Лили, дочь мелкопоместного дворянина, была вынуждена пойти работать, потому что отец ее разорился вдрызг. Ему, глупцу, нравилось рисковать. Он не хотел или не умел думать о будущем и ничему хорошему не мог научить свою дочь. Разве что тому, что она ни в коем случае не должна выходить замуж за человека, похожего на отца. За эгоиста и безвольного раба своих желаний.

Больше всего Лили боялась, что дурные склонности отца передадутся ей, и всячески боролась с малейшими проявлениями подобных тенденций.

Она все время напоминала себе, что должна помнить о поставленных целях, о том, как важно добиться успеха. Важно не только для нее самой, но и для ее партнеров, и для всех тех женщин, которым они успели помочь за несколько месяцев работы агентства. И еще для всех тех женщин, которым совладелицы агентства надеялись помочь в будущем: для тех, кому не повезло в жизни.

Кому, в отличие от Роуз, не достался такой отец, как герцог Резерфорд, или такая гувернантка, как она, Лили.

Подумав о Роуз, Лили вдруг вспомнила, что тоже не взяла с собой никаких вещей. В чем же она будет сегодня спать? Отправляясь сюда с пустыми руками, она определенно рисковала, разве нет?

– Где я могу найти герцога? – спросила Лили у встретившегося ей лакея, несшего поднос с грязной посудой и нечто очень похожее на дамский корсет.

– В библиотеке, – ответил лакей, кивком указав на дверь. – Но…

Лили, так и не дослушав лакея, дважды постучала в дверь, чтобы избежать неловкости на случай, если ее приход застал герцога за каким-либо предосудительным занятием, после чего, не дожидаясь приглашения, открыла дверь и вошла, закрыв за собой дверь.

Ничего предосудительного герцог не делал: он сидел в кресле, вытянув перед собой длинные ноги. На коленях его сидел огромный рыжий кот, и герцог чесал кота за ухом.

На приставном столе возле него стояла недопитая чашка чаю, и если бы речь шла о любом другом человеке, Лили бы подумала, что видит перед собой милую домашнюю сценку.

Открывшаяся перед ней картина слишком смахивала на эпизод из сентиментальной мелодрамы, поскольку герцог, умильно глядя на кота, тихо урчал под стать самому коту. Оказывается, он (герцог, а не только кот) способен вести диалог на равных, а не только отдавать приказы и отпускать язвительные реплики.

Лили зажмурилась и вновь открыла глаза. Нет, ей это не привиделось. Удивительно, как могут в нем мирно сосуществовать надменность и доброта. Стремительность перехода из одной ипостаси к другой завораживала. Он вгонял ее в краску, даже не догадываясь о том, что сам является причиной ее замешательства.

– Ваша светлость, – пробормотала Лили, чувствуя, как пылают ее щеки, и от этого смущаясь еще сильнее. Она судорожно сглотнула, и ей показалось, что он следит глазами за движением ее горла – наблюдает за тем, как она собирается с духом для того, чтобы обратиться к нему с просьбой.

– Полагаю, с Роуз все в порядке и вы здесь для того, чтобы получить ответ на вопрос, на который больше никто в доме ответить не в состоянии.

Тон у него был насмешливо-издевательский. Однако не на все сто процентов. Лили даже думать не хотелось о том, что представляют собой оставшиеся двадцать пять процентов.

И вновь она ощутила прилив жара к щекам.

– Да. Видите ли, я считаю своей обязанностью оставаться здесь, поскольку Роуз теперь находится у меня на попечении, но так получилось, что я не взяла с собой ничего из вещей, и потому я хотела бы попросить разрешения вернуться за ними.

Герцог нахмурился. Пушистый кот, надо полагать безымянный, почувствовал недовольство хозяина и упруго спрыгнул на пол.

– Сейчас? Но скоро стемнеет, и вы не можете ехать одна.

– Возможно, вы могли бы послать со мной лакея?

«Только бы не того ворчливого типа!»

Впрочем, не исключено, что все лакеи в его доме ворчливые и хмурые. Как бы там ни было, хмурый лакей увидит, где она живет – а живет она далеко не в самом респектабельном районе, – и расскажет о том, что увидел, всем прочим слугам, и все узнают, что жизнь ее не задалась. И тогда все будут считать ее неудачницей. Что, разумеется, предпочтительнее, чем прослыть «пропащей», но тоже не слишком приятно.

– Хотя… – Господи, неужели она решится об этом попросить?

Герцог вопросительно приподнял бровь.

– Хотя, возможно, вы подскажете мне, у кого я могла бы одолжить что-то, во что можно переодеться на ночь? А завтра утром я сразу же поехала бы за вещами, после завтрака.

– Значит, все же не сразу, а после завтрака, – сухо заметил герцог.

Лили твердо сказала себе, что ее не собьет с толку тот факт, что вот уже во второй раз за день он шутит в ее присутствии. Рассчитывая на то, что она улыбнется? Лили представила, как они вместе смеются, и внизу живота разлилось приятное тепло.

– То есть я хотела сказать, что если какая-нибудь из работающих в доме женщин могла бы…

– Таких не имеется.

– Но, ваша светлость, у вас есть горничные. К примеру, Этта, что сейчас присматривает за Роуз. Если бы вы разрешили мне попросить у нее…

– Нет. – Тон у него был самый что ни на есть категоричный. Настоящий герцогский тон. Лили не сомневалась, что тон у него именно герцогский, а никакой не баронский, несмотря на то что он был первым герцогом, с которым ее свела жизнь. Она просто представить не могла, чтобы кто-то, не обладающий его титулом, его положением в обществе, его состоянием, не говоря уже о его внешности, мог бы говорить так твердо, так авторитетно, одним словом, так, что ему просто нельзя было не подчиниться. И едва она собралась спросить у него, что, по его мнению, она должна делать, он отдал ей распоряжение.

Категорично и твердо, как и положено герцогу:

– Вы возьмете одну из моих ночных сорочек. – С этими словами он встал, и совокупное воздействие его немалого роста и беспрецедентно шокирующего заявления оказалось таким мощным, что у Лили перехватило дыхание.

Нет, кажется, способность дышать к ней вернулась. Но дыхание сделалось каким-то подозрительно частым и мелким. Лили живо представила герцога в ночной сорочке. Не то чтобы она имела представление о том, как выглядит мужская ночная сорочка, особенно та, что носит герцог: может, она сплошь расшита золотом или сделана из крыльев бабочек? Но для полноты картины, сложившейся в ее воображении, ни фасон, ни тем более материал герцогской ночной рубашки значения не имел. Важно было, как выглядит сам герцог почти без одежды. Мысли ее двигались в довольно опасном направлении, и, к счастью, Лили это заметила.

– Я не могу, – сказала она, стараясь придать своему голосу как можно больше спокойной уверенности и даже легкую нотку неодобрения, хотя она знала, что говорит, слегка задыхаясь, испуганно и, возможно, все еще под большим впечатлением от представшей ее внутреннему взору картины. – Это крайне неприлично.

– Еще неприличнее, чем брать одежду взаймы у горничной? Вы думаете, слуги уже не перемывают кости моей дочери? И вы хотите дать им дополнительный повод для сплетен о невесть откуда взявшейся гувернантке без личных вещей? – С каждым новым вопросом бровь его взмывала все выше, и Лили стало ужасно неловко за свою близорукость. Сценарий, включающий хмурого лакея, не в счет.

И все-таки, не спать же ей в его ночной рубашке!

– У меня есть личные вещи, просто они не здесь!

Герцог пожал плечами, словно ему было все равно. Разумеется, ему было все равно.

– Вы можете взять мою ночную рубашку, можете не брать. В чем вы спите, меня не касается, но раз уж девочка, Роуз, – с особым нажимом на последнем слове добавил он, – находится здесь, я не могу допустить, чтобы кто-либо из живущих в моем доме дал повод заподозрить себя в непристойном поведении. – Герцог замолчал. Кажется, мыслями он унесся куда-то очень далеко. Спохватившись, он закончил: – Пришло время всем вести себя как подобает.

Итак, ради того чтобы не давать прислуге повода для сплетен, он просил ее о вопиющем, невообразимом нарушении приличий! Хотя эпитет «невообразимый» был тут, пожалуй, лишним. Лили не была обделена воображением, и для нее не составляло труда представить себе куда менее приличные действия, чем облачение в его ночную рубашку перед отходом ко сну.

Она ляжет в кровать в его ночной сорочке. Надетой на голое тело.

И если бы ее интересы не выходили за рамки получения места гувернантки лично для себя, она бы отказалась от места немедленно, ибо если он предложил ей такое в первый день работы, что же он станет предлагать (не говоря уже о том, что он будет делать) на день, скажем, пятнадцатый? А на сорок седьмой?

Но она поставила на кон куда больше того, что он мог представить, и потому она возьмет то, что он предлагает, и останется работать в этом доме, и будет страдать от его самовластия.

И то, что она при этом получала возможность наслаждаться его обществом и любоваться его выдающимися внешними данными, было… Но не могут же у работы быть одни минусы! Да, ей удалось найти единственный плюс. Все равно что отыскать в корзине яблок для сидра одно-единственное целое, не гнилое, без единой червоточины. Такое аппетитное на вид… Нет, ей не хотелось вонзиться в него зубами. Ну разве что чуть-чуть откусить.

– Хорошо. Я возьму вашу сорочку. А завтра я привезу свои вещи, – сказала Лили как можно холоднее, но оставаясь в пределах приличий.

Герцог небрежно взмахнул рукой.

– К чему себя утруждать? Если обо всех прочих ваших вещах можно судить по этому платью, то придется одеть вас во все новое с головы до пят. Завтра мы отправимся покупать одежду для Роуз. Качество ее платья вполне соответствует качеству вашего платья. Со стороны может показаться, что ваши наряды приобретены у одного и того же старьевщика.

– Это было бы верхом неприличия, ваша светлость.

Он многозначительно усмехнулся.