Гренгер подошел к двери и хладнокровно закрыл ее изнутри, в то время как смуглый человек выпихнул Элизабет на середину комнаты и, по-видимому, стал ждать дальнейших приказаний.

— Как я вам уже говорил, Элизабет, вы будете с нами сотрудничать, — промурлыкал Джоффри лениво, подошел к графину и налил себе еще один стакан вина. Затем начал пить стоя, глядя на нее.

— Пожалуйста, позвольте уйти, — умоляла она, едва в состоянии выдохнуть слова. Боль накатывалась на нее сокрушительными волнами. — Прошу вас… остановите его.

— Ах, так ты согласна?

— Будьте вы прокляты, нет! — Каким-то образом она нашла в себе силы выдавить эти слова. — Я никогда не соглашусь.

По знаку Гренгера смуглый человек внезапно ослабил свои клещи вокруг горла и некоторое время что-то нашаривал в кармане. Но прежде чем Элизабет смогла среагировать, в его руке сверкнула сталь. Нож. Элизабет невольно вздрогнула и почувствовала, как у нее подгибаются колени.

Он не сделает этого. Это невозможно! Почти теряя сознание, Элизабет подумала, что это кошмар, от которого она должна вот-вот пробудиться. Однако все говорило о том, что это вовсе не кошмар. Это реальность. Опасность, близкая и страшная, угрожала ей теперь — угрожала ей и ее малышу. Ребенку Алекса. Путаясь в пелене слез и боли, ее разум искал ответа. Она должна защитить не только себя и Алекса в этой ситуации. Нужно думать о ребенке, которого можно было потерять в любой момент из-за страданий, боли и истязаний, которым она подвергается. Этот новый страх был сильнее, чем все предыдущие, сильнее, чем нож, и Элизабет поняла, что они сейчас с ней сделают. С трудом, как будто издалека, она услышала голос Гренгера, мягкий и бесстрастный, который говорил:

— … если необходимо, хотя так неприятно уродовать столь прекрасные черты. Но вы можете еще спасти себя от этой неприятности.

— …хорошо… — Это был шепот, стон, едва слышный. Но Гренгер, наверное, его услышал, потому что поднял руку, и ее истязатель убрал свои руки весьма поспешно, а затем ухмыляясь спрятал нож.

Написать проклятое письмо и подписать его не заняло много времени, хотя перо при этом дрожало в ее руке. Когда все было кончено, Элизабет горько зарыдала.

— Хорошо сделано, — весело ободрил ее Гренгер, помахивая письмом в воздухе. Выглядела Элизабет очень плохо: спутанные, всклокоченные волосы, измятое голубое платье, разорванное на плече. Гренгер покачал головой.

— Теперь вам совершенно не о чем беспокоиться, Элизабет. Вы находитесь в полной безопасности.

Она не ответила, все еще продолжая рыдать.

— Роллинс отвезет вас в гостиницу «Золотая лошадь». Там вас будет ждать кое-кто, кого вы, вероятно, хорошо помните и кто прямо-таки горит желанием увидеть вас снова. Между прочим, он намеревается подержать вас при себе некоторое время — во всяком случае до тех пор, пока будет чувствовать к вам привязанность, так что не бойтесь, ваша жизнь в безопасности.

Элизабет посмотрела на него сквозь слезы.

— Боже мой, о чем вы говорите? Кто это?..

— Всему свое время. Роллинс…

Смуглый человек снова приблизился к ней вплотную, и Элизабет съежилась на своему стуле, но на этот раз он просто засмеялся и схватил ее запястья.

— Прошу простить за столь маленькое неудобство, но, поверьте мне, это совершенно необходимо. Вы не должны быть узнаны по дороге в гостиницу и уж тем более когда будете в нее входить. — Пока Гренгер говорил, Элизабет наконец поняла, что происходит. Роллинс связывал ее.

— Ах, нет… прошу вас… — протестовала она слабо, но Гренгер ее оборвал:

— Это необходимо. — Не имело смысла с ним спорить, таким безжалостным голосом это было произнесено.

Когда ее руки и ноги были связаны, Гренгер принес белый носовой платок и быстро сделал из него кляп. Затем Роллинс поднял ее на руки и вынес из кабинета.

Пока ее несли, Элизабет с ужасом смотрела вокруг. Они проходили мимо множества слуг, которые казались слепыми и глухими и не обращали ни малейшего внимания на ее отчаянное положение. Все были замешаны в этом злодействе, абсолютно все. Свою ненависть она могла выразить только глазами и мысленно желала им смерти. Роллинс вынес ее через скрипучую дверь на кухню, а затем и на улицу, где все еще бушевала буря. Дождь лил как из ведра. Элизабет погрузили на старенькую повозку. В нее были впряжены не менее старые тощие клячи, стоявшие под дождем с понурыми головами. Подойдя к повозке, Роллинс вытащил оттуда большой грязный мешок наподобие тех, в которых носят картошку. Последнее, что видела Элизабет, это был Джоффри Гренгер. Он стоял в дверях и махал им рукой. Затем ей на голову набросили мешок, и она оказалась в полной темноте.

Элизабет услышала, как Роллинс сел на место кучера и стал понукать лошадей. Повозка двинулась вперед, подскакивая на размокшей, ухабистой дороге.

— Господи, помоги мне и моему ребенку, — молилась Элизабет. Ей казалось, что она задыхается в мешке, воздух был сырой и удушливый. Элизабет ощущала одновременно тепло и уют укутывающего ее мешка и холодную сырость от промочившего ее до нитки дождя. Связанная и с заткнутым ртом, неспособная двинуться или говорить, она чувствовала, как ее покрытое синяками тело болезненно ныло, пока повозка шатко двигалась по вымощенной камнями мостовой.

Ее везли в гостиницу «Золотая лошадь» — как она знала, место встречи матросов, путешественников и купцов. Смутно Элизабет пыталась вообразить себе, что это за человек, упоминавшийся Гренгером, тот, который собирается «подержать ее у себя». Ее мучил страх за себя и за жизнь своего ребенка, но в то же время сердце переполнял и другой страх.

Алекс! Ему грозила ужасная, неминуемая, смертельная опасность. И хуже всего в этом то, что он умрет, веря, что она предала его. По ее щекам текли горячие слезы. Если бы только она могла избавить его от этой ужасной боли — гораздо худшей, чем Гренгер мог бы придумать. Боль измены.

«О любовь моя, — молилась она безмолвно. — Прости меня».

Глава 24


Алекс выругался сквозь зубы, когда Лунный споткнулся на мокрой земле. Бурк потянул его вверх, а затем пришпорил с новой силой. Где-то неподалеку завыл волк. Ночь была наполнена шелестом дождя и шумом ветра, терзающего темные деревья. Небо над головой покрыто клочьями рваных, похожих на привидения серых облаков, которые проносились с бешеной скоростью, так что казалось, будто само небо несется куда-то в черноту. Луна мелькала временами в разрывах туч, но темнота от этого сгущалась еще больше и казалась почти непроницаемой.

Гренгер украдкой поглядывал на человека, едущего верхом рядом с ним, и с легкостью распознал охватившее его сверхъестественное бешенство. Несмотря на то что Бурк управлял Лунным с обычной сноровкой, Гренгер чувствовал, как напряжены мускулы его тела — он был похож на пружину, готовую в любую минуту развернуться с бешеной силой. Губы Алекса были плотно сжаты, придавая лицу мрачное и напряженное выражение. Но главное — глаза; серые и сверкающие, суженные, как бойницы, они показывали, насколько этот человек должен быть опасен. Такие глаза могут быть у человека, который не просто идет на убийство — жаждет убить. Безжалостные, они смотрели прямо перед собой, вглядываясь в тьму этой дождливой ночи, в них не было ни следа сострадания или доброты.

Гренгер мысленно улыбался. Все шло точно по плану. Сжигаемый ненавистью к этой английской девчонке, Алекс устремился прямо в западню, которая была для него приготовлена. Нет никакого сомнения, что его удивление будет безграничным, когда, вместо того чтобы найти свою преступную красавицу и ее сообщников, он будет окружен Роллинсом и Торном, не говоря уже о самом Гренгере. Ах да, думал про себя Гренгер, это, конечно, будет для него самым сильным ударом.

Скача бок о бок с Алексом через лес, Гренгер испытал нечто похожее на угрызения совести. Дружбу с Бурком, хотя она и претерпела значительные изменения с тех пор, как между Англией и колониями вспыхнула война, вовсе не так легко было предать. Он потерял уважение к Алексу после того, как услышал его глупые мятежные речи. Бурк просто наслаждался «независимостью» и «свободой». Ха! Неужели он не видел, что эта дорожка ведет прямиком к анархии и хаосу. Алекс просто утратил здравый смысл, стал глупым и сентиментальным. И очень опасным для окружающих. А уж каперская деятельность Алекса, так же как его связи с колониальными секретными агентами, решили его судьбу: ему нельзя позволять и дальше заниматься такими делами.

«Конечно, нехорошо получилось с этой девчонкой», — с сожалением думал Гренгер. С каким бы удовольствием он оставил ее себе. Это стройное, соблазнительное тело, золотые волосы и эти незабываемые фиолетовые глаза! Гренгер глубоко вздохнул. Может быть, можно будет убедить Ричарда поделиться ею с ним — ну хотя бы на одну ночь. Однако он хорошо себя знал: познав эту сладкую трепетную плоть, ему уже очень трудно будет от нее отказаться. Это была женщина, которая берет мужчин в плен. Таким образом, думал он с кривой усмешкой, ему ничего не остается, как признать свое поражение, ибо она теперь принадлежит другому.

— Мы подъезжаем. — Шепот Александра прервал царившее молчание. Алекс достал свои карманные часы и раскрыл футляр. — Около половины двенадцатого. У нас достаточно времени, чтобы подготовиться.

Гренгер кивнул, думая, как хорошо все идет. А почему бы и нет? Все было хорошо задумано — результат кропотливого труда и большой подготовительной работы.

А у Алекса в это время сводило челюсти, когда он вспоминал свое возвращение домой. Кромешный ад и смятение! Он никогда не забудет белое, безжизненное лицо Дженни и поникшие плечи Адама. Или выражение лица Гренгера — нахмуренный взгляд, сдвинутые брови, глубочайшее сосредоточение, — когда Алекс стоял в дверях и требовал, чтобы ему ответили, где Элизабет. Довольно! Он старался выбросить из головы воспоминания о том, как они начали рассказывать ему об исчезновении Элизабет. И о том письме, которое она, наверное, случайно забыла, а Гренгер нашел его в спальне. Нет, нельзя думать об этом! Иначе он снова раздует угольки своей ненависти и потеряет всякое самообладание. То есть сделает именно то, чего не должен делать ни при каких обстоятельствах, ни за что.