Фокиной. 8 Марта выпадало на субботу, а Лизкины родители как раз собрались уехать на выходные, и квартира оставалась в полном распоряжении первой красавицы. Конечно же, она предложила устроить вечеринку в честь праздника!

Все тут же разволновались и на каждой перемене предлагали все новые планы развлечений. Сама же Фокина старательно сохраняла главную интригу: кого из класса она собирается позвать к себе, а кого нет. Понятно, что Губин с Ищенко приглашаются автоматом, ближайшая ее девчоночья свита – тоже, но другим одноклассникам оставалось только нервничать и из кожи вон лезть, угождая королеве, чтобы оказаться в числе избранных.

И только Вика с Надей были спокойны как мамонты: ведь их точно не позовут ни при каких условиях. А потому они могли болтать о своем и не обращать на общее помешательство внимания. Единственный минус был только один: Лизка жила аккурат под Викой. Лизкиным родителям принадлежали две квартиры, объединенные в одну, этажом ниже. И – увы! – Вика хорошо понимала, что шумное веселье одноклассников, которых она ненавидела всей душой, ей придется слушать весь вечер и полночи.

– Хочешь, я приду к тебе ночевать, чтобы тебе не было одиноко? – предложила верная Надя.

– Я не знаю… – задумалась Вика. – Наверное, да… Приходи…

– И пусть они там веселятся, сколько влезет: нам-то что? Нам и без них хорошо будет.

– Конечно, хорошо.

Но обе понимали, что хорошо не будет. Ведь кто же из девчонок не мечтает быть принятой у себя в классе? Кто не мечтает о веселых вечеринках с одноклассниками втайне от родителей? Чтобы потом – масса фотографий на память, чтобы было что выложить ВКонтакте и сохранить в отдельной папочке на всю жизнь? Ведь школьные годы – они бывают раз в жизни. Других таких лет не будет. Не будет других одноклассников, с которыми ты проводишь год за годом, которые могут стать твоими друзьями и подругами на всю жизнь.

Вика знала, что она – гадкий утенок, который останется гадким до последнего звонка в одиннадцатом классе. Что никогда у нее не будет доброй и дружной школьной компании и не будет никаких фотографий. Но… все равно мечтала. Мечтала о том, что однажды одноклассники увидят, какая она. Что они восхитятся ею. Примут в свой круг. Вика злилась сама на себя за эти мечты. Перестали бы поддевать, просто бы не обращали внимания – уже это казалось ей нереальным счастьем.

– Ты помнишь, что вечером мы идем на КВН? – спросила Надя, чтобы отвлечь Вику от грустных мыслей.

– Помню, но…

– Что «но»?

– Но я… не пойду.

– Почему?! – изумилась Надя.

– Я… не могу. Не хочу. Мне надо побыть одной, – пояснила Вика.

– Ты и так все время одна!

– Надейка, пожалуйста, сходи без меня, а?

– Я-то схожу, но что с тобой опять? Что случилось? – продолжала допытываться Надя.

– Ничего. Я же сказала: мне надо побыть одной.

– Я тебя не понимаю!

– Я сама себя не понимаю, – вздохнула Вика.

Она знала, что надо было «взять себя в руки», «выкинуть все из головы», «заняться делом», то есть перестать думать о Фролове, об одноклассниках и предстоящей вечеринке и отправиться на КВН и вдоволь посмеяться. Но… но вместо этого просто лежала дома на кровати и смотрела в потолок. С ней такое часто случалось: она вдруг как будто выключалась из жизни, проваливалась куда-то внутрь себя, пропадала. И ничто и никто на свете не могли ее оттуда вытащить. Даже несделанные уроки и невымытая посуда.

Поздно вечером отзвонилась Надя, сообщив, что КВН был развеселым, Вика – чучело и непонятно кто, раз не пошла, а сама она сидит теперь и строчит на компьютере реферат. «Удачи в написании!» – пожелала Вика и посмотрела на часы: было почти одиннадцать. Она погуляла с Керри сразу, как вернулась из школы, но это было уже давно, и перед сном собака вполне могла еще раз попроситься на улицу. А тогда зачем ждать, когда можно быстренько выгулять, а потом снова лечь на кровать?

Но вместо того чтобы одеваться, Вика почему-то села за компьютер. Поставила музыку: семнадцать грустных баллад группы «Скорпионс», которые были, конечно, «старьем», но которые она всегда любила слушать, когда на душе скребли кошки. Вылезла на страничку Генки. Посмотрела его фотографии. Проверила почту – никаких новых сообщений от него не было.

3.03.

«Не знаю, что я нашла в нем, не знаю, что в нем потеряла. Но он был, есть и будет моим, зная и не зная этого, мгновения и вечность. Просто это было: один взгляд, сказавший все, один танец, когда мы были вместе, а потом мой поступок, все перечеркнувший. Сейчас – спокойствие. Знаю – это не любовь. Верю – так и надо. Надеюсь – все впереди. Ура! Я научилась ни о чем не сожалеть. Прошлое должно оставаться в прошлом. Надо просто извлекать из него уроки. Уроки – да, мучаться – нет. Только хочется знать, что я для него – нечто больше, чем случайность, чувствовать невидимую тайну. Хочется, чтобы это была правда. А это – правда», – и Вика отложила дневник.

– Он мне не пишет, а я пишу про него в свой дневник. Потому что такова жизнь, – сказала она, оборачиваясь к Керри, спавшей на диванчике.

Собака тут же подняла голову и уставилась на хозяйку.

– Он мне не пишет и не напишет больше никогда. Но все равно все это было не случайно.

Вика часто разговаривала с Керри. Ведь только собака всегда ее понимала, всегда выслушивала, никогда с ней не спорила и не тыкала ее носом в ошибки, как любила это делать Надя. Надя, конечно, делала не только это, она могла и утешить, и поддержать, и подсказать что-нибудь, но иногда Вике хотелось, чтобы ее просто выслушали. Ничего не говоря. Не давая оценок. Принимая ее такой, какая она есть. И тогда она обращалась к Керри.

– Как ты думаешь, он мне напишет?

Фокстерьерша сладко потянулась.

– Думаешь, да?

Снова уставилась на хозяйку, наклонив голову набок и навострив ушки.

– Хорошо быть Надей – решительной, смелой, уверенной. И плохо быть мной – испуганной, сомневающейся во всем, неуверенной. Поэтому неудивительно, что Гена мне не пишет. Зачем ему мне писать? Я ведь двух слов вчера связать не могла.

3.03. 23:24

«Что такое счастье? Спокойствие, удовольствие, уверенность? Только ли? Радость? Успех? Не хочу думать, понимать, знать. Хочу быть счастливой. Я хочу, чтобы рядом был кто-то, с кем можно поговорить обо всем – не о глупостях! – о жизни и смерти, о дружбе и любви. Что может быть лучше – раскрыть нового человека и раскрыться самой? Поговорить не с дневником или с собакой, а с человеком? Не с девчонкой, а с парнем?.. Чтобы во всем огромном мире – только весна, звезды, надежды – ОН и Я. И чтобы запомнить этот день на всю жизнь».


– Интересно, а собаки влюбляются?

Керри вильнула хвостом, спрыгнула с дивана и направилась к Вике.

– Ты же мне все равно ничего не расскажешь…

И тут Керри заинтересовало что-то, лежащее сбоку у стола. Фокстерьерша повела носом, а потом решительно подошла и стала обнюхивать незнакомые предметы.

Вика заглянула за стол. Там лежали найденные вчера у помойки пластинки.

– А я и забыла! Ты права, что зря страдать, лучше отвлечься и изучить находки.

Это оказались альбомы «Битлз» и «Роллинг стоунз», которых Вика очень любила, а также записи «Аббы» и «Бони М». С ними все было ясно, но одна из находок совершенно потрясла ее воображение. Это была пластинка, на которой были записаны последовательно «выстрелы», «одиночные взрывы гранат», а также – «общевойсковое «Ура!». Кто и зачем мог слушать дома столь странные записи, Вика себе представить не могла. А потому долго и с интересом вертела пластинку в руках.

– Как ты думаешь, зачем это?

Керри молча отправилась в прихожую и уселась около двери.

– Думаешь, выкинуть? Нет! Я хочу узнать, что это! Мне интересно.

Керри коротко гавкнула, намекая, что пора гулять.

– Ладно, я знаю, чего ты хочешь, – согласилась Вика.

И тут же пискнул компьютер: пришло сообщение. И Викино сердце вздрогнуло: от Гены! Но проверять, так ли это, ей вдруг стало страшно.

– Гулять! – то ли нервно, то ли радостно крикнула Вика. – Гулять!

Глава 5