– Как красиво… я напишу это!

– Напиши. Лёш, ты же прекрасно знаешь, что она жива-здорова. Никого ты не убивал.

– Марин, какая разница? Все равно что убил. Я на последней секунде удержался. Дочку представил. Мелькнуло в голове – она же ей мать все-таки.

– Вот видишь!

– Это все равно.

– Нет. Посмотри на меня. Ну!

Посмотрел. И понял – это она его держит, не дает уйти обратно, в черную слепую смерть, которую столько лет носил в душе.

– Ты. Не. Убил. Ты – устоял. Понимаешь? Ты сделал свой выбор. Ты мог убить, легко мог. И не сделал.

– Ты так это видишь?

– Да. Это так.

– Но мог же?

– Лёша, любой может.

– Любой?

– Любой. В зависимости от обстоятельств. Мы ничего про себя не знаем, пока не сделаем. Повернись!

Леший лег на спину, она закрыла глаза и положила руки ему на грудь. И, как тогда в лунную ночь, побежали по его телу теплые ладошки, нащупывая чуткими пальцами источник черной убийственной силы.

– Вот здесь! – показал он, ощущая, где сплелись в клубок все его ужасы – там, под ребрами, все болело, как после хорошего удара.

– Да, здесь. Терпи! – сказала Марина.

Он вскрикнул от неожиданности, а потом только зубами заскрипел – это было совсем не то, что в прошлый раз! Тогда он почти ничего не чувствовал – лишь легкое возбуждение, слабое покалывание, прилив горячей крови. Было приятно, чуть щекотно и слегка жутковато. А сейчас! Словно Марина… вытягивала что-то из него! Что-то липкое, цепкое, проросшее сквозь кости, хрящи, мускулы и нервы. Выдирала с хрустом, с кровью, с болью, и длилось это целую вечность. Наконец все кончилось.

Леший осторожно вздохнул, потом еще… Тело ломило, но так приятно, как будто… как будто долго плавал, а потом лег обсохнуть на солнышке. Он открыл глаза. Марина сидела на коленях, опустив голову. Лицо напряженное, усталое, капельки пота на лбу. Он понял – нелегко ей далось. Хотел обнять, увидел – руки сложила ковшиком и… держит что-то! Словно черный огонь у нее там, в ладонях, то черный, то красный – как горящие угли. И даже пальцы вспыхивают розовым отсветом. Потом ладони разжала – растаял и развеялся прозрачный дымок.

– Все! – улыбнулась и легла к нему.

И правда, все прошло. Как не бывало.

– Спасибо тебе, ангел мой! Спасибо!

– Легче стало?

– Да.

– Ну и хорошо.

Ужас, мучивший Лешего, ушел, и ему захотелось поговорить – он так долго об этом молчал:

– Знаешь, что меня больнее всего ударило?

– Обман?

– Обман, ложь – да, но главное… Главное, что я ради этой лжи… от любимой женщины отказался! От тебя!

– Но ты же не знал, что кругом обман!

– Не знал. Хотя мог бы и догадаться. Мне Татьяна все время намекала, а я только злился. Все хотелось правее всех быть. Нет, каков идиот, а?

– Перестань, ну что ты.

– Ты знаешь, я ведь в деревне-то почему прижился? Мне с людьми страшно было, а там нет никого. Я спасался.

– Ты людей боялся?

– Да нет, я себя боялся. Я ведь и пить начал поэтому, и машину продал.

– Машину?

– Ну да. Ты думала, из-за денег? Да что я, работы бы не нашел? Нет. Я же… Я два раза чуть не разбился.

– Господи!

– Первый раз нечаянно, просто… дорожная ситуация. А второй… А, ладно, что вспоминать. Подумал – третий раз последним будет. И продал от греха подальше. И тебя не искал тоже поэтому. Думал: зачем я тебе такой? Хотя три раза звонил.

– Ты мне звонил? Когда?

– Да из запоя вышел и стал звонить. Первый раз никто не ответил, второй раз – ты подошла, но, видно, с мамой совсем плохо было, ты даже не поняла, кто это, только кричала: «Вадим, Вадим!» А в третий раз он трубку снял. Ну, я подумал: «Значит, не судьба».

– Не судьба. Теперь я понимаю, почему ты тогда в деревне никак не решался. А я-то думала! Вот дура! Я ведь тоже тогда загадала – пришла к тебе поговорить, а у тебя замок на двери, я тоже подумала: «Не судьба». Дальше – омут…

– Марин, а как ты думаешь… не повторится? Не страшно тебе со мной?

– Тебе же со мной не страшно? Мы вместе – это счастье. А повторится – не повторится: кто ж знает? Я дальнего будущего не вижу. Так, чуть-чуть.

– А вот ты сказала: «Любой может убить» И… ты? Можешь?

– Могу. Лёш, да я за тебя, за нашего ребенка – любому горло перегрызу.

Марина поцеловала его – с той же страстью, с какой только что произнесла эти слова, вышедшие не из сердца, не из рассудка, а из самой темной глубины подсознания, из той природной, звериной сердцевины, что прячется до поры до времени в каждом из человеческих существ. Которую так трудно избыть до конца, как ни старайся, как ни вымывай ее светом Любви… И оба словно упали друг в друга, спасая себя, освобождая от страха, стыда и чувства вины, – упали и взлетели, поднимаясь все выше, туда, где в слепящей бездне света женский голос, полный страсти, пел: «Ты мой коханый! Ты мой повелитель!», а мужской голос, искрящийся от восторга, ликовал: «О, повтори, повтори, Марина!»

Алексей очень тяжело переживал Маринину беременность, особенно первые месяцы, когда у нее начался страшный токсикоз: она ходила зеленая, ничего не ела, ее тошнило от запаха масляной краски и пинена, так что Лёшка не мог работать дома. Потом Марина вспоминала это время с ужасом, не веря, что они все выжили: она совершенно не справлялась с собой – гормональная перестройка разладила ее внутреннюю «машинку», и Марину то и дело «зашкаливало» так, что Лёшка всерьез раздумывал, а не завести ли металлическую посуду – фарфоровая то и дело билась.

К счастью, еще в начале июня произошло событие, которого оба ждали с некоторым трепетом, но в результате получилось так, что новая забота отвлекла Лёшку от переживаний по поводу Марины: Стелла привезла Риту к бабушке Ларисе. Леший так нервничал, идя туда, что Марине пришлось после метро усадить его на первую попавшуюся скамейку, чтобы успокоить.

– А вдруг она меня забыла, Марин?

– Ну как же забыла? Ты что? Конечно, помнит.

Рита помнила. Ей было около трех, когда папа уехал и больше никогда не вернулся. Она долго жила то у бабушки, то у мамы: у Стеллы была сложная личная жизнь, и Рита ей мешала. Никто ничего ребенку не объяснил – уехал папа в командировку, и все. Мама только кричала: «Отстань, всю душу вынула!» Бабушка в ответ на ее постоянные вопросы: «А когда папа приедет?» – мрачно отвечала: «Когда рак на горе свиснет».

И маленькая Рита выдумала себе сказочную историю о том, что папа уехал в ко-ман-ди-ров-ку сражаться со страшным волшебником, а тот его заколдовал, и папа теперь спит в пещере, пещера – глубоко в горе, а сторожит пещеру страшный рак, но надо подарить ему свисток: рак свистнет, папа проснется, и все будет хорошо. У нее как раз был такой глиняный свисток-крокодил – дуешь ему в хвост, а он очень громко свистит, пронзительно. Поэтому она все время носила крокодила с собой, на всякий случай. Но вдруг оказалось, что папа вовсе даже и не в командировке: у него теперь другая семья, сказала мама.

– Почему?

– Так вышло.

– Он на нас обиделся?

– Не приставай. – Мама, как всегда, сердилась. Она все время сердилась.

Рита вспомнила и папу, и бабушку Ларису, которая сразу заплакала над ней, сунув вкусную ватрушку с корицей:

– Кушай, дитятко! Как выросла-то, не узнать!

Заплакала и Марина, увидев, как Леший рухнул на колени, а Ритка кинулась к нему на шею: «Папа!» Некоторое время Лёшка разрывался между Ритой и Мариной, пытаясь еще как-то работать – после деревни его просто разбирал творческий зуд. Но с работой получалось плохо, и Марина хорошо понимала Лешего: ему все время хотелось проводить с Ритой. Он задаривал ее игрушками и нарядами, водил в зоопарк и цирк. Кончилось тем, что почти каждый день Рита проводила у Лёшки с Мариной, и даже пару раз ночевала: Марина укладывала ее с собой, а Лёшка спал на кухне. К Марине девочка относилась сначала настороженно и страшно ревновала к отцу: «Это мой папа!»

– Конечно, твой, – спокойно отвечала Марина. – Но я его тоже люблю. Давай мы будем любить его вместе?

Рита никак не могла помнить ту случайную встречу на выставке, но увидев однажды янтарные бусы, тут же схватила и прижала к себе.

– Рита, отдай бусы Марине, это не игрушка.

– Лёш, да пусть поиграет, ничего.

Но Рита, надувшись, швырнула бусы на стол. Марина все приглядывалась к ней, пытаясь представить, что совсем скоро у нее тоже появится маленькая девочка – конечно, девочка! Она же обещала Лешему. Рита была хорошенькая, но совсем не похожа на мать – Марина ловила себя на том, что ищет в ней следы сходства с Лёшкой, которым и неоткуда было взяться. Очевидно, Рита пошла в своего отца: светло-русые волосы, зеленые глаза, чуть раскосые, как у кошки, и капризный рот.

Марина пыталась с ней заниматься, чтобы дать Лёшке время на работу, но получалось плохо: рисовать Рита не любила, а когда Марина читала ей книжки, девочка быстро отвлекалась. Телевизор, мультики и куклы – вот что ей нравилось. Сама Марина начала читать еще до школы, и ей казалось удивительным, что девочка семи лет даже не пытается научиться. Но потом она заметила, что, играя, Рита все время что-то выдумывает и бормочет себе под нос, разговаривая с куклами. Марина послушала, а потом сказала:

– Какие замечательные истории ты сочиняешь! Хочешь, мы с тобой их запишем и сделаем книжку? С рисунками? И папе подарим?

– Я не умею…

– А я тебя научу!

И дело пошло на лад: Марина стала учить Риту читать и писать – но все двигалось очень медленно, поэтому текст историй Марина писала сама, а Рита с увлечением рисовала картинки. Марина на работе сшила листы специальной машинкой, и Рита, высунув от усердия язык, под ее руководством написала кривоватыми печатными буквами фломастером на первом развороте: «Для папы», а на обложке: «Риткины сказки», «Москва» и год издания, все по-настоящему! На заднюю обложку Марина приклеила Ритину фотографию, под которой были «сведения об авторе». Лёшка, когда увидел, чуть не заплакал от умиления. Эта книжка заняла у них весь июнь, и Рита постепенно привязалась к Марине, а потом как-то увидела, что Марину тошнит в ванной, и напугалась: