В сноске говорилось, что Чайльд-Гарольд – герой поэмы лорда Байрона. Алена отыскала в книжном шкафу на верхней полке томик байроновских стихов. Потом принялась открывать наугад другие томики: поэтов пушкинской эпохи, Лермонтова, Блока… И обнаружила, что все знаменитые стихотворцы были немножко готами: сетовали на пресыщение, усталость, разочарование и дружно презирали жизнь. Чтобы выработать у себя самой презрение к жизни и как следует в ней разочароваться, Алена взялась читать и перечитывать подходящие стихотворения. Выбирала те, в которых говорилось о жажде смерти, кладбищах и могилах. И так начиталась мрачных стихов, что они день и ночь вертелись в голове, словно бесконечная пластинка. Самые пессимистичные строчки затвердила, как «Отче наш» (которого, впрочем, не знала вовсе). Просыпаясь по утрам, увы, бодрая и полная сил, деловито запихивая в портфель учебники и тетрадки, одеваясь и заплетая косу, между делом бубнила:

Пора уснуть последним сном,

Довольно в мире пожил я;

Обманут жизнью был во всём

И ненавидя и любя.

Щурясь от солнца и ветра, пробегая мимо булочной-кондитерской и вдыхая одуряющий запах свежеиспеченной сдобы, бормотала:

Дохнула жизнь в лицо могилой…

Застревала в толпе, валом валившей к входу в метро, и мысленно повторяла:

Мы все уйдем за грань могил…

И с чувством превосходства озирала толпу, которая нисколько не задумывалась о грани могил и хотела всего-навсего побыстрей миновать турникеты. Когда Алене самой удавалось прорваться к эскалатору, она бегом припускала вниз, стуча сапогами, а в голове эхом отзывалось:

Вот он – ряд гробовых ступеней…

Потом она стояла в вагоне метро, зажатая со всех сторон, так что не могла шевельнуть пальцем, да еще поезд как вкопанный останавливался в тоннеле, на перегоне между станциями. За окном виднелись толстые запыленные провода и трубы; в ушах стучало:

О время! Все несется мимо,

Все мчится на крылах твоих,

Мелькают весны, медлят зимы,

Гоня к могиле всех живых.

Заходя в класс, Алена горько вздыхала:

В этой мрачной гробнице,

О, дайте мне отдохнуть!

Когда тянулись ее нелюбимые уроки, физика или химия, вполне искренне шептала:

Но этот мир душа поэта

не может больше выносить!

Забирала Егора из школы и, подходя через детскую площадку, где малышня шумела, съезжала с горок и качалась на качелях, вполголоса твердила:

Душа моя мрачна…

Мне тягостны веселья звуки…

Дома плюхалась на диван и, подсунув под голову диванную подушечку, уплетая пончик, обсыпанный сахарной пудрой, читала Бенедиктова:

Да будет же в мире мне грусть – изголовье,

Страдание – пища, терпенье – постель!

Но Блок нравился ей больше; его стихи Алена декламировала вслух, как трагическая актриса:

Устал я. Смерть близка. К порогу

Ползет и крадется, как зверь,

И растворяет понемногу

Мою незамкнутую дверь… —

Хотя ее дверь как раз была крепко заперта, чтобы кто-нибудь не застукал ее за чтением стихов.

Мама звонила с работы, давала указания, что приготовить Егору на ужин, и беспокоилась, пообедала ли сама Алена; та рассеянно отвечала «ага, угу», а в ушах звучало:

Никто не дорожит мной на земле,

И сам себе я в тягость, как другим;

Тоска блуждает на моем челе.

Я холоден и горд…

Перед сном Алена погружалась в самые депрессивные стихи Лермонтова, которые тот написал в семнадцать лет:

…И я влачу мучительные дни

Без цели, оклеветан, одинок;

…Немного долголетней человек

Цветка; в сравненьи с вечностью их век

Равно ничтожен…

Я предузнал мой жребий, мой конец,

И грусти ранняя на мне печать;

И как я мучусь, знает лишь творец;

Но равнодушный мир не должен знать.

…Отложив книжку, Алена представляла себе, как они со студентом-готом рука об руку идут по улицам. Холодные и гордые, с печатью грусти на челе, понятной лишь поэтам вроде Лермонтова и лорда Байрона. Одинокие в этом равнодушном мире, чей век ничтожен в сравнении с вечностью. И ждала случая, чтобы столкнуться с предметом своего обожания, якобы случайно, лицом к лицу и продемонстрировать на собственном лице мировую скорбь.

Ждать пришлось недолго – они в самом деле чуть не столкнулись, причем совершенно случайно. Алена возвращалась домой вместе с Егором, которого забрала с продленки. Тут Егору вздумалось сыграть в братца Иванушку из сказки: он превратился в козленочка и запрыгал через лужи, да еще выбирал те, что пошире. Сестрица Аленушка безуспешно пыталась его удерживать и время от времени переходила на бег, лавируя между лужами. Разогналась и слишком поздно заметила, что навстречу идет ее кумир с таким же бледным и одетым в черное спутником – наверное, товарищем по мировой скорби. Они шли вдоль железной ограды по кромке самой широкой из луж, что попались в тот день на Аленином пути. Затормозить она никак не успевала и, уворачиваясь от столкновения, совершила через лужу прыжок, которому позавидовал бы горный козел.

Студент-гот рассеянно взглянул на нее, потом на Егора и негромко сказал своему спутнику:

– Какие жизнерадостные дети.

За эти оскорбительные слова Алена немедленно разлюбила студента-гота, а заодно и стихи о смерти. Меловую пудру с негодованием зафутболила под кровать. И на следующий же день влюбилась – тоже всерьез, даже серьезней – в одного десятиклассника. Рыжий, кудрявый и веснушчатый, по части внешнего облика он, конечно, проигрывал студенту-готу; зато имел поистине стильное, а главное, оригинальное увлечение: коллекционировал открытки Зарубина. Пошарив по Интернету, Алена выяснила, что Зарубин был художником-мультипликатором и рисовал поздравительные открытки по сюжетам своих мультфильмов – старых-престарых, которые помнят только самые древние пенсионеры. Почему-то его открытки считались раритетами и ужасно дорого ценились. В чем их ценность, Алена постигнуть не могла; по этой причине увлечение десятиклассника казалось ей еще более солидным. Кроме того, он намеревался со временем сколотить коллекцию старинных денег: ассигнаций и монет. Он просто бредил всякими коллекциями. Оригиналы, которые тратят все свои сбережения и жизненные силы ради одной-единственной цели – заполонить свой дом как можно большим числом однотипных предметов, – вызывали у него неописуемый восторг. Он запросто осилил бы кандидатскую диссертацию на тему коллекционирования; а уж если бы запустить его во Дворец культуры, битком набитый любознательной публикой, он закатил бы лекцию часов на шесть. Как миссионер перед дикарями, проповедовал бы он о великих ценностях: марках, выпущенных в единственном экземпляре, «пробных» деньгах, не попавших в обращение, и золотой индийской монете в двести мохуров весом более двух килограммов. Попутно публика обогатилась бы сведениями о юбилейных значках, редких орденах и геральдических нагрудных знаках. Самые мужественные слушатели, которые досидели бы до конца лекции – конечно, если бы такие нашлись, – обратились бы в истинную веру и без промедления начали охоту за уникальными монетами, марками и значками, обязательно с винтовым креплением.

Задержавшись после уроков, Алена отважилась пообщаться с ним на школьном крыльце. Стоило ей робко поинтересоваться, есть ли в мире необычные коллекции, как десятиклассник страшно воодушевился. Похоже, он всю жизнь мечтал поведать кому-нибудь именно про необычные коллекции. Он тут же выложил, что в мире существуют коллекции из пяти тысяч игрушечных слонов, двух с половиной тысяч резиновых уток, восемнадцати тысяч игрушечных сов и шести тысяч кукол Санта-Клаусов. Поведал про бедолагу, которого наверняка трясет от слова «Макдоналдс», поскольку он объелся тамошней едой, чтобы собрать коллекцию из семи тысяч игрушек «хэппи-мил». И про сумасбродную английскую леди, которая тринадцать лет кряду только и делала, что скупала покемонов, собрала двенадцать тысяч сто тринадцать штук и теперь буквально купается в них, а кроме того, попала со своими покемонами в Книгу рекордов Гиннесса.

Алена и сама не прочь была зарыться хоть в покемонов, хоть в игрушечных слонов: на ней было легкое пальто, к тому же она забыла дома перчатки, а обулась в демисезонные сапоги на тонкой подошве. Мартовский ветер безжалостно дул в ее правое ухо, и оно совсем заледенело. Как и рука с ногой, оказавшиеся с подветренной стороны.

Что касается рыжего десятиклассника, то ему, наоборот, было жарко оттого, что он сел на любимого конька. Впрочем, о коллекциях игрушек он отзывался прохладно; казалось, он взирал на них свысока еще в ту пору, когда ходил пешком под стол. Также с некоторым осуждением он относился к собирателям винных бутылок, пивных кружек и пробок от шампанского. Стуча зубами от холода, Алена выслушала подробный рассказ о коллекциях утюгов, самоваров, военных касок и печатных машинок. Узнала о симпозиумах и конференциях, которые проводят собиратели банановых этикеток, а также о коллекции из трех тысяч семисот пятидесяти неиспользованных лейкопластырей и устаревшего медицинского оборудования: инструментов для кровопускания и пил для ампутации. И подумала, что одна из таких пил скоро пригодится ей самой, так как правая рука с ногой перестали чувствоваться, будто омертвели.

Тут судьба над ней сжалилась: из школы валом повалили первоклашки, которых должны были вести на экскурсию. Десятиклассник неодобрительно покосился на галдящую малышню и предложил Алене пройтись. Невольно ускоряя шаг, чтобы согреться, Алена слушала теперь про коллекции вездеходов, автографов и волос знаменитостей, а также про коллекции использованных автобусных билетов и реактивных истребителей.

– Но самое солидное – это антиквариат, – сказал он на прощание. – Еще картины и статуи. Или хотя бы фарфоровые статуэтки.

Алену преследовало легкое подозрение, что рыжему десятикласснику до лампочки, кто именно внимает его красноречию, и что с неменьшим воодушевлением он разглагольствовал бы перед огородным пугалом. Все же она невольно чувствовала себя польщенной таким вниманием. Чтобы приобрести общие с десятиклассником интересы, она решила пополнить ряды коллекционеров. Благодаря папе у нее всегда были карманные деньги, а так как тратила она их редко, время от времени набегала кругленькая сумма. Раз после школы Алена, проверив, на месте ли кошелек, отправилась в магазинчик сувениров и антиквариата. Ни марок, ни значков с каким бы то ни было креплением в магазинчике, само собой, не водилось; зато от симпатичной мелочевки просто глаза разбегались. Алена помнила, что в числе предметов коллекционирования, уважаемых в мире, десятиклассник упоминал фарфоровые статуэтки. Присмотрела самую маленькую статуэтку – молочно-белую кошечку. Минут десять вертела ее в руках – так, по мнению Алены, должен был бы вести себя истинный знаток, который раздумывает, достойна ли эта вещица претендовать на место в его коллекции.