Я в книжном магазине с детьми, рассевшимися по углам детского отдела. Кейтлин прекрасно читает, но, как обычно, выбрала книгу много ниже своих выдающихся способностей, про супергероя в подгузнике, спасающего детей от злых владелиц кафетерия. Люси лежит на животе, подперев руками подбородок, и мечтательно смотрит на фотографию золотистого ретривера. Джейк, растянувшись на полу, едва не роняет слюни на альбом с мотоциклами. В общем, дети благополучно пристроены. Я раздаю обычные наставления: не разговаривайте с незнакомыми людьми, не ходите ни с кем в туалет, не верьте, если вам скажут, что меня увезли в больницу, не помогайте искать пропавших котят – и иду в раздел “Психология”. Хочу найти брошюру из серии “Исцели себя сам”, что-нибудь вроде “Женщины с ужасным перманентом и мужчин, которым он отвратителен”.

– Извините, вы жена Майкла Флэнегана?

Эдит Берри с романом в бумажном переплете. “Роковая страсть”. Большая часть рисунка на обложке скрыта под ее пальцами, но общая идея понятна. Грудастая красотка, сексапильный полуголый похититель.

Эдит проводит рукой по волосам. Я – по “Ванессе”.

– Да, Джулия Флэнеган. – Я притворяюсь, будто не узнаю ее. Пусть это будет моим грехом на сегодня. – А вы.

Она прикладывает руку к груди:

– Ой, простите! Эдит. Берри. Ассистент юриста, помните? Пою в группе вашего мужа.

Я мгновенно настораживаюсь. “Пою”. Не “пела – в тот единственный раз”. Надо бы уточнить.

– Конечно! – восклицаю я. – Пели. Тогда, в “Рок-амбаре”. Было здорово.

– Вообще-то я теперь официальный член “Внезаконников”. – Она жестом закавычивает слово “официальный”, но мне от этого не лучше. – Уже какое-то время. (Пауза.) Странно, что Майк вам не говорил.

Мне удается быстро сориентироваться на местности. Я стукаю себя по лбу кулаком:

– Господи! Конечно же! Начисто забыла. – С языка чуть не срывается “склероз проклятый”, но я вовремя спохватываюсь. Зачем напоминать этой нимфетке, что жена Майкла годится ей в матери. Я нахожусь на том кошмарном этапе жизни, когда Этель Мертц [12] перестает казаться древней старухой.

– И что же, – интересуюсь я, – вам нравится? Петь в группе?

– Я просто обожаю музыку и сцену. И с ребятами тусоваться. Ваш муж – прямо чума, вы в курсе?

Рука сама собой тянется к “Ванессе”, и каким-то образом я ухитряюсь ее отстегнуть. Незаметно прилепить хвост обратно на затылок не удается – от Эдит ничего не скроешь.

– Ой, я просто обожаю эти штучки! – восклицает она. – “Фантазии Марлены” в торговом центре, верно? Дайте-ка я вам помогу.

– Ничего, ничего, я сама.

Ее черные кожаные штаны тускло поблескивают, помада лежит идеально, словно она только что подкрасила губы. В ноздри мне ударяет мускусный запах.

– Я купила такую сестренке на тринадцать лет. Она ее носит постоянно. Чуть ли не спит в ней!

– Надо полагать, ей очень нравится. – Хоть бы эта Эдит перестала быть такой любезной. Разве не понимает, что она мне отвратительна? Я неопределенно машу рукой в сторону детского отдела: – Дети. Надо возвращаться.

– Конечно! – Эдит теснее прижимает к груди “Роковую страсть”. – Привет Майку.

Майку?


Из жизни вразнос: я просматриваю бумажник своего мужа. А что, подумаешь! Когда нужна мелочь, я беру у него, и он тоже преспокойно залезает ко мне в сумочку. А тут мне и вправду нужно несколько долларов. Но еще я убеждена, что найду любовную записку от Эдит Берри. Поэтому, достав десятидолларовую купюру, продолжаю шарить в маленьких отделениях, но нахожу только корешок квитанции из химчистки и школьные фотографии детей. Я чувствую себя воровкой, сердце бьется так, что я всерьез опасаюсь инфаркта. Окажись там хоть что-то криминальное, мой поступок был бы оправдан, – а так мне просто-напросто стыдно.

глава седьмая

Я прошу Майкла пойти вместе со мной к семейному психологу.

– Зачем идти вдвоем? – не понимает он. – Если, по-твоему, у нас что-то не так, сходи сама и выговорись.

– Дело не только во мне, Майкл. – Я стараюсь не падать духом, услышав отказ. – А в нас обоих. Что-то разладилось. Я чувствую, как ты отдаляешься от меня.

Я молчу про Эдит Берри и его странную “забывчивость”. “Мужчины не терпят ревнивых женщин, – звучит у меня в ушах камлание матери. – Липучих, беспомощных и все прочее”.

– Может, лучше сэкономим восемьдесят баксов и проведем часик в постели? – Майкл просовывает ладонь мне между бедер. – Лучше всякой психотерапии.

Я убираю его руку.

Майкл вздыхает, и в этом усталом облачке углекислого газа я буквально вижу его мысли: “Вечно тебе неймется, да, Джулия? То волосы.

То гостевая комната. Были нормальные белые стены, так нет, тебе понадобился, видите ли, “эффект голой штукатурки”, и теперь там как в трущобах. Или вот задний двор. Росла себе травка, и все было хорошо, но тебе подавай райский уголок с фонтаном, клумбами и огородом, чтобы детей занять. Фонтан зарос тиной, а на грядках сорняки, которые к тому же пойди выполи – все руки желтым перемажешь”. Хотя, если честно, Майкл очень терпеливо относится ко всем моим прожектам и всячески меня поддерживает – даже в изначально обреченной попытке перекрасить пианино (и не спрашивайте).

– Хорошо, – говорит мой муж. – Если тебе так нужно, я пойду.

– Сколько энтузиазма.

– А что мне, прыгать от радости? Я тебя люблю, Джулия. И по-моему, у нас все в порядке.

– А по-моему, нет.

Девять дней спустя мы сидим в спартанском кабинете доктора Милтона Фенестры. За письменным столом, покрытым вишневым шпоном, он терпеливо слушает, как я описываю пропасть, растущую между нами с Майклом. У доктора Фенестры веселые глаза, серебристые, зачесанные назад волосы и зеленый шелковый галстук. Нос его красен, как вишня; он похож на смотрителя школы, который напился и при всех помочился на стену. Доктор Фенестра интересуется, не хотим ли мы воспользоваться “нетрадиционным подходом” для налаживания отношений.

– Что вы имеете в виду? – проявляет бдительность Майкл.

Я хорошо знаю своего мужа, и у него началась тихая паника. У Майкла жуткая клаустрофобия, и он уже успел представить себе семейную терапию в темных и тесных замкнутых пространствах. Доктору Фенестре нечего и предлагать нам устраивать свидания в кладовке.

– Всего лишь кадриль, Майкл. – На полных губах психотерапевта появляется кривоватая улыбка. Он пристально наблюдает за нашей реакцией.

Майкл под столом тычет меня носком ботинка – в смысле, господи, надо срочно сваливать отсюда. Я не обращаю внимания на этого паникера.

– Вы должны представить, что брак – это кадриль, – объясняет доктор Фенестра, прочищая ухо тупым концом карандаша. – Весело, хоть и сложно. Тут дело не только в том, чтобы па выучить. Вы сближаетесь, танцуете, обнимаете друг друга. Меняетесь местами, преследуете партнера соседа, разбегаетесь. В чем и прелесть. В кадрили разрешается менять партнеров, но в итоге вы неизменно возвращаетесь к тому, с кем начали танец. Понимаете, к чему я веду?

– Не очень, – отвечает Майкл, ерзая на стуле.

Я не настолько раздражена, как муж, но все же пребываю в легком недоумении. Я ждала… ну, не знаю… психологии, разговоров о сбежавшем отце и властной матери, обнадеживающих бесед о том, что в долгом браке случаются приливы и отливы, что это путешествие с ямами и ухабами и так далее и тому подобное.

А не кадрили.

Доктор Фенестра протягивает нам листок бумаги. Расписание занятий кадрилью в Молодежной христианской ассоциации.

– Рекомендую среду, вечер. Мирна Делорио – истинный гений.

Мы соглашаемся на среду, платим доктору Фенестре положенные восемьдесят пять долларов и молча идем к лифту. Майкл складывает расписание и убирает в задний карман. Потом трясет головой и смотрит на меня с тоской.

– Детка. Это выше моих сил. Послушай, мы с тобой умные люди. Неужели мы не сумеем разобраться сами? Серьезно. Хочешь чаще бывать вдвоем? Давай оставим детей с моими родителями и рванем на Карибы. Как только закончится мой проклятый суд. Да, и еще по субботам у нас теперь джем-сейшн в “Грязной плевательнице”.

– И давно? – Это для меня новость.

– М-м… С прошлой недели. Джо совсем недавно договорился. Я собирался сказать, но забыл из-за суда.

– И что, каждую субботу? Все субботние вечера?

– Ближайшие три месяца – да. Это отличный контракт, Джулия. Мы обскакали лучшие группы в городе.

У нас в городе всего два бара с официантками топлес. Один из них – “Грязная плевательница”. Заведение славится хорошей музыкой, однако мужчины, которые, по их словам, ходят туда исключительно ради концертов, лицемерят не меньше, чем те, кто покупает “Плейбой” ради статей.

– То есть ближайшие три месяца мне предстоит проводить субботние вечера в одиночестве, потому что мой муж будет играть в баре с голыми официантками?

– Можно, конечно, и так сказать, – соглашается Майкл. – А можно и по-другому: твой муж будет получать кайф. Пожалуй, впервые в жизни. Он будет играть рок вместе с друзьями. Между прочим, вполне безопасный выход для стресса и раздражения, которые накапливаются на работе. Кстати, ты можешь приходить нас слушать, чтобы не сидеть дома одной. У нас будут как бы свидания.

– Насколько я помню, свидание – это когда двое людей находятся рядом, близко друг к другу. А если я буду за столиком, а ты на сцене, Майкл, то, по-моему, на свидание это не тянет.

И вообще, что значит “впервые в жизни”? Разве он не получает кайф со мной? С детьми?

Меня охватывает жуткая безнадега и бессилие, и я понимаю, что не в состоянии ничего ему объяснить. Что я не желаю ограничивать близость рамками пятидневного отпуска, хочу, чтобы он меньше думал о работе и больше обо мне, и никак не могу пережить историю с Сюзи Марголис. Что ревную к Эдит Берри, боюсь состариться и потерять остатки привлекательности, ненавижу его одурелое прилипание к телевизору и скучаю по тем Джули и Майклу, которые занимались любовью до предрассветного щебетания воробьев.