Но, когда приятель Валентина Рудольфовича, судья Малышевского суда, принял вполне законное решение удовлетворить иск мэрии к «праводелам», хрен вышел ничуть не слаще редьки: проигравшие иск «праводелы» пошли в банк, наменяли полтонны копеечных монет, наняли грузовик, лопатами сгрузили содержимое у входа в мэрию и заставили принять по акту. После чего сверху поступило еще одно негласное указание – проигрывать «праводелы» тоже не должны. Таким образом, пепельница была бы наилучшим выходом из положения, который вполне удовлетворил бы вышестоящее начальство – не для того ли ее тут и поставили?..

Представитель истицы наконец закончила свое душещипательное выступление, и журналисты потянулись к выходу. Уже лучше.

– У ответчика есть вопросы к истице? – Валентин Рудольфович посмотрел на красавца Буликова и удивился – тот вроде спал. Во всяком случае, глаза у него были закрыты, а морда – расслабленная и довольная.

Супруга, сидевшая между ним и бабушкой, что-то сердито сказала, наклонившись к нему.

– Я прошу сделать запрос в ветеринарную клинику в соответствии со статьей 57 ГПК, обращалась ли до этого случая истица, то есть мышь, по поводу заболеваний сердечно-сосудистой системы, – очнувшись от дремы, вяло пробормотал ответчик.

Жена удовлетворенно кивнула и перевела глаза на Литвиненко: что, голубчик, примешь подачу? Журналисты, затормозив в дверях, образовали пробку. Литвиненко затосковал: отказать нельзя – решение отменят, дело вернут на новое рассмотрение. А удовлетворить – смех на весь город, рассмотрение затянется, и видеть все эти рожи еще раз…

– Мнение сторон по заявленному ходатайству?

– У нас есть такой документ! – энергично произнесла Маргарита Сергеевна, и судья посмотрел на нее с подозрением: что это они еще придумали?

– Ответчик, вы знакомы с этим документом?

– Знаком, – покивал Буликов. – Но я требую направить запрос не в одну-единственную, а во все ветклиники города.

Валентин Рудольфович отчетливо увидел, как перед глазами заплясали разноцветные шары. По какому праву они над ним издеваются?! Боясь не сдержаться, он выбрался из кресла и пошел открывать окно – от проклятой духоты можно упасть в обморок. Форточка была высоко, обычно ее открывали, забравшись на стул, но развлекать собравшихся цирковыми номерами не входило в его планы. Поэтому Валентин Рудольфович взял стоявший за спинкой его кресла флаг, древком аккуратно поддел форточку, водрузил флаг на место и сел на место. Выражение неподдельного восторга, которое он вдруг разглядел на лице госпожи Мамай, его насторожило, и неспроста.

– Уважаемый суд, у меня есть заявление! – закричала она, вскочив с места. – Прошу занести его в протокол! Только что на наших глазах судья Литвиненко символом нашего государства – флагом Российской Федерации – открыл форточку! Тем самым он унизил государственную символику. Такой судья не может объективно рассматривать любое дело, в том числе и наше, и я заявляю ему отвод!

Она окинула собравшихся торжествующим взором, в ее глазах изумленный Литвиненко увидел настоящее вдохновение. И, не в силах больше этого вынести, объявил, что «суд удаляется в совещательную комнату». В совещательной комнате «суд» в гордом одиночестве пил холодный, оставшийся после обеденного перерыва чай, смотрел в окно, за которым падал крупный, нереально красивый снег, и думал вовсе не об отводе – сейчас, как же, разбежался! – а о том, что сегодня двадцать восьмое декабря, что завтра у жены Ирины день рождения и придут гости. Значит, с утра придется ехать за вином, салатами и всяким-прочим. А тридцатого они с женой уедут в Египет (это его подарок) и вернутся только восьмого января. Стало быть, у него остается только один день, чтобы не выглядеть совсем уж свиньей… Надо заканчивать эту канитель и ехать быстрее – неудобно опять являться домой заполночь. А он тут сидит, хотя рабочий день давно кончился. Просто устал за последние недели. И как некстати эти идиоты со своей дохлой мышью – дел у них не хватает, что ли, для отчета перед благодетелями по итогам года, раз всякую чушь собирают?!

Из совещательной комнаты он вышел злой, невнятной скороговоркой сообщил, что, «рассмотрев в судебном заседании заявление истицы об отводе председательствующего, суд считает, что основания для удовлетворения отвода нет». Потом пообещал, что судебные запросы о предполагаемом амбулаторном лечении покойной мыши будут направлены во все ветклиники города, а до тех пор судебное заседание откладывается. И, ни на кого не глядя, вышел из зала, едва удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.


На парковке для машин работников суда сиротливо стояла одна-единственная машина – его синий «фиат брава» с пушистой снежной шапкой на крыше. Раскопки и прогревание мотора заняли немало времени, поэтому Валентин Рудольфович немало удивился, когда, выруливая с расположенной во дворе парковки на улицу, обнаружил, что эффектная блондинка Маргарита Сергеевна Мамай все еще не уехала и, кажется, дожидается его, красиво, как в кино, присев на капот своего алого двухместного «мерседеса» – с мужской точки зрения, сплошное издевательство над здравым смыслом, а не машина. До чего хорошо стали жить сутяги, подивился Валентин Рудольфович. Еще летом Маргарита ездила на «хонде». Не холодно ей, что ли: вон, и шубка коротенькая, и без шапки – волосы по плечам. Куда, интересно, подевался ее драгоценный супруг? А хороша, черт возьми, она всегда мне нравилась, а с годами стала еще красивее, сексуальнее, что ли, не к месту подумал Валентин Рудольфович, притормаживая рядом. Поэтому и спросил сердито, совершенно невежливо:

– Какого черта?

– Ну, Валя… – Маргарита Сергеевна смотрела виновато, и этот взгляд почти лишал его возможности сопротивляться.

Но Литвиненко собрал волю в кулак, вспомнил, в какую историю втравила его накануне Нового года эта красотка, и сумел обрести необходимую для хорошей ссоры злость:

– Что – Валя?! – склочно передразнил он ее интонацию, но вышло, к его досаде, непохоже. – Ты что, думала, я по старой дружбе буду счастлив поработать клоуном в вашей дерьмовой постановке? Да?

– Валя, я же не знала, что тебе дело распишут. Его вообще взять не должны были – сумма иска маленькая, значит, не ваша подсудность, а мировых. Но твоя помощница на приеме ошиблась. А нам повезло. Не сердись, а? Это просто работа.

– Вам повезло?! – от возмущения Литвиненко выскочил из машины, хотя еще секунду назад собирался быстренько отвести душу, наговорив ей гадостей, и ехать по своим делам. – Потому что за шкуру федерального судьи ваши благодетели дают вам больше долларов, чем за шкурку мирового?! И хорошенькая у вас с супругом работа! Вы грантов нагребете, «мерседесов» вон накупите, а мне с вашим дерьмом разбираться? Уже совсем с катушек съехали – мышь у них сдохла! Постыдились бы!

– Валя, ты же понимаешь, что не в мыши дело, – терпеливо вздохнула Маргарита Сергеевна: ей явно хотелось помириться.

– Ах, оказывается, не в мыши?! Ну в чем, в чем, давай объясни мне, идиоту! – Ему даже самому понравилось, как саркастически это прозвучало, ведь понятно же, что он не идиот и в разъяснениях не нуждается. – Права человека вы защищаете, да? Прецедент создаете? Вы этой бабке мышь купили в зоомагазине за три дня до ссоры, а может, и вовсе никакой мыши не было, а теперь выделываетесь тут, мешаете работать! Если вы всю работу суда парализуете, вам еще больше денежек пришлют, так ведь? Вы же пятая колонна!

– Ты правда считаешь, что мы отвлекаем вас от решения важных государственных задач? – совершенно серьезно переспросила Маргарита. – Ты пойми, пожалуйста: человек – любой, даже самый маленький и незаметный, – имеет право отстаивать свои права, в том числе и в суде. По любому поводу. И даже спорить с государством, потому что он это государство содержит на свои деньги. И суд, кстати, тоже. Вот мы и стараемся напоминать вам, судьям, что вы не всегда должны считать себя инструментом того государства, которое мы имеем право победить в суде. У нас раздел такой есть на сайте – «Большие победы маленьких людей». Мы и про это дело расскажем. Не читал?

Онемев от такой наглости, «инструмент государства» Валентин Литвиненко несколько секунд хватал ртом холодный воздух, не издавая ни звука. Маргарита Сергеевна смотрела на него с внимательным сочувствием, как будто надеясь, что вот он сейчас продышится – и вполне проникнется ее аргументами. Рукой, затянутой в тонкую светлую, в тон шубке, перчатку, она отвела от лица прядь волос, отряхнув снежинки, и вопросительно улыбнулась ему. Порция свежего воздуха пошла Валентину Рудольфовичу на пользу. И он решил не продолжать дискуссию с этой наглой бабой, которая смеет устраивать ему тут политинформацию. Она думает, что если у нее «мерс», счет в заграничном банке, роскошная шубка, волосы по плечам и декольте… нет, стоп, это из другой оперы. Ему нет никакого дела до ее декольте, раз уж у нее нет никакого понятия о деловой одежде.

– Ты вот что… – старательно изображая равнодушие, произнес Литвиненко, заранее предвкушая эффект, который произведут его слова. – Ты же меня не для этого тут дожидалась, чтобы про государство тут объяснять, правда? Ты про Иринин день рождения уточнить хотела?

– Ну конечно, – опять улыбнулась Маргарита, но уже не вопросительно, а с облегчением (как это женщины умеют так улыбаться – с разными выражениями?). – Я же завтра собиралась…

– Так вот, насчет завтра. Чтобы ноги твоей больше не было в нашем доме, поняла? Я много лет терпел вашу более чем сомнительную дружбу, но сегодня мое терпение лопнуло! Знаешь, я твоему, прости господи, супругу чуть пепельницей в лоб не заехал, едва удержался. Мне бы общественность спасибо сказала. Привет дохлой мыши!

И, страшно довольный собой, он уселся в «фиат», легко прихлопнул дверцу и мягко тронулся с места, оставив Маргариту поддерживать сползавшую с лица улыбку. Впрочем, может и не поддерживать. Притормозив у светофора, он обернулся и даже немного расстроился: вопреки его ожиданиям, госпожа Мамай не осталась стоять, как громом пораженная его убийственно-справедливым вердиктом, а спокойно уселась в свою машину и отправилась следом за ним, поскольку на улице Бажова движение было односторонним. От светофора она ушла вперед, несмотря на все предпринятые им усилия, – все же, как ни крути, навороченный «мерседес» приемистее простенького «Фиата». Досадно, конечно, но последнее слово все равно осталось за ним.