В Дельфиниевом Уголке всегда так. Когда мы с Майклом переселялись из нашего съемного обшарпанного, крытого дранкой каменного домишки в этот край тупиков и газонов с баскетбольными кольцами, мне казалось, что нас ждет Эдем. Название “Дельфиниевый” наводило на мысли о прелестных фиолетовых цветочках, умных морских млекопитающих и вообще идиллических радостях: добродушные соседи, благоухающие сады, вечеринки всем кварталом, дети, дружно играющие в салочки.

Мы живем тут вот уже пять лет и до сих пор почти ни с кем не знакомы. Обитатели нашего квартала уезжают утром, скрываясь за тонированными стеклами, а в конце дня исчезают в гаражах за автоматически опускающимися дверьми. Я не вижу, как соседи ухаживают за своими садами – для этого нанимаются “люди”, точно так же, как для сбора листьев осенью и вывоза снега зимой. Здесь не принято устраивать совместные вечеринки на День труда: на это время все уезжают из города. Дети не играют на улице в салочки, потому что играют в хоккей, футбол, баскетбол в других местах, занимаются конным спортом или карате, посещают всякие факультативы. В крайнем случае сидят дома за видеоиграми или болтают по Интернету.

О соседях я могу судить в основном по их мусору. У семейства в конце улицы недавно родился ребенок – по вторникам в мусорном баке появляются банки из-под молочной смеси. Скаффы купили новую микроволновку, кто-то из Гилкристов худеет и сидит на “слим-фасте”, а Чепмены, вниз по улице, сменили матрас.

Энни как-то сказала, что наш микрорайон был обречен с самого начала, поскольку еще до появления первого дома застройщик снял со всей территории верхний слой почвы. Эрл Джей Джексон увез плодородную землю и продал за кругленькую сумму, оставив нам одни камни и паршивую красную глину. Понятно, отчего даже самые целеустремленные мои соседи не способны вырастить столь роскошных газонов, как на более дешевых участках.

– Дело в плодородии почвы, – любит изрекать Энни. – На что нам надеяться, если поганая сволочь Джексон упер отсюда всю почву.

Все полагают, что наша семья жила здесь всегда, оттого что мой муж адвокат и работает в “Уэллмане, Веймаре и Ботте”, но на самом деле этот эволюционный скачок произошел сравнительно недавно. Сердце Майкла до сих пор принадлежит старой работе – юридической консультации, где он представлял интересы малоимущих и зарабатывал немногим больше нашей теперешней домработницы, зато каждый день приходил домой полшестого вечера, и у него хватало времени и сил поиграть с детьми и заняться любовью со мной. Сейчас он работает до семи, а то и до восьми и нередко засыпает в гостиной с пультом от телевизора в руках. И все же он не променял бы свою “хондуцивик” на десяток “кадиллаков” и отказывается пользоваться услугами фирм, распыляющих по газонам гербициды. Как следствие, лужайка перед нашим домом выглядит куда менее благопристойно, чем у соседей, но моему мужу это безразлично. “Лучше уж сорняки, чем рак”, – утверждает он.

Я тоже в некотором роде изгой. В отличие от других дам с нашей улицы, которые в свободное время помогают в школьной библиотеке и заседают в родительском комитете, я сижу на зарплате. Я замдиректора Института Бентли.

Скажу со всей откровенностью: я люблю свою работу. По большей части. Я – сотрудник самого престижного учреждения, занимающегося исследованиями человеческой сексуальности, и неизменно вызываю живейший интерес в гостях. Мой офис – в двенадцати минутах от дома; когда дети выходят из школьного автобуса, я всегда их встречаю. Если они болеют или школа закрыта из-за снегопада, я могу работать дома. У меня приятные, нетребовательные сослуживцы. Моя работа была бы идеальной – если бы не начальница.

– Тебе у нас САМОЕ место, – воркующим голоском объявляет Лесли Кин через пятнадцать минут после начала собеседования.

Ее кабинет – нечто феерическое: настоящие Аппалачи из бумаг и папок, полупустых кофейных чашек, пепельниц, заваленных окурками со следами губной помады, треснувших горшков с филодендронами на разных стадиях умирания. На письменном столе – бутылочка безацетоновой жидкости для снятия лака, еще пепельницы, пачка глянцевых фотографий самой Лесли Кин, контракт с популярной нью-йоркской радиостанцией и две недопитые банки диетической колы.

Но, при столь отчаянном беспорядке вокруг, хозяйка кабинета – воплощение женственности в несгибаемой и блестящей, как шеллачная смола, оболочке, и готова в любую минуту предстать перед камерой. Кремово-фиолетовый двубортный костюм сидит на ней безупречно, фиолетовые туфли с ремешком на плоской подошве, похоже, красили на заказ, волосы – переливчатый шлем прядей цвета шампанского, платины, золотистого меда. Макияж матовый, по моде. Квадратные, длинные, идеально подпиленные ногти вряд ли позволяют ей набирать текст и вообще что-либо делать. Судя по безупречному состоянию кутикул, ими только вчера занимались вьетнамские маникюрши из северной части города.

Лесли смотрит мне в глаза, подавшись вперед в кресле, и умоляюще складывает руки:

– Джулия, ЗАКЛИНАЮ, скажи, что согласна у меня работать. Ты подходишь мне КАК НИКТО.

Секретарша просовывает в дверь голову, похожую на яйцо, сообщает, что они заказывают пиццу, и спрашивает Лесли, будет ли она что-нибудь.

– Ты же ЗНАЕШЬ, Лорена, я не ем всякую дрянь. Господи боже. – Лесли, повернувшись ко мне, закатывает глаза так, словно мы уже одна команда – руководящая. – Хорошая женщина, но бестолковая. Дерево. Я уже дала объявление, ищу ей замену. У тебя никого нет на примете?

Я трясу головой и хмурю брови, изображая солидарность. Я хочу в команду Лесли Кин. Вообще хочу в команду. Мне необходимо вырваться из дома, и работа на этот ураган в двубортном костюме – прекрасная возможность сбежать от удушающей семейной рутины и хотя бы на время забыть о ржавчине, поселившейся в душе после Сюзи Марголис вопреки моему обещанию все простить.

Лесли устраивает мне истинно королевскую экскурсию по Бентли, показывает коллекции, недоступные рядовой публике: нацистскую порнографию, подпольные журналы вроде “Девушки и ослики”, фотографии Джона Эдгара Хувера [4] в женской одежде. Ее цель, безусловно, произвести впечатление – мне же тошно и не по себе.

Мы возвращаемся в кабинет. Лесли взывает ко мне в последний раз.

– Итак. Джулия. – Она откидывается на спинку черного эргономического кресла из кожи с сетчатыми вставками и сцепляет пальцы под подбородком. – Ты умная, организованная, у тебя ПОТРЯСАЮЩЕЕ резюме. Я проверила твои рекомендации. Тебя все ОЧЕНЬ любят. Обожают. Надеюсь, ты это ПОНИМАЕШЬ? Умоляю, скажи, что будешь здесь работать, а то я пойду домой и немедленно ЗАСТРЕЛЮСЬ! – Лесли открывает резную шкатулку и достает пачку коричневых французских сигарет. Я не могу прочитать название. Она вытряхивает тонкую сигарету и элегантно зажимает ее губами. Но не прикуривает. – К тому же посмотрим правде в глаза: в городе туго с работой. Если только ты не мечтаешь подавать гамбургеры. С твоими навыками места лучше, чем у нас, ты не найдешь. Отличная зарплата, ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ соцпакет, гибкий график. Для тебя это ИДЕАЛЬНО, Джулия. А ты – ИДЕАЛЬНА для нас. Ну? Что скажете, Джулия Флэнеган? Мне пойти домой и ЗАСТРЕЛИТЬСЯ? Или показать тебе твой новый кабинет? По-моему, ты ЧУДО.

– Мне очень приятно это слышать. Не про застрелиться, конечно. А все остальное. – Я разглаживаю юбку и выпрямляю спину.

Мне нравится Лесли Кин. Трижды разведенная, вздорная, суматошная, Лесли – своего рода знаменитость в области исследований человеческой сексуальности. Она превратила Бентли в торговую марку, сделала из него нечто существенно большее, чем академический анклав, и успешно вывела на рынок, в народ. Она ведет собственную радиопередачу, где в прямом эфире отвечает на вопросы слушателей, и последние года два – известное на всю страну телевизионное шоу “Поговорим о сексе”. Лесли старше меня на пятнадцать лет, но издалека вполне может сойти за студентку благодаря ботоксу, подтяжке лба и диете из цельнозерновых продуктов и свежих овощей. Помнится, однажды мы работали до ночи и заказали в контору китайскую еду, так вот Лесли съела всего лишь крохотную тарелочку пареной китайской капусты без соуса. Когда я поинтересовалась, как это ей хватает такой мизерной порции, она улыбнулась самодовольно и ответила: “Джули, при моем литраже нужно совсем мало топлива”.

Выяснилось, впрочем, что ей нужно довольно много декседрина[5], о чем я узнала, когда Лесли попросила меня по дороге на работу заскочить в аптеку с ее рецептом. Забрав у меня пакетик, она подмигнула: “Только entrez nous, ладно?”

Со временем мне стало ясно: работать под руководством наркоманки – все равно что охотиться за торнадо. Точно так же приходится следить за формированием зловещих облаков и нырять в турбулентные потоки, когда нормальные люди со всех колес шпарят в обратном направлении. Лесли Кин – наш главный добытчик, мощнейший магнит, притягивающий гранты и частные пожертвования, и она же – эпицентр наиболее разрушительных бурь. Три месяца назад она созвала пресс-конференцию и объявила, что одобряет взаимную мастурбацию как форму безопасного секса для подростков. Потом, в два часа ночи, за чашкой жидкого кофе, среди чудовищного хаоса на ее кухне я помогала Лесли спасти лицо. Мы сочиняли публичное заявление, а ведь она по большому счету хотела сказать всего-навсего: да пошли вы все! Вместе с вашей гребаной работой. На следующий день мне пришлось сидеть допоздна, отражая звонки разъяренных родителей, обеспокоенных политиков и роняющих от восторга слюну ведущих ток-шоу. А на прошлой неделе я обзванивала гостей ее радиопередачи, потому что сама Лесли была слишком “слаба” и не могла добраться до офиса. “Ты такая добрая, так со мной носишься, – всхлипывала она в мое плечо, обдавая парами джина. – Прямо не знаю, что бы я без тебя делала”.

Последнее время мы с Майклом вращаемся каждый по своей орбите: две планеты совершенно отдельных солнечных систем. Сегодня он не ужинал с нами, пришел домой только в четверть десятого, остановился на секунду, поцеловал меня и отправился наверх чистить клетку Гомера, которого перенес из комнаты Кейтлин к себе в кабинет. (Кейтлин, больше всех ратовавшая за приобретение домашнего животного, даже не заметила его исчезновения.) Затем мой муж проверил электронную почту, а остаток вечера валялся в постели, переключая каналы телевизора.