Он бросил трость на траву и, сорвав розу, развязал ленты шляпки Эди, не обращая внимания на ее протесты.

Убедившись, что на коротком стебле нет шипов, Стюарт аккуратно вдел розу ей в волосы и, отойдя на шаг, с удовлетворением констатировал:

– Вот так. С ней вы неотразимы.

– Вы говорите это всем, кого намерены соблазнить?

– Это не просто соблазнение. Это ухаживание.

– Не вижу разницы. – Эди вдруг стало весело. – И никогда не видела.

Он не ответил, но когда она снова посмотрела на него, то у нее дыхание перехватило от того, что она увидела в его глазах.

– И не надо: вы заслуживаете и того и другого, и я намерен доказать это на деле.


Что ж, размышлял Стюарт, вполне возможно, стоит поговорить с Эди об ухаживании, но только позже, в ее спальне, когда ее руки займутся его ногой. Стюарт не мог не думать, что соблазнение его привлекает куда больше.

Когда они только начали курс лечения, боль была настолько сильной, что ему пусть и с трудом, но удавалось справиться с возбуждением. А кроме того, ее последующее откровение шокировало его настолько, что держаться, хоть и на грани, все же удавалось. Но сейчас, даже зная, что она побывала в руках другого мужчины, он не мог справиться с вожделением, которое переполняло его, когда она прикасалась к нему. Он старался напомнить себе, что с ней произошло ужасное, но тело отказывалось внимать голосу разума и все эти джентльменские рассуждения не могли укротить зов плоти.

Проблеск надежды он ощутил минувшим днем, целуя ее руку, и еще сегодня утром, когда упоминание о других женщинах вызвало ее ревность, – два свидетельства, что она к нему неравнодушна, как бы ей ни хотелось убедить его в обратном. Но вместе с тем реальность не успевала за его воображением, и он старался напомнить себе, что мечты о том, как разденет ее и коснется губами нежной кожи, так и останутся пока мечтами – до этого еще долгий путь. Легче от этого не становилось, и он мог только заключить, что обожает заниматься самобичеванием.

Когда они перешли ко второй части упражнений и она склонилась над ним, прижимая к полу весом своего тела, он представлял, как они меняются местами и как это восхитительно, и понимал, что должен остановиться или сойдет с ума.

У нее, конечно, и в мыслях не было раздеть его и поцеловать, и в этом главная проблема. Он просто не знал, что с этим делать. Как можно соблазнить женщину в подобных обстоятельствах? Как можно заставить хотеть того, что когда-то причинило боль?

– Вы сегодня такой молчаливый, – заметила Эди, прервав его размышления.

– Просто задумался. – Он вытянул ногу, пошевелил ею, чтобы снять напряжение, а затем согнул, как и полагалось перед третьим упражнением.

Она наклонилась к нему, так что предплечье уперлось ему в спину, пальцами обхватила икру, а грудью прижалась к… Господи, как заставить себя отвлечься от подобных мыслей!

– Что-то не так? Сегодня особенно больно?

– Нет. – Он заморгал, стараясь сосредоточиться на часах, которые держал в руке, но каждая секунда казалась часом. – Просто не хочется разговаривать.

Вздохнув, Стюарт подумал: кто знает, возможно, слова помогут ему продвинуться вперед?

В тот раз, когда поцеловал ей руку, он знал, что ей приятно, но, слишком испуганная, чтобы продлить удовольствие, она сразу же ее убрала. Слова испугали бы ее куда меньше и, возможно, оказались бы более действенными. Нет, не комплименты, что-то иное.

– Тридцать секунд. – И когда она села, закончив упражнение, отложил часы и перевернулся на спину. – Я так мало говорю сегодня, потому что вряд ли мои мысли можно обсуждать с вами.

Он видел, как напряглось ее тело, а ладони уперлись в пол, словно она собралась сбежать.

– Вам очень идет белый цвет – вы восхитительны.

Эди издала возглас, в котором явно слышалось облегчение, и поправила ворот свободного платья, того самого, что было на ней днем раньше, когда они сидели на террасе.

– Портнихи говорят мне то же самое: считают, что белый цвет эффектно подчеркивает оттенок моих волос и кожи.

– Я целиком согласен, но это далеко не все…

Он приподнялся и сел, и она тут же напряглась, намереваясь встать, но он отклонился назад, опираясь на руки, и она снова расслабилась, опустившись на пятки и обхватив колени руками.

– Белый ваш любимый цвет?

– Не совсем. Прежде моим любимым цветом скорее был синий, точнее – все оттенки синего… Но сейчас я предпочитаю белый. Я полюбил его с того самого дня пять лет назад, когда мы вместе сидели на террасе и…

Эди остановила его, а вместе с тем и его надежды:

– Вижу, вам нравится возвращаться к тому дню.

– Это мое любимое воспоминание. Вы были в белом, и я любовался вами, потому что воображал другую картину – вас, распростертую на белых простынях.

В одно мгновение ее щеки стали пунцовыми, пальцы принялись нервно теребить воротник платья.

– Вы не должны так говорить, – прошептала она в испуге. – Это недопустимо.

– Зато честно.

– Вы смущаете меня.

Он выпрямился, но не прикоснулся к ней.

– Тем не менее, Эди, я думаю, этого недостаточно, чтобы бояться меня. Когда вы слышите от меня что-то подобное, вас это возбуждает, я вижу, а я именно этого и добиваюсь.

Пунцовые пятна на ее щеках стали еще ярче, доказывая, что он выбрал верную тактику. Нежно-розовые губы чуть приоткрылись при этом, но она не произнесла ни слова.

Стюарт решил воспользовался ее молчанием и продолжил:

– Я воображал, как вы лежите на белых простынях: волосы ореолом разметались по подушке, нежная улыбка застыла на губах, – и сходил с ума от этой картины. А когда смотрел на эти веснушки… – Он дотронулся пальцем до ее лица.

– Не надо смеяться над моими веснушками! – воскликнула Эди и отвела его руку.

– Я вовсе не смеюсь. Смотрел на них и думал: если они везде, то сколько потребуется времени, чтобы перецеловать их все? Этот вопрос я задавал себе много раз, блуждая по Африке.

Она не шевельнулась, хотя дыхание участилось, и он подумал, что наконец-то удалось чуть-чуть если не попасть, то приблизиться к цели. Может, ему и удастся поймать эту норовистую газель.

– А тот, другой день, когда вы вышли на террасу в этом платье? – Он указал на мягкие складки батиста, падающие на ковер под ее ногами. – Солнце зашло, и я увидел очертания вашего тела под этой тонкой тканью. Это было восхитительное зрелище – изгиб бедер, длинные ноги… Этого оказалось более чем достаточно, чтобы пробудить мое воображение. – Он сделал паузу, стараясь успокоить дыхание. – Теперь вы понимаете, почему мне нравится, когда вы носите белое?

– Господи! – Она отвернулась и прижала руку ко рту. – Но на мне было три нижних юбки!

Он не мог не заметить, что его слова достигли цели. Она была хоть и возбуждена, но все еще смущена, и он решил, что стоит повременить. Романтический танец в том и заключается, что надо то привлекать, то отталкивать.

– Да, мы, мужчины, обладаем пылким воображением, – усмехнулся он. – Почему, как вы думаете, нам нравится наблюдать, как женщины играют в теннис?

Эди ахнула и судорожно рассмеялась.

– О боже милостивый! Если бы женщины знали этот мужской секрет, то больше никогда не надевали бы белое, выходя из дому.

– Не вздумайте никому рассказывать об этом или я обижусь за весь мужской пол. Вид ваших длинных красивых ног запечатлелся в моей памяти, и ничто не сможет его стереть. – Он взглянул на часы. – Ах, вижу, мои два часа истекли. Нам пора переодеться и спуститься к обеду, иначе Уэлсли будет недоволен.

Стюарт поднялся и протянул ей руку, помогая встать, а потом медленно поднес ее пальцы к губам и нежно коснулся их. На сегодня достаточно: ожидание было частью его игры, и, как сказал ей накануне, он намерен победить.

Глава 15

Когда Эди обедала в обществе Джоанны и миссис Симмонс, еда в Хайклифе не отличалась особой изысканностью: пять блюд, не больше, – разумеется, если в доме не принимали гостей. С момента возвращения Стюарта все резко изменилось. Миссис Биглоу и Уэлсли настаивали на более разнообразном меню. Отягощенная другими заботами, связанными с возвращением хозяина поместья, Эди не успевала заниматься еще и этим, и в тот вечер повариха и дворецкий решили взять решение этой задачи в свои руки.

Канапе, суп, рыба, бараньи отбивные, а также блюдо жареной говядины с грибами и молодым картофелем, – все это не могло не произвести на Эди должного впечатления, и она решила в дальнейшем досконально разобраться в этом вопросе.

– Господи, Уэлсли, миссис Биглоу сегодня превзошла себя! Сколько же блюд она приготовила?

– Десять, ваша светлость.

– Десять? Но нас всего четверо…

– Миссис Биглоу считает, что такое событие, как возвращение его светлости, заслуживает праздничного обеда, и я солидарен с ней. Кроме того, что вы уже отведали, вас ждет вкуснейший десерт и фрукты с твердым сыром.

Она посмотрела на мужа через стол, и тот улыбнулся ей.

– Видимо, герцог высказал вам свои предпочтения? – предположила Эди, а потом обратилась к Стюарту: – Вы заказали всю эту еду?

– Чтобы лишить вас права обсуждать меню? Никогда. Но я ничуть не жалею. Как можно не приветствовать обед из десяти блюд после стольких лет питания консервами?

– Что ж, надеюсь, миссис Биглоу найдет, куда деть все то, что останется от обеда.

– У нас никогда прежде не подавали десять блюд, – пробормотала Джоанна и зевнула, прикрыв рот ладошкой.

Несмотря на весь свой энтузиазм, с десертом она справиться не смогла. Обильная еда сделала свое дело, и Эди решила, что пора остановиться. К десерту едва притронулись, когда она поднялась.

– Я думаю, нам пора. Не будем мешать Стюарту соблюсти традицию, то есть наслаждаться после обеда рюмкой портвейна и сигарой.

Все трое поднялись следом за ней, но Стюарт их остановил, предложив свой вариант продолжения вечера.