— Чарли…

— Нет, подожди. Пожалуйста, дай мне сказать это, Раф. Я позволяла себе бояться призраков, и только поэтому они жили. Я думала, что у нас обоих есть время… но Фитц и Лидия, возможно, тоже думали, что у них есть время. Если… если я потеряю тебя… если я никогда не приду к тебе, если не узнаю, как это — любить тебя, по-настоящему любить, целиком и полностью…

Он поставил бокал на стол, взял ее за руки и помог встать.

— Ты понимаешь, что говоришь, дорогая?

Она вглядывалась в него в полутьме.

— Да, я… нет, я не знаю. Я только знаю то, что чувствую, Раф. Я чувствую, что мне нужно быть с тобой. Я хочу обнять тебя, успокоить, и мне хочется, чтобы ты успокоил меня. Я не ребенок, Раф. Я женщина, и я хочу быть такой, как другие женщины. Любимые… и любящие. Я хочу, чтоб мы смогли помочь друг другу и нашли то, что нам нужно. Этим вечером больше, чем когда-либо. Я думаю, сейчас мы нужны друг другу.

Он обнял ее за плечи.

— Если мы будем счастливы, то счастливы вместе. И в печали мы будем вместе. Мы всегда будем рядом. Лучшие друзья… и даже больше.

Она положила руки ему на грудь, чувствуя биение его сердца через тонкий батист рубашки. Она любила этого человека. О боже, как же она любила его, всегда любила.

— Ты хотел помочь мне исцелиться, Раф, и ты это сделал. А теперь позволь мне помочь тебе…

Он поднял ее и понес к кровати. Осторожно положил на простыни и лег рядом, обняв и мягко прижавшись ртом к ее губам.

Она таяла в его объятиях, и слезы жгли ее глаза. Сейчас она обрела себя, и это чувство переполняло ее. Больше не было страха, потому что она не думала о себе, Раф был для нее гораздо дороже. Как никогда он сейчас нуждался в ней. Ей так хотелось помочь ему, и мысли о себе самой ничего сейчас не значили.

Она обняла его и ответила на поцелуй. Ей совсем не хотелось лежать безучастно в его объятиях или, хуже того, отстраняться. Она погладила его спину, чувствуя дрожь его тела, и, когда его язык проник ей в рот, ощутила неожиданно приятное ощущение внизу живота.

— Чарли, — выдохнул он. — Ты мне так нужна…

Он стал осыпать поцелуями ее шею, приближаясь к скромному вырезу пеньюара. Она почувствовала, как он потянул ленты, и они развязались, освобождая от ткани ее плечи.

Теперь он целовал ее тело вокруг выреза тонкой батистовой рубашки, медленно, дюйм за дюймом обнажая грудь. Его теплые губы прижимались к ее коже, она вздохнула и приподнялась, когда он коснулся языком ее соска.

Ее дыхание стало неровным и учащенным, словно она пыталась что-то вспомнить, избавляясь от контроля разума.

Не зная, что должна делать, она лишь крепко обнимала его и наслаждалась тем, что Раф воскрешал в ней.

Она не должна останавливать его и никогда не остановит.

Его зубы… Его язык… Касание его губ… И там, внизу, внутри, словно вспыхивает восхитительное пламя… словно тело ее расцветает, распускается, готовое дарить себя человеку, который так дорог ей.

Он разомкнул объятия, и глаза Шарлотты удивленно распахнулись, но ей не о чем было тревожиться. Она лежала, дрожа и улыбаясь ему, когда он расстегивал свою рубашку, не спуская страстного взгляда с ее лица.

В полумраке комнаты она видела, как соскользнули его брюки и обнажились бедра; руки его замерли, словно спрашивая ее позволения.

Шарлотта посмотрела вниз, туда, где виднелись темные волосы.

— Мне не страшно, Раф.

Он потянулся к ее рубашке и стал поднимать ее. Она приподнялась, помогая ему.

Колени ее уже были обнажены, и оба они понимали, что ему осталось преодолеть последнее препятствие, разделявшее их. Почти последнее…

— Ты уверена?

— Да… да.

— Я так люблю тебя…

— Я знаю.

Она прикоснулась к его груди, провела по ней пальцами, и его мышцы невольно напряглись.

— Какой ты красивый…

От его улыбки у нее внутри будто что-то оборвалось, и в то же время она словно воспарила.

Рубашки на ней уже не было, Раф накрыл ее своим телом, и она ощутила его мягкую тяжесть.

Он снова поцеловал ее, побуждая ответить, и теперь уже следовал за ней. Он вздохнул, и ее тело сотрясла волна радости: какое счастье быть женщиной! Он принадлежал ей, и ее наслаждение было его наслаждением.

Могла ли она сейчас, разделяя все это с Рафом, думать о каких-то страхах?

Когда его рука скользнула вниз между их телами, и его пальцы стали медленно продвигаться все ниже и ниже, она не могла сдержать улыбку и вздохнула с наслаждением.

— Иди ко мне, дорогая, — прошептал он, целуя ее ухо, ее волосы, губы, в то время как его пальцы продолжали ласкать ее тело.

С каждым новым движением он ощущал, как оно становится все податливей, как ее бедра раскрываются ему навстречу. Он продолжал прикасаться к ней, даря все новые ощущения.

Ее тело словно застыло, и Раф понял, что, похоже, он близок к тому, к чему стремился.

— Раф…

— Знаю, дорогая. Я знаю. Пусть это случится, просто позволь случиться этому…

Его пальцы двигались все быстрее, не оставляя ее, и она сдерживала дыхание, не в силах поверить чувствам, пробуждающимся в ней, тем волшебным ощущениям, которые он ей дарил… тому блаженству… словно сама вселенная, такая сладкая, горячая, пульсировала в ней.

— Раф!

В то время как она пыталась осознать, что с ней происходит, он лег между ее раскинутыми бедрами.

Одно быстрое движение, один болезненный миг, и он уже внутри нее, и она устремляется навстречу. Ее пальцы впиваются ему в спину, а тело напрягается, с радостью принимая его, пытаясь дать ему то, что он дает ей.

Предназначенные судьбой друг другу, они были словно две половины единого целого. И когда он, вздрогнув, излил в нее свое семя, последний призрак прошлого покинул сердце Шарлотты Сиверс. В ее сердце больше не было места ни для чего и ни для кого, кроме Рафаэля Дотри.

Ее друга.

Ее возлюбленного.

Ее жизни.

Он лежал рядом, и она обнимала его, осыпая поцелуями; их слезы смешивались, и они ощущали во рту их соленый вкус.

И когда они заснули в объятиях друг друга, последнее, что увидела Шарлотта в открытом окне, прежде чем закрыть глаза, — это мерцающие звезды, усеявшие полуночное небо над крышами домов. Возможно, ей всего лишь показалось, но одна из них светила особенно ярко.

В эту долгую печальную неделю она приходила к нему каждую ночь, и он встречал ее с улыбкой. Когда потеплело настолько, что уже жарко было сидеть у камина, они часто стояли у открытого окна, глядя на опустевшую площадь, и легкий вечерний ветерок овевал их. Иногда она, обняв его, сидела у него на коленях, а он рассказывал ей истории, случившиеся в те годы, когда он и Фитц были вместе.

Печальные истории, уморительно смешные истории об их приключениях… целительные истории.

Потом они предавались любви. Эта близость, похоже, становилась частью их исцеления, их обоих: они чувствовали, что оба живы, что этот мир еще существует, и они должны жить в нем.

Лидия почти не покидала свою комнату, и Николь не оставляла ее одну, даже спала с ней в одной кровати, словно они снова были детьми.

Списки погибших, которые уже почти исчезли, снова начали становиться длиннее, как и предсказывал Раф, и казалось, что в Лондоне никогда не утихнет погребальный звон колоколов. Миссис Баттрем получила известие о смерти своего любимого племянника и попросила разрешения поехать в Кент, чтобы побыть с сестрой. Она была подавлена и перед отъездом искренне обняла всех на прощание.

Герцог Малверн дважды возвращался на Гросвенор-сквер, уединялся с Рафом в его кабинете и спрашивал о Лидии. Он интересовался, не захочет ли она поговорить с ним, чтобы он рассказал ей о последних неделях Фитца в Брюсселе, но Лидия отказывалась. Для нее, как думал Раф, Тэннер Блейк был ангелом смерти, человеком, забравшим у нее капитана Фитцджеральда.

Шарлотта убеждала Рафа, что Лидии требуется время, напоминала, что она еще так юна. Она предлагала возвратиться в Ашерст-Холл — да, конечно, там Лидию ожидает еще больше печальных воспоминаний, но, возможно, именно тогда ее боль станет утихать.

Как утихает его боль благодаря Шарлотте.

Как же он жил все эти годы без любви, без своей любимой Чарли?

Она сидела на низкой бархатной скамеечке, расчесывая волосы за туалетным столиком, принадлежавшим, возможно, его покойной тетке, а еще прежде — нескольким герцогиням Ашерстским.

— Позволь мне, — сказал он мягко. — Во всяком случае, думаю, именно я — тот, кто спутал их.

— Ну да, сэр, именно вы занимались этим.

Шарлотта улыбнулась ему в зеркало и протянула пару щеток, оправленных в серебро. Она выглядела такой изящной, почти хрупкой в своей свободной темно-красной шелковой рубашке, дважды перехваченной поясом вокруг талии, с длинными рукавами, которые завернулись, обнажая до локтя ее руки.

Раф наклонился и поцеловал ее руку, потом взял одну щетку и стал приглаживать ее каштановые волосы. Рука его следовала за щеткой, мягко касаясь волос, и он ощущал легкую дрожь в ладони и в кончиках пальцев.

— Прекрасно, просто замечательно.

Положив вторую щетку, она удовлетворенно вздохнула. Она уже не была пугливой девочкой, вздрагивающей от его прикосновений. Та чувственная, все понимающая женщина, которой она стала, наслаждалась ими. Он так гордился ею, был так благодарен ей.

— Ты не знаешь, почему вы, женщины, скручиваете свои волосы в узел, постоянно истязая их?

— Думаю, чтобы джентльменам кое-что было ясно, — ответила Шарлотта, встретившись взглядом с ним в зеркале. — Убранные в прическу волосы означают, что женщина уже взрослая. Старая дева прячет свои волосы под этими ужасными чепчиками — знак того, что она осталась в девицах. У меня уже три таких чепчика, но все никак не могла заставить себя надеть их.