Но Евстолия вдруг распахнула дверь и метнулась в кухню. Ирина, не ожидавшая такого коварства, с наиглупейшим видом стояла в дверях. Лев Николаевич, понуро ожидавший лифта, обернулся и, увидев Ирину в платье «из фондов», обомлел, не в силах вымолвить ни слова.


Ирина на правах хозяйки пришла в себя первой.

– Лев Николаевич, вы что-то забыли?

– К сожалению, нет, – покаянно признался профессор. – Вы знаете, я всегда что-нибудь забываю, но на этот раз мне не повезло – я все взял с собой. Я искал какой-нибудь предлог, чтобы вернуться, но не нашел.

– Ваша честность обезоруживает, – признала Ирина. – Ну хорошо, вы вернулись без предлога. Зачем?

– Можно, я войду? – робко спросил Лев Николаевич. – Чтобы не подавать повода уважаемой Евстолии Васильевне…

Из кухни раздался тихий, но отчетливый звук, полный возмущения. Ирина хихикнула. Ободренный ее весельем, профессор прошел в прихожую, но в комнату незваного гостя не пригласили.

– Лев Николаевич, я не хочу вас обижать… – начала Ирина. – Но вы же поняли, что я не давала объявления в газеты. И мои дела не так плохи, чтобы искать женихов по объявлению.

– Что вы, как можно! – замахал руками Лев Николаевич, уронив при этом портфель, который почему-то не держал за ручку, а неловко прижимал локтем, и тот тяжело плюхнулся на пол, как разучившийся летать бегемот. – Ирина Ивановна, вы – удивительная женщина, добрая, умная, понимающая. Вы… красивая. В этом платье вы похожи на тургеневскую героиню. Нет, скорее, на чеховскую. Вы удивительно выглядите! Конечно, такая женщина, как вы, не может быть одинокой. Но просто я понял, когда меня отпустили из милиции – кстати, очень приятный и вежливый молодой человек, – я понял, что мне предстоит вернуться в пустую квартиру. И опять встретить Новый год в одиночестве. Как в прошлый раз. Я не смог заставить себя. Хотел поехать на вокзал и притвориться, что жду поезд, хотя бы побыть среди людей, но, говорят, теперь в зал ожидания пускают только тех, у кого есть билет. Не хватало еще второй раз за вечер попасть в милицию. Я решил вернуться к вам и спросить… Если вы сегодня никого не ждете и никуда не собираетесь, вам же тоже будет неуютно одной. Может быть, вы позволите мне встретить Новый год с вами? Я подумал, что, если вас не устроит такая перспектива, вы ведь можете просто сказать, что кого-то ждете. Вам даже не придется мне отказывать…

Ирина помолчала – и решилась:

– Я… никого не жду. Сегодня. Проходите, Лев Николаевич.

Она подождала, пока гость разденется, провела его в гостиную, тщательно прикрыла дверь. И опять едва удержалась от смеха, когда услышала торопливое шлепанье тапочек и звук захлопнувшейся двери.

– А вы знаете, я только что вас вспоминала, – повернулась она к профессору.

– Да, такое не забывается.

– Нет, правда. Я уселась перед телевизором, а потом зажгла гирлянду на елке и вспомнила ваши слова, что елка должна обязательно гореть, от этого уютно, как в детстве. Спасибо вам за елку, я бы сама не собралась нарядить, так бы и лежала эта куча пластмассы, вы совершенно правы. Мы раньше тоже всегда живую ставили, когда дочка была маленькая. Один раз чуть без елки не остались – забегались, вовремя не купили, а тридцать первого – ну нет нигде, и все! Вечером муж вышел на лестничную клетку покурить, а там елка стоит! Наверное, у кого-то из соседей лишняя оказалась. Мы ее домой, как воры, и быстрей наряжать, еле успели. Столько смеху было, так радовались… Глупо, конечно.

– Простите, а ваш муж… он умер?

– Да господь с вами! Жив-здоров. Насколько я знаю. Мы живем раздельно. У него… другая семья. Вот только развод еще не оформили. – Ирина говорила это и сама поражалась, как спокойно и естественно звучали слова. Обычное дело – живут люди раздельно. Так им удобнее. – А ножи я точу сама, у меня есть специальная немецкая машинка, очень удобно.

– Простите, я не должен был так беспардонно… – На лице Льва Николаевич отразилось неподдельное страдание.

– Все в порядке, – успокоила его Ирина. – Хотя, знаете, что интересно? Я жила точь-в-точь по вашей методике. Помните, вы мне рассказывали? Была хранительницей очага, преданным партнером, не претендовавшим на ведущую роль. Я правильно запомнила? Он работал, занимался наукой, делал карьеру, а я ему служила. Потом я поняла, что жила его жизнью, а когда муж ушел к другой женщине, то своей жизни, от него отдельной, у меня не оказалось.

Так что лучше бы я не служила, а просто жила, занималась бы собой, своей работой, в конце концов. У меня ведь получалось неплохо. И сейчас тоже. Смешно… Если бы вы были на его месте, мы бы жили долго и счастливо, я правильно понимаю? Мне карьера – вам кастрюли.

– Я не мог бы оказаться на его месте, – убежденно сказал Лев Николаевич. – Вы сильная женщина. Вы бы никогда меня не полюбили. И никогда не вышли бы за меня замуж. Я не был спортсменом, никогда не играл в футбол. Не умел легко разговаривать с красивыми женщинами – такими, как вы. Я не умел нравиться женщинам. Если бы у меня была жена, я бы принял ее выбор и постарался бы ей помочь, хотя бы взяв на себя заботу о кастрюлях.

– Да вы просто идеальный муж! – подвела итог Ирина.

– Не знаю, не пробовал себя в этом качестве.

– Вы что же, никогда не были женаты?

– Да как-то до этого не доходило. Нет, какие-то романы, конечно, были, но вы знаете – именно романы. Когда они переходили… за грань реальности, они переставали меня интересовать, потому что там начиналась проза, а я искал поэзии, родства душ. Я потом докопался, откуда пришло самокопание, – это ведь традиционное занятие не обремененного бытом интеллигента.

– И откуда же, интересно?

– Вам правда интересно? – профессор смотрел недоверчиво.

– Правда, – кивнула Ирина. – Не телевизор же нам смотреть.

– Я не говорил вам, откуда я родом? – воодушевился Лев Николаевич. – Нет? Из Тетюшей! Вам это, конечно, ничего не говорит. Просто городишко на Волге, маленький, деревянный, каменных домов и сейчас – раз-два и обчелся. Зато гусей – великое множество. В каждом дворе – целая стая. И настоящее ревнивое соперничество – чьи гуси упитаннее, крупнее? Когда шел дождь, по улице невозможно было проехать ни телеге, ни машине, образовывались лужи, а в лужах плескались стаи гусей, и уж они никому не уступали дорогу! Два магазина. Единственная школа-восьмилетка, там всю жизнь проработала моя мама. Весь город когда-то у нее учился. Я сейчас подумал: странно, но мы с мамой почему-то никогда не разводили гусей. Я вам специально про гусей рассказываю, потому что в Тетюшах нет других достопримечательностей. Кроме деревянной лестницы, ведущей к пристани. Триста восемьдесят четыре ступеньки плюс три нижних сломанных. По этим ступенькам спасался бегством Остап Бендер, когда за ним гнались разъяренные члены шахматного клуба Нью-Васюков!!!

В этом месте он в лучших традициях старой мхатовской школы сделал огромную паузу, наслаждаясь произведенным эффектом.

– Так вы родились в Нью-Васюках?! – оправдывая ожидания, искренне восхитилась Ирина. – Какая прелесть!

– У нас в Тетюшах даже сохранилось здание шахматного клуба, где якобы бывал Бендер. Ну, да бог с ним. Представьте: обрывистый берег, там, внизу, Волга, мимо идут теплоходы… Днем белые и почему-то медлительные, как лебеди. А ночью – залитые огнями, загадочные, недосягаемые, проносящиеся мимо. На несколько мгновений – музыка, смех, огни… и опять тишина, чернота бескрайняя, безбрежная. У нашей пристани они никогда не останавливались, шли в Ульяновск. Что им делать в Тетюшах? Но однажды под вечер к нашей пристани причалил огромный трехпалубный теплоход! Оказалось, что в Ульяновск приехала какая-то важная правительственная делегация и там теплоходы не принимали, ну, знаете, как у нас это делается, вот они для соблюдения графика и причалили у нас. И по нашей лестнице стали подниматься люди, каких я никогда не видел. Женщины в нарядных платьях и в туфельках, они все казались мне красавицами. Дети, мужчины – они были совсем другие, чем наши, тетюшинские. Я смотрел на них как завороженный, они гуляли по городу, снисходительно удивляясь нашим гусям и узким улочкам. Потом они вернулись на теплоход и уплыли. А я до поздней ночи сидел на берегу и думал, что вот это и есть настоящая жизнь, настоящие люди. И что я обязательно должен уехать отсюда, уехать в большой город, стать таким, как они…

Я поступил в университет, учился самозабвенно, ведь только образование могло помочь мне стать таким, как они, те люди из моего детства. По распределению попал в Свердловск. Опять учился, работал, писал кандидатскую, потом докторскую. В сорок лет спохватился, что пора бы и о семье подумать. Мама писала, что мечтает о внуках, что хватит мне жить бобылем.

– В романах не бывает свадеб… – вздохнула Ирина.

– Вы совершенно правы, – согласился Лев Николаевич. – Жанр романа изжил себя на данный момент. Сейчас время публицистики. Дерзко, хлестко, главное – быстрее других. Оказалось, что это опять не мое время. Раньше на профессорскую зарплату, сами знаете, можно было содержать семью, а к тому времени, когда я стал профессором… В общем, довольно жалкое положение для мужчины. Я пытался подрабатывать, но, увы, абитуриентам нужна гарантия, а я не умею «договариваться» с приемной комиссией. Однажды, когда было совсем плохо, мы пытались устроить забастовку, но кого может напугать забастовка на филологическом факультете – ведь мы же не водители «скорой». Над нами просто посмеялись. Участвовали во всяких шествиях, акциях протеста… Тогда было легче, тогда мы еще верили, что главное – до кого-нибудь там, наверху, достучаться, объяснить. Они поймут и помогут. А потом как-то все устоялось. И вроде бы даже наладилось. Появились частные вузы, детей стали учить за деньги. Но теперь зарабатывают деньги те, кто связан с экономикой, юриспруденцией. А филологический – исключительно бюджетный факультет. Нет, можно и у нас зарабатывать, да я не умею. И самое плохое, что я уже как-то свыкся с бедностью. Но не с одиночеством… Знаете, кто я? Бесприданник! Раньше были – бесприданницы, а теперь – бесприданники. Но если для женщины этот социальный статус вполне простителен, а при некоторых обстоятельствах даже придает ей дополнительное очарование, то для мужчины – это позорное и несмываемое клеймо…