Меган Фрэмптон - Как перевоспитать герцога

Судя по кислому выражению его лица, мисс Блейк герцогу не понравилась, и это не могло не радовать Лили.

– Не знаю. Я не могу похвастать обширными знакомствами в высшем обществе. – Смерть отца, оставившего семью без средств, положила конец хлебосольным приемам. Гордость не позволяла им ходить по гостям, и вскоре прежние знакомые просто забыли об их существовании. Но и пока был жив отец, Лили не выезжала в столицу во время сезона, а окрестные помещики не обладали высокими титулами – и, разумеется, не принадлежали к высшему свету.

– Бедняжка не может выразить ни одной мысли, если, конечно, допустить, что мысли водятся у нее в голове, и не может закончить ни одного предложения. Вместо точек у нее глупые смешки. – Герцог проникновенно посмотрел Лили в глаза. – Как хорошо, что вы не такая, мисс Лили!

«Как хорошо, что я при нем не смеюсь», – подумала Лили, вспомнив, как они с Аннабель хохотали до упаду, едва умудряясь вставить пару слов между приступами смеха. Но он не знал ее с этой стороны. Лили очень хотелось верить в то, что он видит ее такой, какой ей хотелось: серьезной, принципиальной, последовательной в мыслях и поступках и совсем не влюбчивой. Хотя, он, наверное, все-таки чувствует, что она к нему неравнодушна. Но ведь она еще не потеряла голову? Значит, еще не все потеряно.

– Пожалуй, я разрешу вам с Роуз сходить к миссис Портер без меня, – продолжил герцог, выгнув бровь. – Мне бы не хотелось никоим образом обременять мисс Блейк. Самый простой выбор требует от нее неимоверных усилий, и потому вести с ней светскую беседу просто опасно. Что, если ее рассудок не выдержит напряжения?

– Зато рассудок вашего приятеля мистера Смитфилда выдержит все, что угодно. Его осведомленности позавидует даже энциклопедический словарь. На любой вопрос у него есть готовый ответ, и никаких ненужных сомнений. Беседовать с ним – одно удовольствие. – Лили поставила чашку на приставной столик. – Вы давно с ним дружите?

Герцог встал и отошел к окну, предоставляя Лили возможность полюбоваться его мускулистой спиной и тем, что ниже. До сих пор мужские ягодицы совершенно ее не интересовали, но как они могли не привлечь к себе внимание, если находились как раз на уровне ее глаз?

И к чему лукавить, его мускулистые ягодицы были во всех смыслах достойным объектом любования, и Лили вдруг ужасно захотелось захихикать при мысли о том, какое бы у герцога сделалось лицо, если бы он узнал, о чем она сейчас думает. Что, если взять и сказать: «Ваша светлость, вы необычайно хорошо смотритесь с этого ракурса». Лили чуть было не решилась на рискованный эксперимент, но герцог заговорил первым. Может, оно и к лучшему. Кто его знает, чем бы обернулся для нее этот странный поступок.

– Мистер Смитфилд – мой лучший друг, – сквозь зубы процедил герцог. – Я рад, что вам понравилось его общество.

– Мистер Смитфилд рассказывал мне о том, что владеет корабельной компанией и не считает зазорным зарабатывать деньги, несмотря на знатное происхождение, – зачем-то сказала Лили. Она не провинилась перед герцогом, и оправдываться ей было ни к чему. И потом, разве ей запрещено вести светские беседы с тем, кто сидит рядом за столом? – И еще он любезно поинтересовался, нравится ли мне здесь, и спросил о том, где и кем я работала раньше.

Герцог развернулся к ней лицом, и хотя Лили было немного жаль, что его мускулистые ягодицы исчезли из поля ее зрения, вид герцога спереди был ничем не хуже вида сзади.

– А вам здесь нравится?

«Больше, чем я того заслуживаю. Больше, чем следует».

– Конечно, – ответила Лили, вставая. – Мне нравится проводить время с мисс Роуз и…

– И со мной? – подсказал герцог и шагнул к ней.

Вот это уже опасно. Рискованно.

Но не она ли всего несколько дней назад убеждала себя в том, что жизнь порой заставляет рисковать. И потому Лили шагнула ему навстречу, не пытаясь предугадать, что может произойти, но точно зная: все, что произойдет, будет на ее совести.

Чего Маркус совсем не ожидал, так это такой стремительной капитуляции. Не то чтобы он был разочарован столь легкой победой: тело его, вернее один конкретный орган, от радости был готов подпрыгнуть до потолка.

Маркус не стал ломаться и взял то, что она ему предложила. Отказывать леди – не в его правилах. Но даже без подачи с ее стороны он все равно бы заставил ее замолчать, закрыв ее рот поцелуем. Он не хотел слышать больше ни слова о Смитфилде. Он не хотел, чтобы она думала о Смитфилде. Он не хотел, чтобы она думала о ком-то или о чем-то другом. Он, только он, Маркус, должен для нее существовать. По крайней мере, в эту конкретную минуту. Хотя сам по себе поцелуй не мог гарантировать результат – Маркус не был уверен в том, что он хорошо целуется, – он верил, что раз он сам может сейчас думать только о ней, она тоже может думать только о нем.

Следовательно, у него не возникло мыслей о том, что она может отвесить ему пощечину за наглость.

Лили обняла его за шею, а потом обхватила его голову ладонями. И риск получить от нее пощечину свелся к нулю.

Маркус не любил беседовать стоя, и целоваться стоя было тоже как-то не с руки. Он бы с радостью принял горизонтальное положение, для чего следовало переместиться из кабинета в спальню, но высказываться в этом духе, когда они всего-то минуту назад приступили к поцелуям, Маркус опасался, оценивая риск получить от нее пощечину как неоправданно высокий.

Губы Лили были мягкими, теплыми, вкусными. Такими вкусными, что ему захотелось остановить мгновение, чтобы навсегда запомнить вкус ее губ, и свой восторг, и удивление, и вновь обретенную веру в чудо. Ему хотелось поймать и не отпускать ускользающие, переливчатые ощущения, рожденные соприкосновением их губ, прикосновением ее пальцев к коже у него на затылке.

Она грудью прижималась к его груди, и Маркус мысленно поздравил себя с тем, что догадался снять смокинг, хотя он и представить не мог, что случится что-то подобное. Но теперь-то он никогда не будет оставаться в смокинге без особой на то необходимости, чтобы быть готовым к любым случайностям.

Маркус провел ладонями вверх и вниз по ее предплечьям и очень осторожно и бережно языком – по ее сомкнутым губам, и она откликнулась, и приоткрыла губы, и впустила его язык.

И вновь Маркус поймал себя на желании остановить время, чтобы он мог познавать ее бесконечно, бесконечно наслаждаясь процессом познания. Он хотел сколь угодно долго смаковать ее вкус, постигая тончайшие оттенки, сравнивать бархатистую текстуру ее нёба, проводя по нему языком, и шелковистую гладкость ее нежных рук, проводя по ним ладонями.

Постепенно ее роль менялась. Лили перестала быть всего лишь объектом его изысканий. Язык ее учился у его языка. Ладони ее теперь судорожно сжимали его плечи. Маркус знал, что она не может не чувствовать его возбуждения, и если она понимает, что именно упирается ей в живот, то для нее не секрет, что она с ним сделала. Что она делает с ним.

Однако углубиться в размышления о степени ее осведомленности Маркус не успел. Лили отстранилась. Зрачки ее были расширены, словно от страха или болевого шока.

– О боже, – пробормотала она и прижала ладони к пылающим щекам. Губы ее распухли от поцелуев.

Он протянул ей руку, но она не приняла ее. Она стояла неподвижно, словно изваяние, но только сравнение с холодным мрамором для нее не подходило. Теперь он знал, какая она теплая и мягкая, и едва ли это забудет.

– Это было неожиданно, – сказал он.

– Да, – согласилась Лили, глядя куда-то сквозь него широко распахнутыми глазами, в карих глубинах которых вспыхивали золотистые искры.

– Вам понравилось? – Он должен был ее спросить, потому что ему определенно очень все понравилось, и он надеялся, что и тут они сошлись во мнениях. Потому что ему очень хотелось повторить выступление на бис.

– Понравилось, – произнесла Лили и на этот раз она уже не выглядела такой потрясенной, за что он был ей благодарен. – Мне надо идти, – добавила Лили, стремительно развернулась и чуть ли не бегом помчалась к двери.

Маркус смотрел ей вслед и чувствовал, как продолжает его согревать тепло ее тела. Он думал о том шаге навстречу, что не побоялась сделать эта удивительная девушка, и в результате этого шага сблизились не только их тела, но и души. Она относилась к нему так, словно титул его мало что для нее значил. Словно она ценила его за что-то другое. Как будто он был ей… симпатичен. И он, если честно, тянулся к ней не одним лишь телом. Он мог говорить с ней о серьезных вещах, а потом целовать. И при этом он получал немалое удовольствие и от первого, и от второго. Ему еще не встречалась женщина, с которой ему бы хотелось и говорить и целоваться. Маркус всегда считал, что женщина может быть либо собеседницей, либо любовницей. Но никогда и тем и другим вместе.

Он не знал, что ноет у него сильнее после ее ухода: его детородный орган или его душа.

Лили бегом взлетела на второй этаж. Сердце ее громко билось, щеки горели. Что-то в последнее время с ней это происходит слишком часто! Тело ее, зажившее отдельной от головы жизнью, требовало немедленного удовлетворения насущных потребностей, оно было возмущено тем, что его лишают, возможно, самого главного удовольствия в жизни. И ради чего? Ради каких-то там эфемерных приличий!

Плотно прикрыв за собой дверь спальни, Лили наконец остановилась, чтобы отдышаться. Она стояла, прислонившись спиной к прохладной дубовой обшивке, и не понимала, что побудило ее сделать этот шаг ему навстречу. И даже осознавая, что должна раскаиваться в своем поступке, девушка не чувствовала ни раскаяния, ни сожаления.