Дебра Кент - Как опасно быть женой

– Читайте, читайте, – прошу я.

Она теребит бледными веснушчатыми пальцами волосы на затылке.

– “…И любезная госпожа уступит твоим мольбам, о, что за наслаждение ждет тебя, когда… – Она замолкает и переводит дыхание. —.. Когда, беззащитная, встанет она пред тобой. Объятия, ласки, ложе”. – Фрау Хоффман складывает листок и отдает мне. – Зер интересант.

– Да, правда, очень интересно. – У меня кружится голова: и эта поэма напомнила Эвану обо мне! – Очень и очень интересно. Я, видите ли, работаю в Институте Бентли.

Фрау Хоффман пронзает меня взглядом и сурово роняет:

– Понятно.

– У нас сотни таких посланий. Да-да. Тысячи. – Я сама удивляюсь своей нервной болтовне. – Правда-правда. Чего-чего, а этого у нас! Со всего мира. Германия, Индия, Испания, Китай. Вы случайно не владеете мандаринским диалектом? Нет? Ха-ха-ха. Я пошутила.

Фрау Хоффман по-прежнему пристально смотрит мне в глаза.

– Как поживает ваш муж, миссис Флэнеган? Такой чудный человек.

– Майкл? Хорошо. Отлично. Спасибо, что спросили, фрау Хоффман. Очень любезно с вашей стороны. Да, он действительно очень хороший.

– Берегите его, миссис Флэнеган.

Я не ужинаю – нет аппетита – и не сплю. Меня бросает то в жар, то в холод, сводит живот. Эван сказал, что Овидий считал любовь болезнью с вполне определенными симптомами. Я лежу в кровати, слушаю Майклов Б-52 и думаю о том, что сказали бы подруги, узнав про Эвана Делани. Что эксперимент с жизнью вразнос зашел слишком далеко? Или, наоборот, недостаточно?

На тридцать втором ежегодном Окуневом фестивале все в точности так, как я себе представляла: жарко, толпы народу, тучи насекомых, воняет рыбой. Мы приехали на белом “эскалейде” Фрэнки – среди “доджей” и “фордов” он привлекает внимание, как туфли от Маноло Бланика среди кроссовок, – и теперь бредем по усыпанной гравием парковке. Впереди всех Фрэнки в наряде фермерской дочки.

Майкл приехал раньше, чтобы все подготовить. До концерта еще час. В беседке только усилители и инструменты, в том числе старый саксофон моего мужа, прислоненный к стене. Посреди сцены – микрофон. Я торопливо возношу небесам молитву. Боже, пожалуйста, пусть это не для Эдит Берри, а для того толстяка, владельца салона татуировок, который похож на Орсона Уэллса и поет голосом Стива Тайлера. А если уж обязательно для женщины, то пусть это будет Хелен Зимп, та, что пела с группой на последнем “открытом микрофоне”; у нее отличный голос и, как я ненароком узнала, многолетняя и счастливая лесбийская связь.

– Вот он! – кричит Фрэнки. – Майкл! Вон там!

– Где? – Я совсем зажарилась в вискозной рубашке с длинными рукавами, и бедра начало саднить.

– Там. С какой-то… – Фрэнки замолкает и неохотно договаривает: – С какой-то девицей в лифчике. Похожей на Кэтрин Зета-Джонс.

Майкл и Эдит сидят бок о бок за столом для пикника, уставившись в лист бумаги. Проглядывают список песен, а может, вносят какие-то последние изменения.

– Это не лифчик, Фрэнки, – возражаю я. – А обычный топ.

Мы подходим ближе.

– По-моему, типичный лифчик, – бормочет Фрэнки.

– Это Эдит, – объясняю я. – Она поет с группой Майкла.

– Да? А еще что она делает с группой? – с ухмылкой интересуется Фрэнки.

– Хватит, – обрывает ее Энни.

Должна признать, впечатление такое, что на Эдит действительно лифчик или верх от купальника. Я хотела подойти к Майклу до начала концерта и пожелать удачи, но теперь передумала. Я знаю, какой он перед концертом. По его утверждению, он входит в “зону”, некое дзенское состояние глубокой сосредоточенности. Я успела усвоить, что женам в “зоне” не место, поэтому предлагаю подругам занять столик.

Группа собралась на сцене. Ровно в двенадцать к микрофону выходит Эймос Брюстер-младший, президент “Ротари-клуба”. Непривычно видеть его в ярко-оранжевой футболке и длинных мешковатых шортах, открывающих толстые, в синих венах, ноги. Эймос Брюстер заведует кредитами в Первом Федеральном банке, и до сего момента мне доводилось лицезреть его только в скучных серых костюмах.

– Что ж, буду откровенен: мне вообще-то хотелось послушать блюграсс. Помните прошлогоднюю группу? Но, увы, в музыкальном комитете я не состою, мнение мое никому не интересно.

Я бы и рада посмеяться, но здесь слишком жарко. Эймос утирает пот со лба белым платком и выставляет вперед ладони:

– Шучу, шучу! На самом деле все было иначе. Джо Паттерсон, мой старый приятель, сообщил, что обзавелся рок-группой. А я ему и говорю: “Джо, вы просто обязаны сбацать что-нибудь у нас на фестивале, чтобы все окунели! А мы взамен обещаем обалденный прием и рыбки от пуза”. Верно, леди и джентльмены? Тогда все вместе, дружно встречаем “Внезаконников”!

Толпа издает слабый приветственный вопль. Эймос вытирает толстую шею и осторожно спускается со сцены по деревянной лесенке. Группа начинает с композиции “Долго поезд идет”, а потом из-за кулис выходит гуттаперчевая, как гимнастка, Эдит и снимает со стойки микрофон. На ней короткая красная юбка, босоножки на платформе и, понятное дело, сомнительный топик, едва прикрывающий соски. Она вертит задом, трясет сиськами, завывает, потеет, вешается на музыкантов и вдруг падает на колени перед саксофоном Майкла и поет в него, а он ритмично двигает бедрами, как при оральном сексе. Меня сейчас хватит удар. Теперь понятно, почему Майкл больше не спит со мной. Он получает все здесь, на сцене: жар, страсть, единение, мощный энергетический выплеск, освобождение. С крещендо и кульминацией, снова, снова и снова. Не со мной, не в нашей постели.

– Жаркая девочка, – бормочет Фрэнки. – Как с ней поступим – задушим или пристрелим?

Фрэнки не слишком терпима к юным красоткам: у ее первого мужа был трехдневный (точнее, трехнощный) роман с официанткой из “Стейк-энд-шейк”. Фрэнки навещала больного отца в Солт-Лейк-Сити, вернулась домой раньше положенного и застала любовников на кухне голыми. Они рылись в холодильнике в поисках чего-нибудь подкрепляющего.

– Глупости, Фрэнки, – говорю я, еле сдерживая слезы. – Она певица. Это просто шоу.

– Ну конечно, – бросает Фрэнки.

Эдит держит в одной руке бутылку “Короны”, а в другой – зажженную сигарету. Посреди какого-то хита “роллингов” она вынимает сигарету изо рта и подносит к губам Майкла. Тот затягивается.

Я ни разу не видела, чтобы мой муж курил.

В грудь вонзаются острые когти; ярость и смятение разрывают меня на части. Я не заплачу. Не заплачу. Не заплачу. Не здесь. Не сейчас. Я уговариваю девчонок уйти до конца представления. На полпути к “эскалейду” за спиной раздается хруст гравия. Нас догоняет запыхавшийся и встревоженный Майкл.

– Лапусь! Ты чего? Почему вы ушли? У нас еще одна композиция!

– Я немножко.

– Ошарашена, – договаривает за меня Фрэнки, пронзая Майкла гневным взглядом.

Тот в недоумении:

– Чем?

– Давно ты начал курить? – сдержанно вопрошаю я, втайне сгорая от желания повыдергать остатки волос с его головы.

– Так ты поэтому? Из-за сигареты? Детка, милая, это же ерунда, актерство. Я не затягивался.

– Ладно, ничего, – отстраняясь, бормочу я. – Пустяки. Просто мне как-то… сам понимаешь… там жарко. Встретимся дома, хорошо?

– Привезти тебе что-нибудь? (Я не понимаю, что это: искренняя забота или способ загладить вину.) Мороженое? Аспирин?

– Нет, нет, со мной все в порядке. Желаю успеха. Ни пуха ни пера.

Подруги окружают меня, точно телохранители.

– Кстати, не забудь, я сегодня поздно! – кричит Майкл. – Мы еще выступаем в “Американском легионе”.

– Да, конечно, – слабо отвечаю я. И отправляюсь домой – кормить, купать, окружать заботой детей.

Потом, благодаря снотворному и горячей ванне, за полчаса вырубаюсь. А наутро решаю не выяснять отношения с Майклом, говорю, что на фестивале он был великолепен, и еду на работу. Там я увижу Эвана, и жизнь сразу наладится.