И у Лили хватило духу посмотреть правде в глаза. И тогда, наскоро поцеловав его в угол рта, она, мышкой прошмыгнув мимо герцога, выбежала за дверь и бегом помчалась наверх, к себе в спальню.


Это определенно длилось больше двух минут. И ему это понравилось куда больше, чем то, что он всегда успевал проделать за две минуты от начала до конца. Этот вечер был словно поделен на «до» и «после». До приезда домой и после; до поцелуя и после него.

По сравнению с этим поцелуем тот, первый, был всего лишь аперитивом. Приятным во всех отношениях, но лишь пробуждающим аппетит. А этот поцелуй пьянил сильнее, чем целый графин отменного бренди.

И, право, целовать ее стократ приятнее, чем пить бренди, даже самый дорогой. Пожалуй, Маркус в жизни не пробовал ничего вкуснее ее губ. Ничто не могло сравниться с тем ощущением, что дарило тепло ее тела, когда она прижималась к нему, или тепло ее ладоней, когда она гладила его по спине. И никогда прежде он не испытывал такого глубокого удовлетворения, как в тот миг, когда он услышал ее тихий страстный стон, который она так и не смогла сдержать.

Черт, он хотел прямо сейчас подняться к ней в спальню и взять ее: удовлетворить потребности своего тела и ее тела тоже. Его детородный орган был более чем готов к немедленным действиям.

И Маркус пошел на поводу у своего неудовлетворенного тела и даже сделал несколько торопливых шагов в направлении коридора, но у двери был остановлен собственной совестью. Борьба между совестью, выдвигающей требования морального порядка, и телом, управляемым инстинктами, разгорелась нешуточная. В итоге совесть победила. Он пообещал Лили, что не будет злоупотреблять своим положением, и, как джентльмен, он должен был сдержать слово. Как бы он после этого смотрел в зеркало?

Насколько все было проще, когда он только пил, играл в карты и иногда чесал за ухом кота!

Но вышеперечисленные занятия, увы, не приносили ему желаемого удовлетворения. Нельзя сказать, что он испытывал удовлетворение сейчас – по крайней мере, плоть его удовлетворена не была, но зато во многих других смыслах его теперешняя жизнь была полнее и осмысленнее. Сейчас лучше вспомнить о том, как Роуз держала его за руку и говорила с ним, и о том, что именно под ее влиянием он наконец взялся за ум. Заставил себя учиться. Основы бухгалтерской деятельности он уже освоил, и не за горами то время, когда он изучит агротехнику. И больше не будет чувствовать себя полным дураком, общаясь с управляющими своих имений или банкирами.

И сможет самостоятельно нанять экономку, которая и дело будет знать, и характер которой будет получше, чем у той, что от него уволилась.

И сделает ремонт.

Обустроит особняк по своему вкусу и превратит его в свой дом в самом полном смысле этого слова. В дом для себя. И для Роуз. И для Лили?

Когда он успел превратиться в домоседа? Когда ему вдруг разонравилось… жуировать? Маркус улыбнулся воспоминанию. В ее устах это слово звучало очень забавно.

Маркус знал, когда с ним произошла перемена. Мог назвать точное время. Это случилось, когда он взглянул в глаза той маленькой девочки и узнал в ней себя. Не из-за внешнего сходства, а потому, что и сам когда-то испытывал что-то очень похожее. И тогда он понял, что может кое-что изменить. И даже не кое-что, а многое. Изменить к лучшему, исправить. И все изменится, все исправится, если он сможет доказать окружающим, но прежде всего себе, что у этой большеглазой девочки самый достойный отец на свете.

А самый достойный на свете отец маленькой девочки никогда бы не стал соблазнять гувернантку своей дочери ради удовлетворения своих низменных потребностей.

Маркус хотел, но не мог забыть о том, что чувствовал, когда держал Лили в объятиях, когда целовал ее. Вздохнув, он снял с полки увесистый том под названием «Методы ведения сельскохозяйственных работ в Центральной Англии». Может, чтение поможет ему отвлечься?

Отныне книги, и только книги будут ему помогать коротать вечера. И бессонные ночи.

Прошло три часа с тех пор, как Маркус приступил к изучению теоретических основ агротехники, но ничего не изменилось. Сейчас он разбирался в этом вопросе ничуть не лучше, чем когда раскрыл книгу. Мозг его отказывался воспринимать прочитанное. Маркуса начали одолевать смутные сомнения в целесообразности того, что он делал. Может, он замахнулся на то, что ему не по зубам? Или сельское хозяйство – не его конек. Со вздохом он бросил «Теоретические основы» на пол, и достав из-под кровати уже знакомый том Чарлза под названием «Основные начала геологии», открыл его. Пролистывая иллюстрации, Маркус с тревогой осознал, что отупел окончательно. Он ничего не помнил из того, что когда-то знал. Тогда же пришло осознание еще одного факта: изучение тела Лили принесло бы ему куда большее удовольствие, чем изучение тела Земли.

Изучением Лили он готов был заниматься с полной самоотдачей и полностью погрузившись в тему. Возможно, он смог бы написать об этом книгу, ничем не уступающую по ценности содержания той, что он сейчас держал в руках.

Лили была совсем рядом. Ничего не стоило встать, пройти несколько шагов и постучать в ее дверь. Но, нет, нельзя. Он не мог нарушить слово. Но помечтать ведь можно?

Маркус лежал на спине и смотрел в потолок. Ему удалось на несколько часов отвлечься от предположений о том, что могло бы случиться или должно было случиться после поцелуя, но сейчас он, черт возьми, ни о чем другом думать не мог.

На ней тонкая девичья рубашка – нет, на ней его ночная сорочка, насквозь пропитанная его запахом. Из-за того, что она ей велика, сорочка сползает с плеч, открывая взгляду ее шею, ее ключицы и даже немного грудь.

Он стоит у дверей, ожидая, когда она пригласит его зайти. Он ведь сказал, что не станет ее домогаться, и потому все, чему сейчас предстоит произойти, будет происходить исключительно по ее инициативе.

– Войдите, – скажет она с улыбкой и повернется к нему спиной. Ткань сорочки тонкая, почти прозрачная, и он видит ее силуэт, изгиб ее спины, ее ягодицы.

То, что на самом деле его сорочка сшита из теплой байки, никак ему не мешает, потому что, черт возьми, что может помешать полету фантазии?!

Впрочем, не стоит отвлекаться. Итак, он заходит в ее комнату и закрывает за собой дверь. Лили подходит к кровати и садится, жестом подзывая его к себе. Разумеется, он подходит. Он же не идиот!

Маркус проверил состояние своего «друга», который с каждым ее воображаемым движением прибавлял в твердости. То, что он оставил ее в своей сорочке, так и не сподобившись ее снять и посмотреть на то, что под ней, говорило само за себя. Да, плохи его дела. Но, по крайней мере, пятиминутный порог он уже преодолел, а все еще не кончилось.

Маркус представлял, как присядет на кровать рядом с ней и как она игриво потянет за свободный конец пояса его халата, распуская узел. Черт, он забыл о том, что на нем халат, тогда как эта деталь является ключевой в сценарии! Ему не хотелось возиться с пуговицами, шейными платками, носками и брюками, ему просто хотелось поскорее избавиться от всего лишнего и оказаться голым, таким же голым, как она.

Итак, халат. Все правильно.

Она спустит халат с его плеч, обовьет его шею руками и прижмется губами к его губам.

И они сольются в поцелуе, а он, просунув руку под рубашку, положит ей ладонь на колено и начнет скольжение вверх по внутренней стороне бедра, медленно, чтобы прочувствовать текстуру ее кожи. И тогда он услышит ее сдавленный стон, тихий, чуть хрипловатый, и будет знать, что она хочет его. А потом он почувствует ее ладони у себя на груди (или на спине?), и затем она дотянется рукой до его естества и тихо вскрикнет, удивленная его внушительным размером.

В конце концов, это все его фантазия. А нафантазировать можно все, что угодно. Маркус не имел привычки сравнивать размеры своего пениса с размерами детородных органов других мужчин, но здравый смысл подсказывал, что его пенис был крупнее среднестатистических размеров по той простой причине, что он сам был крупнее большинства представителей своего пола. Конечно, такой вывод нельзя назвать строго научным, но здравый смысл в его рассуждениях есть.

Хотя было бы странно, если бы кто-то из ученых мужей предложил научный метод измерения пенисов.

Рука его двигалась все быстрее и резче, захват был все жестче, и сейчас он уже не следовал никакому сценарию, не рисовал в воображении сложные картины, а лишь цепко держался за то, что помнил: бархатистую гладкость ее кожи, золотистые сполохи в ее глазах, вкус ее поцелуя. И вот он уже наяву чувствовал то, чего не мог знать: упругую нежность ее груди, ощущаемую ладонью, ее сосок, набухающий, словно почка весной, когда он проводит по нему языком, ее солоноватый привкус… там.

И это последнее ощущение, потрясающе реалистичное, перебросило его через край. Встряска была на удивление мощной, пронизывающей насквозь, и принесла с собой не только физическое облегчение, но и удовлетворение иного, более высокого порядка. Он был почти счастлив. Увы, это «почти счастье» длилось совсем недолго. Маркус еще не успел отдышаться, пот на теле еще не высох, а ему уже казалось, что его обманули: подсунули пустышку, а голод как был, так и остался.

Голод, который ему не дано утолить, если только она не захочет дать ему то, чего он жаждет.

Но если она все же захочет утолить его голод? И если он все же примет от нее этот дар? Как ему жить тогда? Как смотреть Лили в глаза? Или собственной дочери, которой он решил стать самым достойным отцом на свете?

Итак, сохранять видимость благопристойности, а тем более не нарушать приличия, будет для него все труднее. Создавшееся положение требует от него, так сказать, особой твердости. Во всех смыслах этого слова. Особенно теперь, когда он знает, что ему по зубам продержаться больше двух минут.