– И только один раз, когда я была маленькая, – сказала Роуз, очевидно, в продолжение разговора, нить которого он потерял.

– О каком разе идет речь? – осторожно спросил Маркус.

– О том разе, когда я ела мороженое. Вы когда-нибудь ели мороженое?

Не зря говорят, что у детей запас прочности больше, чем у взрослых. И намного меньше уныния. Роуз потеряла мать всего неделю назад, а уже как ни в чем не бывало щебетала о мороженом, цветах и животных. Маркус не был настолько наивен, чтобы не догадываться, что утрата еще даст о себе знать потом, когда Роуз повзрослеет, но до сих пор процесс привыкания к новым для нее людям и условиям протекал на удивление гладко.

И за это он должен благодарить свою гувернантку.

Ее работа не просто не вызывала нареканий, она была выше всяких похвал. Маркус мысленно поздравил себя с тем, что принял верное решение и нанял ее, хотя все, что он тогда сделал, – это просто сказал «да» первой же соискательнице на должность.

Хотел бы он, чтобы она, следуя его примеру, тоже сказала «да», ответив ему взаимностью, но разве он сам только что не отчитал себя за непотребные мысли?

Похоже, ему и впрямь требовался наставник на этом тернистом пути. И как славно, что этот наставник, вернее, наставница была красива – даже если она пыталась подальше спрятать свою красоту, – к тому же умна и остроумна. И чем больше времени Маркус проводил в ее обществе, тем сильнее его тянуло к ней, тем больше интереса она у него вызывала.


– Вот и вы. – Он не хотел демонстрировать свое раздражение, просто так вышло. Он битых два часа не выходил из-за стола, корпя над гроссбухами. Его бесили эти колонки с цифрами, выписанными так мелко, что без лупы не разглядишь. Список приобретаемого за его счет имущества вызывал у Маркуса недоумение. Он даже не догадывался, что нуждается в таком количестве всякого хлама.

Не зря он столько времени манкировал своими обязанностями. Проверка бухгалтерских документов – занятие крайне неприятное и утомительное. Пожалуй, своей самой сильной стороной он мог бы назвать умение мастерски избегать всего, что неприятно и утомительно.

Но к мысли о том, чтобы проживать жизнь с большей пользой, Маркус возвращался не раз с тех пор, как Лили подняла эту тему. «Почему бы нет, – подумал Маркус. – Ясность всегда лучше неопределенности. Или не лучше?»

– Присаживайтесь. – Маркус кивком указал на то же кресло, где она сидела в прошлый раз. В тот раз, когда он ее целовал.

Конечно же, эта мысль потянула за собой следующую: о том, чем еще он мог бы заняться с ней в этом кресле. Не стоя, наспех, а основательно, не жалея времени и сил. Не две минуты и даже не два часа, а дольше, гораздо дольше. Наблюдая, как она постепенно доходит до кондиции (чтобы не сказать до ручки). Маркус уже представлял, как водопадом струятся по ее обнаженной спине густые темно-каштановые пряди, как руки его скользят по ее телу, как она вздрагивает под чуткими прикосновениями его пальцев.

И то, что он себе представлял, было во всех смыслах приятнее бухгалтерских расчетов.

Но Лили казалась… даже еще менее расположенной к общению, чем когда он впервые ее увидел, а ведь тогда она была вся на иголках, вернее, вся в иголках, словно ощетинившийся еж. А сейчас она выглядела так, словно одежда ей немилосердно жала, хотя он видел, что это не так (а жаль, если бы дело было в тесной одежде, это было бы легко поправить), или будто у нее случилась изжога.

– Вы здоровы? – спросил он, стараясь смягчить тон. Маркус мысленно похвалил себя за чуткость и наблюдательность. Ему было чем гордиться – до сих пор он не замечал за собой отзывчивости, но, как оказалось, ему не все равно, как чувствуют себя его ближние. Маркус менялся, и менялся, как ему хотелось верить, к лучшему. И все благодаря Роуз. И отчасти гувернантке Роуз, которая, судя по всему, не разделяла оптимистичного отношения Маркуса к происходящим с ним переменам. Но в чем причина перемены, произошедшей с ней? Может, ей не понравилось, как он целуется? Может, она боится, что он воспользуется ее зависимым положением? Маркус не знал, что делать. Он попросил гувернантку своей дочери научить его прилично себя вести в приличном обществе, и он имел возможность убедиться в ее компетентности. И потому с вопросом «что делать?» ему бы следовало обратиться к ней – непревзойденному эксперту в области морали. Но это было бы за гранью приличий. Парадокс, который чуть было не вызвал у Маркуса улыбку, но он вовремя спохватился. Маркусу не хотелось, чтобы она догадалась, о чем именно он сейчас думает.

– Я здорова, – с подчеркнутой сдержанностью ответила Лили. – Что от меня требуется? – спросила она строгим тоном застегнутой на все пуговицы гувернантки, какой он ее увидел неделю назад. Всего неделя прошла, а ему кажется – целая вечность! Было бы во всех смыслах правильнее вернуться к служебным отношениям с ней, вместо того чтобы вспоминать податливую упругость ее губ, или тепло ее тела, или… Довольно, черт побери! Маркус кивнул на раскрытый гроссбух.

– Я последовал вашему совету, как видите, – сказал он, поборов желание спросить о том, понравилось ли ей, как он целуется, – и взялся проверять все счета за прошлый год. – И стоило ему произнести эти слова, как раздражение нахлынуло на него с новой силой. – И, похоже, мне это оказалось не по зубам. Я совершенно не разбираюсь в бухгалтерии.

Он смотрел ей прямо в глаза. Она по-прежнему напоминала покрытого колючками ежа.

– Вы мне не поможете?

Итак, отказать ему было бы неприлично, правильно?

Лили встала с удобного кресла, искренне сожалея о том, что у герцога на носу не растут бородавки. Бородавки на носу герцога сильно облегчили бы ей жизнь.

Герцог чуть заметно улыбнулся, и Лили с досадой подумала о том, что, не выйдя за грань приличий, не может спросить его, по какому поводу он улыбается.

Никаких вопросов герцогу, строго напомнила себе она, потому что вопросы с ее стороны могут повлечь за собой вопросы с его стороны, а именно по такому сценарию развивались события вчерашнего вечера.

«Вам понравилось?»

Этот вопрос звучал в ее голове множество раз уже после того, как он его задал. И задал он его не своим обычным приказным тоном, а даже как-то робко. Озабоченно. Беспокоился о том, как она отреагировала на первый в своей жизни поцелуй? Но он не знал, что этот поцелуй – первый в ее жизни, не мог знать. Или мог? Может, он думает, что она напропалую целуется со всеми своими нанимателями, хотя он должен был бы усомниться в правдивости своего предположения, если бы принял к сведению род занятий ее предыдущего нанимателя – мифического викария.

Что он о ней думает? Жаль, что она не может его об этом спросить, как не может спросить о том, почему он не бывает гладко выбрит даже по утрам, и так ли неудобны эти шейные платки, которые он так не любит носить. Сегодня на нем вновь не было шейного платка, и в вороте рубашки опять проглядывал кусочек голой груди, на который она против воли косилась.

Лили знала, что эти вопросы под запретом, но они продолжали крутиться в голове.

– С чем конкретно у вас возникли трудности? – спросила она и, опершись ладонью о столешницу, подалась вперед, заглядывая в гроссбух. Его голова оказалась в непосредственной близости от ее руки, и Лили вдруг подумала о том, как бы он отреагировал, если бы она вдруг погладила его по голове.

Вероятно, потащил бы к себе на колени и зацеловал бы до бесчувствия. Наверное, ей не стоило искушать судьбу. А так хотелось!

– Эти цифры никак не желают складываться. Я как только ни пытался, но каждый раз у меня получается другой ответ. – Лицо у него сделалось обиженным, словно эти числа нарочно его дразнили и строили ему козни, и Лили с трудом удержалась от смеха.

– Я не думаю, что в этом виноваты цифры, ваша светлость, – сказала девушка и пододвинула к себе книгу. – Вы не против? – спросила она, жестом давая понять, что он должен позволить ей сесть. Герцог встал, но остался стоять вплотную к креслу, в котором теперь сидела она. Лили очень остро ощущала его близкое присутствие: тепло его тела, его запах и все прочее, с ним связанное, что трудно описать словами.

И все это вместе сильно отвлекало ее от решения поставленной задачи.

Но Лили сумела сосредоточиться на том, что важнее. В глобальном смысле. Окинув пристальным взглядом колонки с крохотными цифрами, она подняла глаза на герцога и попросила у него карандаш.

– В столбик считать сподручнее, чем в уме, это верно, – сухо заметил герцог и протянул ей карандаш с мягким, но остро заточенным грифелем. Пальцы их соприкоснулись, и Лили тряхнуло, как от электрического удара, и характерные покалывания стали ощущаться не только в месте контакта, но и очень, очень далеко от него. Глубоко внизу. Хотелось спросить, почему он не носит перчатки?

– Давайте посмотрим, что тут у вас, – сказала Лили, судорожно сглотнув вязкую слюну. Склонившись над гроссбухом, она, стараясь делать это незаметно, пыталась привести в норму дыхание, пульс и… все прочее. У нее это не очень получалось.

– Понимаю. Вы забыли включить в ваши расчеты числа из второй колонки. Вот здесь. Видите. – Цифры расплывались. Приходилось сильно щуриться, чтобы разглядеть написанное. – Господи, на вас что, эльфы работают? Никогда не видела такого мелкого почерка. Неудивительно, что вам пришлось туго с вычислениями.

– Вы меня утешили, – насмешливо произнес герцог. – Все дело в эльфах. А я было решил, что дело в моей безнадежной тупости.

Лили подняла голову и посмотрела ему в лицо. Она даже позволила себе улыбнуться.

– Одно не исключает другого. Но мелкий почерк усугубляет ситуацию.

– Так покажите мне еще раз, где я допустил ошибку, – сказал он, наклонившись над столом и буквально навалившись на нее корпусом. Лили боялась дышать. Она была на грани совершения очень-очень серьезной ошибки. Ошибки, которая может иметь необратимые последствия. И для того, чтобы избежать самого худшего сценария, она не должна ни на миг забывать о том, кто она и что тут делает, и, самое важное, что она делать ни в коем случае не должна.