– Все хорошо, Эди?

– Конечно, – заверила она, хотя и не была уверена, что ее прерывающийся голос не открыл ему правду.

Но даже если и заметил, то не подал виду.

– Отлично, в таком случае сделайте это снова.

Из-за более значительного приложения усилий эти тридцать секунд превратились в сто. Теперь его тело прикасалось к ней всеми частями, и она чувствовала нестерпимый жар. Постепенно, пока текли секунды, она стала осознавать и другое: его глубокое затрудненное дыхание, твердость икры под своими пальцами, запах сандалового дерева – наверное, мыла. И непонятно почему вдруг ощутила дрожь во всем теле.

На третий раз ощущения стали еще сильнее. Она чувствовала напряжение внутри собственного тела, непонятное густое напряжение, которого не испытывала прежде. Оно наполняло ее нутро, теплое и медлительное, и усиливалось с каждой секундой, пока не стало… томительно сладким.

«Мы можем, Эди?»

Закрыв глаза, она чувствовала, как поднималось и опускалось его тело рядом с ней при каждом вдохе и выдохе. Казалось, весь мир перестал существовать.

– Тридцать секунд.

Его голос вернул ее на землю. Она опустилась на пятки, и только когда он перевернулся и сел, поняла, что ее дыхание было таким же прерывистым, как и его.

Тепло комнаты, неподвижность воздуха и гулкий стук сердца в ее груди.

Он улыбнулся, и это уязвило ее подобно стреле.

– Знаете, мне это нравится.

Она попыталась восстановить дыхание, хотя не понимала, почему оно сбилось, и прошептала:

– Зачем вы это делаете?

Он поднял голову, изучая ее.

– Почему у меня такое чувство, что мы говорим не о физических упражнениях и массаже?

– Я понимаю, чего вы… хотите. Но почему со мной?

Выпрямившись, он придвинулся к ней.

– Мы это уже обсуждали: вы моя жена, Эди.

Услышав его ответ, она ощутила странное разочарование, хотя и не знала почему. Чего, собственно, она ожидала?

– Вы могли бы добиться аннулирования брака, если бы подали прошение. Кроме того, я отказываюсь удовлетворять ваши… ваши… – В горле внезапно пересохло, но она заставила себя продолжить: —…ваши супружеские притязания. Это может послужить основанием для аннулирования.

– Меня это не интересует, Эди. – Его взгляд прошелся по ее лицу. – Я не хочу расторжения брака.

– И если бы это произошло, – будто и не слышала его, продолжила она, – то вы могли бы снова жениться.

– Спасибо, но у меня уже есть жена и она меня вполне устраивает. – Он прикоснулся к ее щеке так нежно, что у нее не появилось желания отстраниться.

«Вы не смогли бы, – подумала она. – Нет, если бы знали».

– Вы могли бы найти более подходящую девушку, – сказала Эди, и в собственном голосе услышала ноту отчаяния. – Красивее…

– Красивее? – фыркнул Стюарт. – Вы считаете себя некрасивой?

Она сглотнула и открыла глаза.

– Да, и мы оба знаем это.

Его взгляд так медленно скользил по ее лицу, что, казалось, минула целая вечность, наконец он произнес:

– Лично я ничего об этом не знаю.

Она ненавидела этот его откровенно оценивающий взгляд, ненавидела и себя – за то, что становится из-за него ранимой.

– Ну и кто из нас лжет?

– Мы оба помним тот день на террасе. – Его рука легла на ее щеку, и он повернул ее лицо к себе. – И хотя я не могу с полной уверенностью сказать, почему это мне так запомнилось и что именно заставило вас улыбаться, но тогда вы в первый раз улыбнулись мне.

– И что? – Вопрос прозвучал резко и жестко: она не могла вынести эту легкую нежную ласку, но пока еще могла оттолкнуть его руку… если бы хотела. «Встань, – приказала она себе, – встань и уйди!» – но не могла двинуться с места, отчего руки ее сжались в кулаки. – И что вы хотите этим сказать?

– Хочу сказать, что вы правы.

– Права в чем? – Она опустила глаза, стараясь вообще не смотреть на него, ничего не чувствовать.

– В том, что вы некрасивая. – Он говорил, а его прикосновения, нежные как перышко, от щек к вискам, потом вниз к шее, сводили ее с ума. – Потому что, когда вы улыбнулись мне в тот день, я не думал даже, что вы красивая. – Он сделал паузу. Его пальцы замерли. – Я думал, что вы прекрасная.

При этих словах что-то в ней сломалось, она едва сдерживала рыдания.

– Я не могу дать вам то, чего вы хотите, Стюарт. Вам надо найти другую…

– А вы, Эди? Чего хотите вы?

Большой палец коснулся ее губ.

– Чего я хочу, не имеет значения.

– Нет, имеет. – Легкая ласка была невыносима. – Вы не хотите детей?

Страх усилился и объял ее сердце, и это было больно. Как от удара.

– Нет, – солгала Эди.

– Почему нет? – Его пальцы замерли на ее губах, он придвинулся еще ближе. Она попыталась отвернуться, но он запустил руку ей в волосы и удержал.

– О нет! – воскликнула Эди и так резко отстранилась, что оборка платья зацепилась за запонку на его манжете и тонкое кружево порвалось.

И этот звук, похожий на чирканье спички, словно отрезвил ее и призвал к действию. Она отползла от него на коленях, попыталась подняться на ноги, но каким-то образом ее юбки оказались под ним.

– Пустите! – в панике воскликнула Эди, отчаянно пытаясь высвободиться. – Пустите же!

Он приподнялся, освобождая ее юбки, и она наконец-то вскочила на ноги. Стюарт тоже поднялся, но медленно, воспользовавшись скамеечкой для ног.

– Эди, подождите!

Он ухватил ее за талию, она попыталась вырваться, но он не отпустил, а, напротив, обнял еще крепче. Она замерла, охваченная страхом, стыдом и внезапно возникшим пугающим чувством неизбежности. Зачем бежать? Что за причина?

Она опустила глаза на порванное кружево: ничего, лишь небольшая дырка, всего-то дюйм-два. Подняв свободную руку, Эди с удивлением заметила, что пальцы не слушаются ее, когда попыталась соединить порванное кружево.

– Боже мой! – Голос Стюарта, казалось, раздавался откуда-то издалека, и хотя хриплый шепот едва можно было разобрать, это сказало ей, что он все понял. Он тут же убрал руку с ее талии, словно обжегся. – Боже мой, до чего же я глуп!

Его рука поднялась и коснулась ее лица. Она вздрогнула, и хотя он тут же убрал руку, ее страх вышел на поверхность, как ни хотела она это скрыть.

Грудь сдавило, запах одеколона наполнил ноздри и проник в грудь, стыд обдал ее, обжигая кожу, как щелочное мыло, которое она использовала тогда в Саратоге, пытаясь смыть с себя постыдные следы.

– Эди, посмотрите на меня.

Не желая повиноваться, она покачала головой, хотя прекрасно знала: до тех пор пока не сбежит отсюда, ей придется смотреть на него. Даже если сбежать на край земли, ей все равно никогда не избавиться от случившегося.

Эди заставила себя поднять глаза, и в тот момент, когда увидела его лицо, что-то сломалось внутри. Резко повернувшись, она бросилась к двери. Она бежала не из-за страха, а от шока: лицо Стюарта – это было больше, чем она могла вынести.

Глава 12

За свою жизнь Стюарт испытал немало сильных эмоций: сходил с ума от первой любви, опускался в самые темные глубины от горя, испытывал благоговение, наблюдая красивейшие африканские закаты, а однажды даже впал в ступор при виде веснушек на женском лице; познал он и вожделение, и голод, и радость, и боль, и отчаяние.

Как он считал, гнев ему был тоже знаком. Считал до сих пор.

Стюарт стоял в спальне Эди и думал, что злость, которую испытывал прежде, ничто по сравнению с тем, что чувствовал сейчас. Гнев – это другое. Гнев – это когда кровь закипает в жилах и бежит подобно лаве, когда ты чувствуешь, будто тебя раздирают на части, темнота застилает глаза и поглощает все… И этот гнев он ощущал, наблюдая, как тонкая рука Эди пытается сомкнуть порванное кружево.

В этом неловком движении истина открылась ему молниеносно, шокируя и парализуя, когда Эди выбежала из спальни. Он не мог следовать за ней, не мог двинуться с места или трезво размышлять, чувствуя, как внутри закипает гнев, а мог только чувствовать. И стоя в этой красивой уютной английской спальне, с бледно-сиреневым шелком и бархатом, он чувствовал первобытную ярость дикого зверя, с которыми ему приходилось сталкиваться в африканском буше.

Руки чесались убить того сукина сына, который сотворил с ней такое. Стюарт с великой радостью порвал бы его на куски, а потом нашел бы ее отца и потребовал ответа, почему тот ничего не сделал, чтобы отомстить за нее. Он костерил себя за то, что был слеп и не замечал очевидного, и это вызывало желание напиться, предпринять какие-то действия, пробить стену – сделать хоть что-нибудь…

Стюарт глубоко вздохнул и закрыл лицо руками, стараясь подавить бушевавший в нем гнев, понимая, что это плохой советчик.

Некоторое время спустя он взял трость, надел туфли и вернулся в свою комнату переодеться к обеду. Облачившись в накрахмаленную рубашку, белый жилет, черный вечерний сюртук и брюки, Стюарт почувствовал, что это, как ни странно, помогло спрятать гнев поглубже. А когда повязал белый шелковый галстук, застегнул пуговицы рубашки и вдел запонки в манжеты, вложил в карман белый платок, он уже был в состоянии заглушить в душе разъяренного зверя и снова стать цивилизованным человеком.

Теперь можно отправляться и на поиски жены.

Эди он нашел в Римском саду, на той же самой скамье, где они сидели днем раньше, но, едва завидев его за живой изгородью, она вскочила на ноги.

– Что вам нужно?

Он остановился, не желая причинять ей боль и обдумывая, как поступить. Он пришел успокоить ее, но, как видно, это ей нужно сейчас не больше прошлогоднего снега.

С глубоким вздохом он произнес:

– Значит, ваше сердце не было разбито?

По ее лицу пробежала дрожь, и Стюарт показалось, что в грудь ему вонзился острый нож.

– Он… – Боже, как трудно это выговорить! – Он изнасиловал вас.

Она не издала ни звука. Она не могла говорить – просто смотрела на него, и никакого ответа не требовалось. Ее боль застыла в воздухе между ними, и гнев Стюарта стал еще глубже, захватывал все его существо.