Прошло уже четыре недели, и, хотя шарфы оставались все такими же скучными, Стефани не собиралась так легко сдаваться и научилась мастерски драпировать их и завязывать модным узлом. (Это слишком бросалось в глаза, поэтому Динглби, то и дело вздыхая, всякий раз терпеливо расправляла складки шарфа и перевязывала узел, чтобы придать ему более консервативный вид.)

Только бы эти глупые пальцы перестали дрожать.

Дверь распахнулась, недовольно скрипнув, и впустила в комнату мисс Динглби, которая вся бурлила от нетерпения, словно закипающий чайник.

– Стефани, куда ты пропала? Олимпия и сэр Джон уже полчаса сидят внизу, и херес заканчивается.

– Ерунда. Там в подземелье еще несколько дюжин бутылок.

– Это не подземелье, а всего лишь винный погреб. – Мисс Динглби замолчала и, прищурившись, посмотрела на отражение Стефани в зеркале. – Дорогая моя, да ты, похоже, нервничаешь? Я могла бы ожидать такой реакции от Эмили или Луизы, они слишком непосредственны и не привыкли скрывать свои чувства, но ты?

– Я вовсе не нервничаю, – ответила Стефани и сурово посмотрела на свои пальцы, мысленно приказав им вести себя как подобает. – Просто мне не по себе, и я никак не могу понять, почему именно я должна быть судебным клерком. Мне кажется, я больше всех вызываю подозрение. Я могла бы учить детей, например. Не сомневаюсь, что Эмили доведет своих учеников до слез, а я бы…

За спиной Стефани послышалось возмущенное сопение и шорох юбок, и в следующую секунду мисс Динглби уже стояла перед ней.

– Убери-ка свои руки, – сказала она, затем, своими ловкими руками бесцеремонно и резко дергая за концы шарфа, завязала его аккуратным строгим узлом, но до того туго, что Стефани чуть не задохнулась. – Так решил Олимпия, и будь уверена, он знает, что делает. Твоя латынь безупречна, у тебя хорошая память, к тому же ты умна и сообразительна, особенно когда сконцентрируешься…

– Да, но юриспруденция – это такая скука, мисс – Динглби…

– …А главное, – продолжала мисс Динглби, отступив назад и любуясь делом своих рук, – мы будем чувствовать себя гораздо спокойнее, зная, что ты находишься под присмотром самого уважаемого, просвещенного, справедливого и неподкупного члена судебной коллегии Англии.

Стефани позволила взять себя за руку и с обреченным видом направилась к двери. Немного помедлив, она осторожно начала спускаться по огромной лестнице, сбегающей в зал, что было небезопасно, ибо некоторые ступени этого грандиозного сооружения давних времен крошились и осыпались под ногами.

– Да, – мрачно пробормотала она, – именно этого я и боялась.

Олимпия и его гость расположились в большой парадной гостиной, которая во времена Гражданской войны стала свидетелем драматического пленения и казни через отсечение головы младшего отпрыска защитника, главного сторонника монархии. Чтобы убедиться в правдивости этой истории, Стефани однажды ночью пробралась в гостиную и, заглянув под ветхие, побитые молью ковры, могла поклясться, что даже во мраке ночи разглядела на деревянных половицах в пяти футах от камина выцветшие контуры большого кровавого пятна. А теперь комната превратилась в место совершения самого будничного ритуала во всей Англии, когда герцог, проспав до полудня, являлся сюда, чтобы пропустить бокальчик хереса с каким-нибудь рыцарем почетного ордена.

Во всяком случае, Стефани представляла себе все именно так.

Однако, гордо прошествовав мимо лакея в старинный зал, она, к своему величайшему удивлению, столкнулась лицом к лицу с самым красивым мужчиной на свете. Принцесса намеревалась приветствовать потенциального врага, но сделать это с высокомерием.

От неожиданности Стефани резко остановилась.

Незнакомец держал бокал хереса в одной руке, а другой опирался на спинку громадного кресла, которое покоилось на массивных львиных лапах: это кресло было изготовлено более века назад для шестого по счету герцога, с годами ставшего слишком тучным. Красавец не отличался ни очень высоким ростом, ни мощным телосложением, но каким-то непостижимым образом затмевал собой даже такой громоздкий предмет старинной мебели, как это кресло. Оно меркло в сиянии его лучезарного облика. Лучезарного в прямом смысле этого слова, ибо его лицо вызывало в памяти образ архангела Гавриила: безупречный овал, высокие скулы изящно стремились вверх от четко очерченной линии волевого подбородка, а голубые глаза под высоким чистым лбом лучились доброжелательностью. Мужчина был одет в черный строгий костюм, но тонкий лучик ноябрьского солнца, пробившийся сквозь стекло, сразу отыскал его – так день естественно стремится к свету – и, искупавшись в золотых кудрях, образовал над ними сияющий нимб.

– Это сэр Джон? – с трудом выдавила из себя Стефани.

Взрыв смеха эхом пронесся по комнате.

– Ха-ха-ха. Шутка удалась, друг мой, – сказал герцог Олимпия, отступая на несколько шагов от ярко пылающего камина и вытирая слезы. – Должен признаться, моему приятелю сегодня повезло – он уедет отсюда не один. А теперь, мой юный друг, позволь представить тебе настоящего сэра Джона Уортингтона, королевского адвоката, который любезно согласился взять тебя под свое крыло и помочь с адвокатской практикой.

Герцог Олимпия указал на седовласого господина, расположившегося на диване возле камина. В полумраке гостиной его не сразу можно было заметить.

– Правда, я не обладаю столь же прекрасной внешностью, как мой племянник, но это избавляет меня от проблем с дамами, – сказал джентльмен низким, властным, хорошо поставленным голосом римского сенатора.

Стефани стоило немалого труда оторваться от созерцания прекрасного златовласого видения и переключить внимание на обладателя властного голоса.

Ее сердце, пламенно забившись, вознесло дух на головокружительную высоту, где он парил под тяжелыми дубовыми балками, поддерживающими роскошный купол, но, вернувшись к реальности, сердце слабо екнуло в груди и замерло.


Будь Стефани именитым художником, которому поручено создать аллегорическое воплощение британского закона, то в центр композиции она поместила бы судью в благородном белом парике и черной шелковой мантии, вложив ему в одну руку весы правосудия, а в другую резной деревянный молоток. А позировать пригласила бы этого седовласого господина, чтобы увековечить воплощенную справедливость, которая предстала перед ней в данную минуту.

У него были небольшие темные глазки с подозрительным прищуром, причем совершенно непроницаемые, словно ягоды черной смородины. Над кустистыми бровями возвышался крутой высокий лоб. Покрытая сосудистой сеткой кожа говорила о постоянном нервном напряжении, ибо ему приходилось выдерживать натиск как низших слоев населения, так и высших кругов общества, гордившихся своей добродетелью. Даже в тех редких случаях, когда на его лице появлялось некое подобие улыбки, уголки губ страдальчески опускались, словно груз тяжкой ответственности тянул их вниз. Худощавую фигуру плотно облегал серый твидовый сюртук, брюки гольф подобраны в тон жакету и отутюжены настолько тщательно, что можно было с легкостью разрезать пополам яблоко острыми, как бритва, стрелками.

У сэра Джона Уортингтона едва ли случались романы с женщинами, решила про себя Стефани, а если и да, то, скорее всего, после чрезмерного потребления шампанского. Причем обоими партнерами.

Однако Стефани была принцессой Хольштайн-Швайнвальд-Хунхофа и ни разу не встречала на своем пути человека, который остался бы равнодушным к ее чарам.

– Доброе утро, сэр Джон, – весело прощебетала она, но, сделав шаг вперед, зацепилась ногой за край ковра.

То ли Стефани показалось, то ли, возможно, ей приходилось слышать, что в иные моменты время замедляет свой бег, но все, что она почувствовала перед тем, как растянуться во весь рост на ковре, – это калейдоскоп цветовых пятен перед глазами, а затем ужас и потрясение от осознания того, что ее подбородок упирается в ветхий, побитый молью ковер. Через мгновение до ее ушей донесся сдавленный женский визг, но ей не хотелось думать, что именно она его издала.

Неожиданно между ее лицом и лесом из ножек стула и дивана возникла преграда в виде больших мужских ладоней.

– Эй! Вы не ушиблись? – участливо поинтересовался глубокий, бархатный голос. Такой божественно прекрасный баритон мог принадлежать только архангелу.

Не уронит ли она свое женское достоинство, если примет эту руку помощи, чтобы подняться? А рука была замечательная, не слишком аристократичная, как можно было бы ожидать, зато большая и надежная, с мозолистыми ладонями, сильными, но чуткими пальцами. Казалось, они призывают ее воспользоваться помощью.

Стефани с трудом проглотила застрявший в горле комок.

– Со мной все в порядке, – сказала она с придыханием, чуть более заметным, нежели ей хотелось. Она собралась и ловко, одним прыжком, вскочила на ноги, игнорируя помощь чудесных рук архангела. – Во всем виноваты новые туфли.

На диване у камина кто-то негромко хихикнул.

Из всех звуков, которые терпеть не могла Стефани, женское хихиканье было самым отвратительным, даже хуже, чем назойливое жужжание большой черной мухи или, к примеру, звуки расстроенного пианино, извлекаемые неловкими пальцами новичка.

Стефани бросила на диван негодующий взор. Там сидела молоденькая девушка – изысканная, изящная, словно статуэтка. Она едва заметно улыбалась лишь одним уголком рта. Девушка была очень красива и являла собой полную противоположность Стефани: тонкие черты лица, бархатные темные глаза, черные вьющиеся волосы, нежно-розовая кожа без единого пятнышка. Девушка сидела, с ленивой грацией откинувшись на спинку дивана, чуть выставив вперед маленькую ножку в розовой туфельке, которая выглядывала из-под розовой юбки шелкового платья. Сразу было видно, что она хрупкая и невысокая. Именно такой тип женщин заставляет всех долговязых Стефани в мире чувствовать себя нескладными, голенастыми жеребятами.

Хотя теперь Стефани уже вряд ли можно отнести к категории молоденьких девушек, не так ли?