– … Очень, очень уютная у вас квартирка… Везде заботливая женская рука чувствуется! – быстро оглядел он ее небольшие апартаменты. – А вы давно одна живете, Тамарочка?

– Нет, что вы! Как раз недавно сестренка от меня съехала. Их у меня двое вообще, сестренок-то. Осталась с ними одна-одинешенька по молодости, судьбы своей так и не устроила… Какая уж там судьба – сами знаете, какие заботы с малыми-то детьми! Зато теперь вот пристроила их обеих, ну и… А у вас дети есть, Артемий?

– Есть. Они взрослые уже. Самостоятельно живут. Я им не нужен…

– Ага. Ага, – жалостливо покивала ему Тамара. Потом, будто спохватившись, засуетилась по-хозяйски: – Прошу, прошу за стол! Садитесь, пожалуйста! Вот сюда… Вот тут закусочки – рыбка, колбаска, грибочки… А горячее я потом принесу. Или лучше сразу?

– А давайте сразу, Тамарочка! – по-свойски махнул рукой гость. – Так у вас вкусно из кухни пахнет! Давайте сразу!

Подскочив со стула, она радостно метнулась на кухню, где в сковородках на плите ждали своего звездного часа неостывшие еще картошка с котлетами, начала ловко перекладывать их на синее большое блюдо, тихо радуясь про себя – какой мужик-то простой оказался! Без всяких там чопорностей! Если честно, опасалась она этих чопорностей, будь они неладны. А тут – надо же… Так сразу по-свойски… Тьфу-тьфу, как бы не сглазить…

– Я все-таки решился на шампанское, Тамарочка, – небрежно махнул ее гость рукой на появившуюся на столе красивую бутылку, уже открытую. И даже по бокалам успел разлить, пока она на кухне копошилась. – Это очень хорошее шампанское – «Вдова Клико»… Вы любите «Вдову Клико», Тамарочка?

– Ну, вдова так вдова… – покладисто покивала головой Тамара, беря у него тарелку и приноравливаясь водрузить на нее котлетку побольше. – За знакомство можно и вдовой чокнуться…

Он поднял свой бокал перед глазами, жестом пригашая ее сделать то же самое, потом произнес с чувством:

– Ну что ж, Тамарочка, я буду банален, наверное, предлагая тост за наше счастливое знакомство? И тем не менее… Как я вам благодарен, что вы решились на это объявление, Тамарочка, если б вы знали! Какая вы молодец! Все так просто и ясно… Согласитесь – как не хватает в нашей жизни этой простоты и ясности, правда?

– А что ж, и правда… – задумчиво улыбнулась ему Тамара, поднимая свой бокал. – Все притворяются чего-то, умничают, врут… А я вот так, с ходу, прямо и честно высказалась! Да, хочу хорошей семейной жизни! Чего в этом плохого-то?

– Да ничего плохого, Тамарочка! Вы умница! Уважаю! Давайте за вас – до дна!

– Ой, так до дна я не могу… Бокал сильно большой! Я лучше маленькими глоточками… – скромно потупилась в стол Тамара. – А то вдруг напьюсь да стану говорить всякие глупости…

– Господи… Господи, Тамарочка… – вдруг прикрыл Артемий на секунду глаза ладонью. – Какая же вы… Если б вы знали, как вы сейчас на мою покойную жену похожи… Нет, так не бывает, наверное…

– Что, правда похожа? – доверчиво подняла она на него глаза.

– Правда. Я даже боюсь загадывать, но… Вы чудо, Тамара! Простая, искренняя женщина… Поверьте мне, сейчас очень мало таких осталось! За вас, Тамарочка! И все-таки прошу вас – до дна!

Расчувствовавшись, Тамара с воодушевлением осушила бокал, улыбнулась довольно, стала смотреть, как гость с аппетитом ест ее стряпню. И впрямь оголодал без домашнего, бедный. Голова от шампанского закружилась слегка, будто повело ее сильно в сторону – она даже засмеялась от неловкости, схватившись рукой за край стола. Видно, особенная эта вдова… как ее там? Теперь и не вспомнить ее по фамилии… Да еще и в глазах двоиться-троиться начало, побежало круговертью. Неудобно-то как. Еще подумает этот Артемий, что она тайная алкоголичка – с первой рюмки так окосела… Надо бы глаза закрыть, чтоб не плыло все так перед ними. Нет, лучше открыть…

Сквозь мутный крутящийся туман она вдруг увидела на мгновение, как смотрит на нее Артемий. Показалось – жестко, выжидательно, насмешливо. Она даже попыталась спросить – что случилось, мол, – но язык будто прилип к нёбу намертво. Ни одного звука не получилось. Но почему, почему он на нее так смотрит? Жует равномерно, челюсти двигаются, молчит и смотрит…

Последним усилием воли она попыталась еще раз прижмуриться, чтоб отогнать наваждение, но открыть веки у нее больше не получилось – опасная нехорошая круговерть подхватила, понесла куда-то в темную пустоту. Как упала со стула, Тамара уже не почувствовала. Голова накренилась, пошла вниз, увлекая за собой все ее плотное тело в модных джинсовых бриджах и шелковой кофточке с желтыми цветами. Потенциальный «мужикашка» Артемий невозмутимо доел последний кусочек котлетки со своей тарелки, положил вилку, аккуратно промокнул губы белоснежной салфеткой, заботливо подложенной ему хозяйкой на колени, встал из-за стола…

Разлившаяся по комнате трель звонка заставила его сильно вздрогнуть и снова опуститься на стул, пооглядываться по сторонам воровато и заполошно. Сообразив, наконец, что это опасное дребезжание производит всего лишь старый телефонный аппарат из прихожей, он прикрыл глаза, потом нервно усмехнулся, чуть мотнув головой в сторону распластавшейся некрасиво по полу Тамары – с ума можно сойти с этими старыми дурищами, в одночасье возмечтавшими о счастливом замужестве…

* * *

Соня уже долго бродила по воскресному городу, шла в никуда, смотрела в беззаботные лица праздно гуляющего народа. Можно сказать, даже с завистью смотрела. Хорошо им, этим просто так гуляющим. На лицах у многих расслабленное удовольствие светится, будто и забот особых нет. А может, и правда нет. Может, она одна такая – с пугающими, засевшими в голове заботами. Да и впрямь какие могут быть прогулки, если надо срываться да к Вике ехать? Жаль, что деньги Вера Константиновна ей только в понедельник обещала… Жаль. А еще она уточнила – приходи, говорит, в понедельник вечерком. К пяти. Почему вечерком, интересно? Сберкасса вообще-то с утра работает. И никакого народу там наверняка нет. Но диктовать свои условия тоже нельзя. А вдруг бы она передумала? Хочешь не хочешь, а надо брать себя в руки и терпеть. Ждать. Гулять. Потому что без денег все равно билета не продадут.

Нет, вообще она любила гулять, конечно. Отчего ж и не погулять, когда знаешь, что за шкафом в маленькой квартирке ждет тебя неизменная старая кушетка, а на плите немудреная еда – каша или картошка, а еще ждет книжка с закладкой на самом интересном месте… Да, это главное – книжка ждет! Она ж не виновата, что хороший, вкусный, талантливый литературный текст с самого детства заменяет ей все на свете, что она и общается с ним, и живет с ним, и даже, кажется, иногда заправляется от него белками, жирами да углеводами. Конечно, неправильно это, она понимает. Нельзя так жить. Без социума. Не зря же он обижается на нее все время – выталкивает из себя, как чужака, как непонятную и ненужную в хозяйстве вещь…

Хотя были же, были у нее когда-то приятельницы – в школе, например! Была тихая девочка Ася, с которой она сидела за одной партой, была взрослая Наташа во дворе, которая опекала и защищала рьяно от настырной мальчишеской компании. Вот где они теперь, ее подруги? Ася, она знает, замуж вышла, двоих детей уже родила, а Наташа вообще исчезла в неизвестном направлении… И в институтской группе можно при желании себе приятельниц подыскать, там тоже девчонки приветливые есть. Правда, у них там все набегом – что с них возьмешь, с вечерников. Отсидели на лекциях, и по домам. А на работе… Рабочая дружба – она вообще вещь натужно-особенная. Как недавно выразилась Светка, это не дружба, а невольно-веселая отсидка в одной камере. От административной скуки за восемь рабочих часов и с чертом, пожалуй, задружишь.

Ей давно уже очень хотелось есть. Вместе с голодными спазмами росло и увеличивалось в размерах то самое нехорошее одиночество, которого она так боялась. Одиночество, сдобренное ощущением бездомности, неприкаянности, жалости к себе. Надо, наверное, заесть его чем-нибудь? Вон пирожками хотя бы. Наверное, они дешевые, эти пирожки. Господи, какая же она все-таки… отчаянно неприспособленная. Не знает даже, сколько пирожки с лотка стоят…

Пирожки оказались черствыми и невкусными. Один с картошкой, другой с капустой. У Томочки всегда пирожки были вкусные. И ни с чем вроде, а вкусные. Она их по особому какому-то рецепту готовила – очень экономному. Всегда сама. Их с Викой и близко к своему кухонному хозяйству не подпускала. Все ей казалось, что они неправильно чего-нибудь сделают, выйдут из запланированного Томочкой пищевого бюджета. Эх, Томочка, Томочка, плюхающаяся в своем отсроченном гедонизме сестрица! Добрая, но… глухонемая немного. Будто состоящая из сплошь одинаковых прямоугольников-квадратов. Вика, когда сердилась, ее Томкой-дуболомкой звала. Да и они с Викой, наверное, в этом смысле такие же – немы, глухи, дуболомны по отношению друг к другу…

Пирожками она не насытилась, конечно. Захотелось поплакать. Нет, вовсе не от обиды на сестер, а от досады на себя, великовозрастную никчемушницу. Ведь все, все она про себя понимает, все знает, вот что обидно! И инфантильна не в меру, до такой степени не в меру, что и до аутизма настоящего несколько шагов осталось, и проблемы с общением сама себе сотворила, своими же руками… Все знает, только ничего с этим знанием сделать не может. Отделяется от нее каким-то хитрым способом это знание. Не востребуется никак. (Она, кстати, недавно где-то прочитала про инфантильность богатства и инфантильность бедности. Что, мол, это разные по сути своей вещи. Инфантильность, проистекающая из богатства, – это одно, а из бедности – совсем другое. Вроде того – очень уж страшная эта штука, инфантильность из бедности… И что? Выходит, она с этой страшной штукой всю свою жизнь прожить должна?!)

Наверное, надо какую-то силу к самой себе применить. Сесть на скамеечку, собрать волю в кулак, напрячься и разобраться со всеми своими страхами. Определить по имени, присвоить каждому страху инвентарный номер, запихнуть в папки с завязками, разложить по полочкам? Что ж, попробуем. Надо так надо.