— Однозначно нет, а то решишь, что должна мне по гроб жизни, — усмехнулся он и тут же замолк, когда Кира неожиданно для него и себя шагнула ближе, обхватив его за талию, прижимаясь к груди, уткнувшись в нее носом. Такой редкий момент полного уединения, никаких шуток или подколов, ничего привычного и тоже время такое приятное ощущение. Паша осторожно приобнял ее, прижимая крепче к себе, уткнувшись губами в макушку, вдыхая аромат ее волос. Привычный запах свежих трав от ее шампуня и бальзама, которыми она так любила пользоваться. Девушка оторвалась от него, приподняв голову, заглядывая в его глаза, словно бы хотела что-то сказать, но не успела, потому что Паша начал наклоняться к ее губам.

— Нам надо поговорить о нас, — прохрипел он, и Кира вздрогнула, ее глаза расширились, а внезапный страх охватил все ее существо. Его губы были совсем рядом с ее и девушка невольно облизнула свои, ощущая как они пересохли от волнения. Леонова попыталась отстраниться от него, но Паша только крепче прижал ее к себе.

— Паш, давай… — начала, было, она, как внезапно их прервала трель дверного звонка, и Паша удивленно выпрямился, ослабив хватку, а Кира неожиданно вырвалась, бросившись на выход, не забыв подхватить мявкнувшего от удивления Сникерса.

— Я открою! — крикнула она на ходу уже из коридора, ощущая, как пальцы зарылись в густую мягкую шерстку, вцепившегося в ее домашнюю футболку котенка, а сердце колотится точно ненормальное, гоняя по венам кровь. Она убегала от него и прекрасно это осознавала.

— Что за?… — Паша резко обернулся, придя в себя, как послышался звук открываемой двери и радостный голос Ярослава. Которого вот сейчас Кенар меньше всего ждал.

— Дети мои, деда Яра пришел, всем подарки вам принес! Вы что до сих пор не поставили елку? Не порядок. Хоть носки повесили? Нет? А куда я буду кидать жевательные конфеты в виде сисечек кидать? Я, между прочим, ради них полгорода объездил! Кстати, я фейерверк купил, устроим грандиозное шоу, не смотри так Кира, не в квартире. Ой, а кто это у нас тут такой миленький, такой махонький, такой пушистый, Кира дашь грудь подержать? А че коту можно, а мне нет.

Паша закатил глаза и двинулся в коридор, слыша радостный голос Тасманова, желая открутить ему голову. И не только потому, что тот притащился раньше положенного, а вообще.

Раздача подарков — дело богоудное и веселое. Во-первых, все любят подарки, во-вторых, дарить кому-то что-то и получать в ответ счастливую улыбку тоже приятно, зная, что твой подарок не отправится в топку за ненадобностью.

Тасманов естественно пренебрег традиций подождать хотя бы до полуночи и вручил свои дары практически с порога. Порадовав Киру, которая продолжала удерживать котенка, щедрым жестом, вручая сертификат в Сефору и заявляя, что теперь она может закупаться своим хламом, дабы скрывать и дальше от них с Пашей свой возраст. За это он получил подзатыльник от Паши и поцелуй в щеку от радостной Киры, которая на такое заявление даже не обиделась, это же Тасманов, чего на него обижаться. Тем более, что его подарок был несколько скромнее, всего-то маячок для его собаки встроенный в новенький ошейник и управляемый приложением на телефоне. Правда, ему Ярослав обрадовался, как ничему другому, поскольку, как оказалось, Пуся просто обожала куда-нибудь сбегать.

Не обошлось и без юмора. Не был бы Ярослав настоящей гиеной в душе, не подари он Павлу надувную бабу с открыткой, где красовалась рисованная снегурочка в стиле пин-ап, а при открытие звучала пошловатая новогодняя песенка. Красивым, почти каллиграфическим подчерком рукой Ярика, надпись внизу гласила: «Дарую тебе надувную Зину, пока твоя зазноба не разморозит свое сердце и не падет ниц пред твоим величием, Кенар. С любовью, твой друг Ярочка». Сказать, что Паша не сильно удивился идиотскому юмору друга, ничего не сказать, потому в ответ вручил ему целую корзину презервативов, перевязанную кокетливым розовым бантом, возжелав ему великих подвигов, прямо как Гераклу.

Оглядев частично сервированный в гостиной стол, Ярослав, предложил закупиться еще спиртным для, так сказать, полной стерилизации организма и наилучшего восприятия речи драгоценного президента, коего они будут иметь счастье лицезреть в полночь. Не то, чтобы кто-то был против, Ярик никого особо и не спрашивал. Потому и решено было пойти за выпивкой вдвоем с Павлом, хоть последний сильно возражал.

— Но я хочу дома побыть, Кире помочь! — возмущался Кенар, пытаясь отбиться от ловких рук друга. Который с деланным усердием наматывал ему на шею клетчатый шарф под насмешливый взор Сникерса, который, уже вполне освоившись в квартире, гордо восседал посреди коридора, наблюдая за двумя парнями. Не то, чтобы ему было особое дело до каких-то жалких людишек, но вот этот большой и сильный человекоподобный спас ему жизнь и поселил в комфортных хоромах, а значит, надо было присмотреть, чтобы не дай Боже этот блондин ему не навредил.

А навредить Ярик мог, по крайне мере у Паши сложилось стойкое ощущение, что его хотят задушить, уж больно усердно Тасманов наматывал шарф, пытаясь еще и повязать его на шее.

— Прекрати немедля! — Кенар сбросил руки друга, раздраженно разматывая все обратно, слыша хихиканье Киры неподалеку, и невольно завис, когда Ярик не выдержав, вновь схватил его уже за капюшон, потащив за порог.

— Паша, шапку! — ахнула девушка в последний момент, подбегая к порогу и схватив шапку с тумбы, бросила ее Кенару, который ловко поймал ее, правда, тут же едва не вписавшись в стену между лифтом и лестницей.

— Яра, твою дивизию, — зашипел Канарейкин, пытаясь отцепить от себя друга, который волочил его задом наперед, — дай я шапку одену и пальто поправлю!

— Щас ты поправишь пальто, потом туфли, потом ресницы накрасишь, а потом полетишь на крыльях любви от своей ненаглядной, как последний дятел. Знаю я тебя, — ворчал Тасманов, продолжая упорно тянуть друга вниз, видимо, нисколько не боясь рухнуть.

— Кто тут дятел, Вуди? — огрызнулся Паша, стараясь на ходу поправить одежду, вновь едва не запнувшись на лестнице между четвертым и третьим этажом, — да, дай я сам пойду!

И вот надо же было, такому случится, что впервые в жизни Ярослав Тасманов решил послушать друга. И крайне не вовремя. Дело в том, что опорная нога Павла, а именно правая, в этот самый момент, когда блондин соизволил отпустить капюшон Кенара, соскользнула со ступеньки, а на нижнюю встать он не успел. В итоге навалившись на остановившегося боком Ярослава, Кенар с воплем полетел вниз, понимая, что сейчас они либо набьют шишек, либо разобьются. Удар смягчил пуховик Ярика, правда, рухнули они, сплетясь в невольных объятиях, удачно пролетев целый лестничный пролет. Как и положено любителю прекрасного, Ярослав даже практически повторил позу Айседоры Дункан в знаменитом танце «Апаш», раскинув руки, в одной из них удерживая шарф Павла, а сам Кенар, уткнувшись носом где-то в район паха своего друга, со стоном приподнялся.

— Ты посмотри что делается-то, Глафира! Нынче эти голубые из своего ЛПДР уже и приличным людям прохода не дают, прямо в подъездах!

— И не говори, Софья, совсем мужчины нынче мужество потеряли!

Паша застонал во второй раз, приподнимаясь и медленно поворачиваясь в сторону источников голосов. Прямо над ними возвышались две особы, при взгляде на которых гипотетическому чокнутому наблюдателю наверняка захотелось бы перекреститься и вглядеться повнимательнее. Особы носили одинаковые норковые шубы коричневой расцветки, на головах красовались две шапки из белого меха, как любили хвастаться дамы — Мексиканский тушкан. Ну, или соболь. Особам вместе сравнялось сто шестьдесят шесть лет. Двойняшки Софья и Глафира Тукмачевы, дух и гордость дома по проспекту Невского 5 корпус 4, его суть, история — и божье наказание.

Будучи детьми войны, гордыми ветеранами труда, понаблюдали за рождением Холодной войны, затем став, жертвами экстрасенсов, увидев смерть Брежнева, пережив побег Горбачева, раскол страны при Ельцине и даже лихие 90-е — сестры Тукмачевы считали себя вправе судить обо всех и вся с точки зрения своих знаний и опыта.

Они появились на свет восемьдесят три года назад с разницей в девять минут, что и повлияло на характеры сестер. Так или иначе, но обе очаровательные дамы прожили в этом доме всю свою жизнь, знали все обо всех, живости характера и остроты зрения не утратили, а уж об их языках лучше и не вспоминать! И не дай боже на эти языки попасться!

— Павлик, не ты ли это? — прищурившись, чуть наклонившись вперед, поинтересовалась та, что звалась Софьей. Паша закатил глаза и, поднявшись, бросил мрачный взор на Тасманова и проговорил:

— Может и я, а может не я. Мы, голубые, знаете ли, вообще странные. Вы бы рядом не стояли, а то еще надышитесь парами европейских ценностей, а потом вам внуков привезут и все.

— Что все? — с подозрением и чуть-чуть опасливо спросила Глафира, схватившись за рукав шубы своей сестры, которая даже немного отодвинулась от шагнувшего к ним Павла, который притворно вздохнув, ответил прискорбным тоном:

— И все. В восемнадцать ваш Сережа приведет в дом подругу со словами: «знакомьтесь, бабушки, это моя возлюбленная Эдуард!». — Тасманов за спиной тихонько хрюкнул, зайдясь в безмолвном смехе, а сестры Тукмачевы секунду переваривали, а затем обе резко сплюнули Паше под ноги, перекрестились, а Глафира возмущенно воскликнула:

— Шельма ты, Канарейкин! От лукавого у тебя все, не зря мне гадалка сегодня плохой день предсказала!

Паша на это только усмехнулся и, схватив за руку беззастенчиво ржущего Ярика, потащил его вниз по лестнице, слыша, как ругаются сестры старушки, рассыпаясь то в проклятиях, то в молитвах.


Если хочешь в последний день старого года что-то купить, будь готов к тому, что придется по-настоящему запастись самым важным качеством для человека. Терпением, которого у Паши в избытке не было никогда. Нет ничего хуже для мизантропа, чем полный магазин алкогольных напитков людей и очередь в кассу до самого входа.