– Ты не будешь одна, – через силу проговорил Хэтерфилд.

– Когда тебя нет рядом, я всегда одна.

Он поднял руку и провел по щеке Стефани.

– Ты останешься со мной. Позволишь мне любить тебя. – Она закрыла глаза и уткнулась лицом в его ладонь. Нежная щека идеально легла ему в руку, подобно мягкому персику. Хэттерфилд наклонился и поцеловал Стефани.

– Я возведу тебе трон рядом с солнцем, – прошептал маркиз.


Он сидел и ждал, пока Стефани, свернувшаяся калачиком на скамейке в рубке, крепко заснет. Рулевой вел яхту вперед, к проливу Солент.

– Подожди, вот ты отведаешь настоящего пшеничного пива, – сонно бормотала она, – и это изменит твою жизнь навсегда.

– Знаю. – Он убрал прядь с ее лба.

Стефани закрыла глаза.

– О, ребенок шевелится. Ему, видимо, очень нравится буянить, когда я… пытаюсь отдохнуть.

Хэтерфилд положил руки ей на живот, как раз над поясом брюк. Твердая и гладкая окружность была размером с его ладонь с вытянутыми пальцами. Стефани улыбнулась.

– Из тебя получится… хороший отец.

Это последнее слово еще долго звенело у него в ушах, пока дыхание Стефани становилось все ровнее и глубже. Ребенок, похоже, затих. Или был слишком слабым, чтобы он мог ощутить его толчки снаружи. Его сынок. Или дочка.

Хэтерфилд наклонился, чтобы поцеловать живот Стефани. И в этот момент почувствовал: толчок, и еще один, словно взмах крыла бабочки. Он прижался губами к телу под белой сорочкой.

– Я буду следить за тобой с того света, – прошептал Хэтерфилд. – И никогда не оставлю тебя одну.

Он встал и, не оглядываясь назад, тихо вышел из рубки.


Гюнтер и мисс Динглби стояли у кормы. Слуга Стефани скрестил руки на груди, его лицо в свете луны было серьезным. Когда Хэтерфилд подошел к ним, он положил руку на ограждение и его пальцы судорожно сжались.

– Мы можем как-то избавиться от этого английского преступника? – спросил он по-немецки у мисс Динглби.

– Вам не надо беспокоиться, – на том же языке сказал Хэтерфилд и протянул ему руку. – Позаботьтесь о Стефани, Гюнтер, или я буду преследовать вас с того света до конца ваших дней.

У Гюнтера хватило совести покраснеть. Он коротко пожал ладонь Хэтерфилда и тут же опустил руку. Хэтерфилд повернулся к мисс Динглби. Женщина внимательно смотрела на него, словно он был каким-то неизвестным ей животным, не похожим ни на один из известных видов.

– Передайте Олимпии мое спасибо, – сказал Хэтерфилд.

– Хорошо. – Она кивнула.

Хэтерфилд отвернулся, но потом в последний раз оглянулся на нее через плечо и произнес:

– Выздоравливайте!

– Лорд Хэтерфилд…

Но он, не слушая, прыгнул в Темзу. Его тело ушло под воду почти без брызг.


Когда Хэтерфилд подошел к своей камере, охранник побледнел при взгляде на него.

– Ты ничего не видел, – сказал маркиз.

За дверью сидел тюремный священник – на стуле у стола, где красовался французский бренди. Райт неумело пытался заниматься на его гребном тренажере. При появлении Хэтерфилда он поднял голову и заявил:

– Не понимаю, как это работает.

– Все дело в ритме, – объяснил Хэтерфилд, бросив шляпу на стол. – Вот, возвращаю вам ее. Доброй ночи, святой отец.

– Это я позвал его, – вставая, сказал Райт. – Подумал, что, может, вы решите воспользоваться специальной лицензией на брак. У меня есть кое-какой опыт по части незаконнорожденных детей.

Хэтерфилд расстегнул пиджак. На этот раз он не стал бороться с волной горя, которая со страшной силой захлестнула его.

– Это не нужно. Никому из нас. Принцесса сейчас плывет в Германию. Но, может быть… – Он обратился к священнику.

– Да, сэр?

– У вас есть с собой что-нибудь из тех стихов, которые могут подбодрить человека, когда ему совсем худо?

Райт отдал Хэтерфилду его пиджак, и он стал медленно застегивать пуговицы, взвешивая в пальцах каждый блестящий металлический кружок.

– Вы имеете в виду псалмы? – откашлявшись, спросил священник.

– Точно. Именно их. – Хэтерфилд повернулся к Райту. – Вы можете какой-нибудь посоветовать?

– Боюсь, вы спрашиваете не того человека, – ответил Райт, поправляя воротник и манжеты с запонками. – Но помню, там был какой-то про пастыря и долину смерти и еще что-то.

– Вот, точно! Я тоже помню, как моя мама читала мне его в детстве.

Трое мужчин приняли соответствующие случаю позы, сев на кровать и стул. Священник начал тихим голосом читать двадцать второй псалом. Слова парили над склоненными головами, улетая в теплую августовскую ночь.

Глава 30

В первый год учебы в Итонском колледже Хэтерфилда как-то вызвали в кабинет директора. Его обвинили в неслыханном преступлении – он якобы побрил лохматого до неприличия пуделя, принадлежавшего супруге этого директора. То, что пес стал наконец выглядеть пристойно, никого не волновало.

На самом деле Хэтерфилд ничего такого не совершал. Он вообще любил собак, даже комнатных. Но ему был известен главный, неписаный закон школы – ни за что не «сдавать» настоящих виновников тех или иных шалостей. Хэтерфилд знал, кто остриг пуделя. Но продолжал молча стоять – тонкий мальчишка перед целым рядом рассерженных взрослых с седыми бакенбардами, ожидая своего приговора, заложив руки за спину. Он никогда так не боялся, как в тот момент. В итоге ему назначили двадцать пять ударов розгами. Он перенес их без единого звука, и когда раны зажили, Хэтерфилд понял, что самое страшное – не само наказание, а ожидание его. Знание, что тебя ждет нечто ужасное.

И желание, чтобы все скорей закончилось.

Странно, что он вспомнил тот давнишний случай сейчас, когда стоял в зале суда, изнуренный полуденной жарой. Хэтерфилд чувствовал, как у него по спине стекает пот и, взявшись руками за ограждение, слушал монотонный голос судьи, который зачитывал его дело. Как и тогда, он был невиновен, но это никого не волновало. И его самого уже тоже. Произошло убийство, и кто-то должен ответить за это. Поплатиться своей собственной жизнью. Может, правда, что человеку прощаются все его грехи, если он невинно пострадал за грех другого? В такие моменты, как сейчас, люди вспоминают свою жизнь и представляют, какими могли бы быть, не делай они ошибок и выбирая правильные дороги на перекрестках судьбы.

Хэтерфилд смотрел, как шевелились губы судьи, как колыхались его толстые щеки и дрожали в едва заметном движении воздуха седые бакенбарды. И мысленно говорил себе: «Я прощаю тебя, безжалостный осколок мира, который мне придется скоро покинуть. Мне нравятся твои бакенбарды и складки на щеках. Мне нравится этот потемневший от времени стул, на котором ты сидишь, и весь этот по-настоящему британский зал суда, с его колоннами, лепниной и аллегорическими картинами. Мне даже нравится шляпа вон той девицы, с этим глупым длинным пером, трясущимся от страха вместе с ее головой. Я люблю солнце, которое горит сегодня, как раскаленный уголь, в голубом небе Англии. Я люблю каждый камешек и каждую канаву на улице, которую вижу из окна. Я люблю свою принцессу. И своего ребенка тоже».

У Хэтерфилда от слез защипали глаза. Он глянул на стол защиты, где мистер Ферчеч что-то быстро строчил рядом с пустым стулом Стефани. «Черт побери, где мой помощник?» – спросил он утром. Хэтерфилд лишь пожал плечами и ответил, что понятия не имеет.

Ферчеч продолжил говорить насчет апелляции и прецедента, но маркиз его особо не слушал. Зачем, если результат будет таким же? Его все равно повесят. Надо скорей покончить со всем.

Со своего места встал мистер Дакуэрт. Он поправил галстук, намереваясь сообщить суду, каким бездушным негодяем является маркиз Хэтерфилд, хладнокровно убивший мачеху, которая желала ему только добра. Например, хотела женить на прекрасной юной леди с приданым в двести тысяч полновесных фунтов стерлингов. Ну и так далее. Казалось, Хэтерфилд внимал ему с самым серьезным видом, а сам меж тем смотрел в сторону зрителей процесса.

Его отца, конечно, не было. Герцог Сотем, убитый горем потери и охваченный ненавистью к сыну, поднялся по ступеням Олд-Бейли только один раз. Чтобы дать показания против своего отпрыска. Но Хэтерфилд видел сэра Джона. Значит, он все-таки решил нарушить свою клятву больше никогда не появляться в английском зале суда. Его глаза были еще краснее, чем вчера, а одежда – совсем уж помятой.

Хэтерфилд увидел свою сестру Элинор и ее мужа Роберта. Молодой лорд Честертон был выдающимся человеком и уже членом кабинета министров. От него ожидали великих деяний, и выглядел он соответствующе: тщательно ухоженные бакенбарды, лоб прорезали две морщины, придавая ему мудрое и степенное выражение.

«Что ж, удачи тебе, Роберт, – мысленно пожелал Хэтерфилд. – Победи всех своих врагов в палате лордов. И не забывай о счастье Элинор. Когда она смотрит на тебя, ее глаза сияют. Не дай этому блеску исчезнуть».

Рядом с Робертом сидел Натаниель Райт, как всегда с непроницаемым видом и в безупречном костюме. Это был нынешний Райт. Но никто не мог предсказать, где он окажется в будущем. Может, если…

Толпа вдруг начала волноваться. Мистер Дакуэрт – возмущенно оглянулся на вход, поправил очки и продолжил: «Особая жестокость, с которой было совершено убий-ство…»

Хэтерфилд поднял глаза к потолку. Слова гудели у него в ушах. Он хотел, чтобы все скорей закончилось. Чтобы его отпустили обратно в камеру, где лежало незаконченное письмо для Стефани. Чтобы у него появилась возможность спокойно подумать, посидеть в тишине и выпить еще прекрасного французского вина с тюремным священником, который показался ему славным малым. И привести в порядок все свои дела. А еще…

Судья стукнул молотком и, когда стало сравнительно тихо, заявил:

– Мистер Ферчеч, тут некто утверждает, что является вашим пропавшим помощником.

Хэтерфилд посмотрел в сторону двери, где царила какая-то неразбериха. Вдруг, как по волшебству, толпа расступилась и явила его взгляду девушку с каштановыми волосами, в прекрасном бальном платье серебристого цвета.