Но передать словами всю специфичность духа чаепития было невозможно. Все равно, что толковать безумолку человеку о красоте ромашкового луга, если он имеет только смутные представления о том, что такое вообще ромашка.

Нина поставила свою чашку на столик и, усевшись поудобнее в кресле, приготовилась слушать Марту Андреевну. Нина видела, что той хочется говорить, хочется, чтобы Нина ее слушала. И это желание было в несколько раз больше того, которое хотело слушать Нину и оно только яркими вспышками заставляло Марту Андреевну приостанавливаться в своих рассказах.

Нине же, вообще, виделось, но так чуть-чуть издалека, что достаточно странным выглядит сейчас их беседа. Но как только она вспоминала, что перед ней сидит Димина тетя, то всё неким образом перевертывалось в голове и уже совершенно ничего не казалось странным и диковатым. Марта Андреевна была очень интересным собеседником, которая не только умела рассказывать так, что ее хотелось слушать, но и время от времени удивляла Нину. Удивляла главным образом тем, что Марта Андреевна вела себя по отношению к Нине, как к давно знакомому, можно сказать близкому человеку.У нее напрочь отсутствовала та неловкость, боязнь сказать что-то не то и не так, которая частенько возникает в разговоре между двумя малознакомыми людьми. А то, что Марта Андреевна по профессии оказалась учительницей, вызвало улыбку у Нины на лице. Почему-то Нине так и казалось, что Марта Андреевна – учитель, а не кто-то другой. Биология и какое-то время химия были ее предметами. А были лишь потому, что сейчас она уже не учила и пятый год как совсем ушла на пенсию.

Но тут дело было еще и в том, что она была учителем в душе. Настоящим учителем, для которого нести свет, добро и знания детям, это не пустые слова, а смысл жизни, без преувеличения. Марта Андреевна была еще в некотором роде и психологом. Она могла разглядеть рациональное, здравое зерно в человеке и даже порою определить его размер. Марта Андреевна не любила хвалиться собой, а потому, когда ей говорили, что она была права и, что ее и нужно было слушаться, она лишь потихонечку списывала всё на приобретенный опыт на работе. И совершенно неважно, когда что происходило и какой у нее был на тот момент опыт – семь или двадцать семь лет. Ее отговорки проходили сквозь года, дальше и дальше.

– Марта Андреевна, вас, наверное, дети в школе заслушивались. Вы так интересно всё рассказываете.

– Ну что ты, Ниночка! Не может быть такого, чтобы все и всегда тебя слушали, да еще и слышали вдобавок. Но, признаться честно, в большей совей массе, дети меня слушали. Может, даже оставалось что-нибудь в головах и у тех, кто уроки не делал. Что-нибудь да и отложилось в голове.

– Что-нибудь… – протянула Нина, – вот бывает почему-то запоминаются такие вещи, которыми и не интересуешься вовсе, которые и не нужны. А потом, как-то совсем неясно почему, всплывают в памяти.

– Просто они произвели на тебя яркое впечатление, – сказала Марта Андреевна и внимательно стала разглядывать Нину. Та сидела, будто бы и не здесь вовсе, будто бы уплыла мыслями в такие далекие дали, что потрепли за плечо или окликни ее сейчас она бы непременно вздрогнула и, чего доброго забыла бы,где была и, что хотела оттуда вытащить в день сегодняшний. Марта Андреевна попритихла, обратившись в ожидание.

– Впечатление… – медленно, смотря куда-то в пространство, повторила Нина и… вернулась в украшенный мишурой и электрическими гирляндами зал Марты Андреевны, – вот вспомнилось сейчас… Я в школе училась, когда родители дачу купили. И так четко вспомнилось, будто только что было. Это был уже не первый раз, когда я приехала на дачу. Родители все чего-то продолжали там делать, разбирать. А я ушла вглубь сада. Мне, кажется, я тогда с Сашкой, с моим братом, чего-то поругалась и была в плохом настроении. По-моему была весна, выходные, если не ошибаюсь. И вот пробралась я сквозь кусты жимолости к старому деревянному забору. Он уже и тогда был старый. Его папа потом периодически подделывал. И смотрю я сквозь покрывшиеся местами мхом ганки – такой запах прелости, сырости от них исходил – смотрю на лес на горизонте. Смотрю, смотрю… А рядом с моим лицом вдруг проползает божья коровка, большая и яркая. По сереньким взбухшим ганкам, по мху, так быстро бежит, бежит. Я ее хотела посадить на ладонь. Но как только поднесла к ней свой палец, она тут же улетела. Я глядела ей в след. И всё!.. Мне так отчетливо всё представляется. Я просто удивляюсь, как такая мелочь могла мне запомниться. Зато, в каком платье в школе на выпускном была, забываю. Приходится память напрягать, чтобы вспомнить.

– Нин, значит, на тебя больше повлияла божья коровка, чем платье. То есть не повлияла, а больше понравилось твоей душеи отложилось ясным воспоминанием. Ты сама можешь того не замечать, но что-то на тебя влияет, что-то у тебя откладывается в памяти.

– Наверное, – Нина улыбнулась, и вдруг почувствовала, что ей пора.

Конечно, Марта Андреевна была бы рада, если бы Нина побыла бы у нее еще часок или, хотя бы полчасика. Она была гостеприимно настроена и с добром во взгляде смотрела на Нину.

Но Нина, прекрасно видя и настрой и взгляд, понимала, что нужно идти. Посидели, поговорили замечательно, но следует собираться. Нина это для себя поняла отчетливо.

– Ниночка, заходи еще, как время будет, – вместодо свидания несколько раз повторила Марта Андреевна.

– Хорошо. До свидания! – отвечала Нина и не спеша стала спускаться по лестнице.


Когда Нина добралась до своей квартиры, то обнаружила у двери нежданную с недовольной же физиономией гостью. Нина молча осмотрела ее с ног до головы, переложила пакет с продуктами из одной руки в другую, шмыгнула носом и наконец-то спросила:

– Ты че тут делаешь?

– Думала, что уж не дождусь тебя! Телефон не берешь, дверь не открываешь. До теть Иры я никак тоже не дозвонилась. Я думала, ты куда-то отдыхать укатила! – несколько с претензией и, повысив на последних словах до неприличия голос, заявила завсегда-то деловая Катерина.

Нина, не обращая внимания на невесть откуда взявшуюся подругу, вставила ключ в замочную скважину, отворила дверь и, поставив пакет в прихожей, полезла в сумку. Найдя в ней телефон, она обнаружила и немного удивилась, что тот почему-то стоит на беззвучном режиме.

– Кать, ты проходи. Сейчас чего-нибудь на ужин сообразим.

– Ужин! – сбросив с себя зимнее пальто, с таким видом, что оно ей опротивело, повторила Катя за Ниной. По ее голосу слово «ужин» следовало понимать так – какой может быть ужин? Как можно вообще интересоваться ужином, когда тут пришла я и меня буквально переполняют новости последних дней? Мне буквально нехорошо становиться от того, что я все никак не могу тебе во всех подробностях всё рассказать! Ходишь, ходишь неизвестно где, а теперь еще и ужин!

– Кать, я прекрасно вижу, что тебе не терпеться мне что-то рассказать. Но от того, что я буду тебя слушать ужин сам не сготовится.

– Когда ты успела стать такой… нудной! Нина! – Катя враз разозлилась на подругу.

Ее несдержанность и неуемная энергия забавляли Нину. Она испытывала определенное удовольствие от импульсивных излучений Кати немедля приступить к диалогу. Нина, не прилагая почти никаких усилий выводила подругу из себя всё больше и больше.

– Пойдем на кухню! Я взяла у мамы салат с курицей и ананасами и вина по дороге к тебе купила. Оставь ты этот ужин в покое!

Нине вдруг сделалось смешно, и она как могла, сдерживала себя. Но без широкой заразительной улыбки и плутовских искорок в глазах у нее не обошлось.

– Нин, я тебя последнее время перестаю узнавать, – Катя вдруг начала теряться и терять тот боевой настрой, с которым сюда шла.

– Катюш, пошли салат на кухню есть. А к вину у меня сыр и конфеты есть. Пойдем, пойдем, – засмеялась Нина и, затолкав подругу на кухню, стала доставать тарелки, вилки и бокалы.

– Мне надо было призадуматься, когда ты Новый год отказалась с нами справлять…

– Как Вероника? Ты ее с теть Наташей оставила? – перевела Нина разговор.

– Да. Она с мамой лучше, чем со мной ладит. Даже как-то обидно, – вздохнула Катя.

– А когда ей с тобой ладить? Ты же вечно в своих делах. Не успела родить, как то тебе туда надо, то сюда. А сейчас еще и на работу вышла. С ребенком нужно делиться своим временем, жертвовать своим «хочу».

– Нин, у тебя нет детей!

– И что!? Пока еще нет. Но это далеко не значит, что совершенно ничего не понимаю в воспитании. И, если ты не забыла, у меня есть племянники.

– Уууу!.. Да племянники, я тебя уверяю, совершенно не то. Вот когда это чисто твой ребенок, ни племянник, ни там младший брат или сын подруги, то!.. – по Катиным глазам быстрой волной пробежалась настоящая буря, которая была красноречивее любых слов, – Ты просто еще не понимаешь. Я Нику больше всего на свете люблю, но… не могу, не могу я целыми днями возиться с ней. Я тогда без сил и нервов совсем останусь. Да и у мамы это гораздо лучше получается!.. Ника ее любит.

Нина не стала возражать и дальше развивать сию тему. Иначе, могло дойти до банального, Нина с Катей поругались бы.

– Ты, мне кажется, собиралась что-то рассказать.

– Нин, наливай мне сразу целый. Вот! Хорошо. Спасибо, – Катя сделала глоток и с видом великого дегустатора, который по маленькому глоточку может определить название вина и год его выдержки, изучала послевкусие, – немного кисловатое, – без капли разочарования произнесла она и с наслаждением отпила еще пару больших глотков.

– Салат вкусный, – сказала Нина.

– Так вот, – будто бы минуя вынужденную паузу, заговорила Катя, – я такого детектива, вот так натурально, живее, чем в театре, еще не видела.

Катя со всеми громкими и давно просящимися наружу эмоциями начала Нине свой пересказ.

Племянник у Тюрина – хозяина особняка – действительно погиб в новогоднюю ночь. Но он не утонул, а его убили.Главным подозреваемым был молодой человек, который вместе с девушкой, первый и нашел племянника Тюрина. Он был в длившейся несколько лет вражде с убитым. Молодые люди никак не могли поделить девушку, которая в новогоднюю ночь предпочла одного другому. Впрочем, вся околесица в отношениях трех и была лишь из-за того, что избалованная девушка периодически меняла свои предпочтения.