— Конечно. — Она быстро отвернулась от Александра Бурка.

— Одну минутку, если позволите, — сказал Алекс спокойным и бесстрастным голосом. — Разрешите мне воспользоваться этой возможностью и пожелать вам всего хорошего, кузина. Как вы знаете, я на рассвете уезжаю.

— Вы хотите сказать, что уже покидаете бал? — спросила она дрожащим голосом.

Он кивнул:

— Мисс Херберт оказала мне честь, разрешив проводить ее до дома.

— Я понимаю. — Элизабет усилием воли постаралась улыбнуться. Так, значит, это правда, теперь действительно все кончено. Она проиграла.

— Я желаю вам приятного путешествия, кузен. — Слова с трудом связывались одно с другим и звучали до абсурда официально. Не смея взглянуть Алексу в глаза, Элизабет взяла под руку терпеливо ждущего ее мальчика. — Мистер Уотсон, мне кажется, «Барабан Вирджинии» уже начался.

Льюис вымученно улыбнулся и повел ее с робкой застенчивостью к танцующим. Элизабет ослепительно улыбалась, всем своим видом давая понять, что в восторге от предстоящего танца. В это время уже зазвучал веселый мотив, а танец требовал от танцоров предельного внимания и энергии. К концу бала все уже и так были усталыми. Никто не заметил, что, несмотря на то что мисс Трент лучезарно улыбается, ее лицо бледно, губы дрожат, а глаза при этом необыкновенно яркие и влажные. Ни один человек не знал, что несравненная красавица, звезда бала, мечтает оказаться в собственной комнате, чтобы выплакать там боль своего сердца.


«Наверное, уже около трех часов ночи», — подумала Элизабет. Она лежала, ворочаясь, в своей пуховой постели, слишком несчастная и возбужденная, чтобы уснуть. Этот бал, казалось, будет длиться целую вечность — один сплошной кошмар, демонстрация вымученной веселости, — однако возвращение домой не принесло ей ни малейшего облегчения. Подушка была мокрой от слез, но успокоения не наступало. Александр Бурк уезжает, и она понимала, что теряет его навеки. Ей до боли стало ясно, насколько глубоко он презирает ее.

Но одна мысль жгла больше остальных. Сегодня Алекс, без сомнения, проведет ночь в постели Сэлли Херберт. Она будет наслаждаться его ласками и поцелуями.

Единственным утешением было то, что Сэлли Херберт никогда не сможет пробить железную броню, в которую он закован. Познает — в лучшем случае! — только его страсть и ласки, но никогда не добьется успеха в том, чтобы тронуть его непроницаемое сердце. Ни одна женщина этого не сможет — благодаря его матери.

Элизабет отбросила клетчатое одеяло и несколько минут просидела без движения. Сон не шел к ней. В своем отчаянии она не видела выхода. Уютная спаленка казалась душной. Босая, в одной сорочке, Элизабет вышла в коридор, спустилась по лестнице, добралась до входной двери…

На улице было тепло и спокойно, светили звезды, в их мягком сиянии ночные тени казались не такими сумрачными, как раньше, легкий ветерок раздувал ее ночную сорочку и закручивал ее вокруг голых колен. Она вышла во двор и пошла по направлению к конюшне. Было очень тихо, в кустах шуршали и скреблись разные ночные зверюшки. Кролик перебежал ей дорогу, с голого дерева поодаль внезапно заухала сова. Когда она с трудом открыла дверь конюшни, внутрь проникла лунная дорожка и осветила пол, покрытый кипами соломы, лошадей, переступающих с ноги на ногу в своих стойлах. Очень тихо закрыв за собой дверь, Элизабет медленно вышла на середину. В нос ей ударил сильный запах свежей соломы и лошадей. Она направилась в угол и опустилась на мягкую солому, зарывшись в нее лицом. Снова побежали слезы, и Элизабет начала сотрясаться от рыданий, не в силах примириться со своим безнадежным горем. Никогда в жизни она не чувствовала себя столь одинокой и заброшенной.

Девушка не слышала, как тихо звякнул запор, не заметила, как дверь открылась и в конюшню вновь проникла лунная дорожка. Александр Бурк молча загородил собой проход и стал разглядывать Элизабет, плачущую на соломе. Ее волосы, цвета спелой пшеницы, спутанной массой лежали на плечах, тонкое изогнутое тело просвечивало сквозь ночную сорочку, ноги были босы. Она выглядела нежной и утонченной, в ней была какая-то незащищенность, как в хрупком красивом цветке. Алекс почувствовал комок в горле. Вот она, все еще рыдая, разметалась на своем ложе из соломы.

Он мягко закрыл дверь, но на этот раз Элизабет услышала звук. Она подняла голову и вскрикнула от ужаса.

— Не пугайся, — произнес он странным голосом.

Она закрыла заплаканное лицо руками.

— Что вы здесь делаете? Уйдите, ради Бога! Неужели вы не можете оставить меня в покое?

— Но ты вовсе не в покое. Что с тобой, Лиззи?

Вместо ответа она только покачала головой, отказываясь смотреть в его сторону.

— Уйдите!

Он сделал шаг к ней. Черный камзол был расстегнут у горла и обнажал массивную, заросшую волосами грудь. Волосы в беспорядке падали на брови, а серые глаза испытующе смотрели на нее.

— Лиззи…

— Прекратите! — Элизабет почти кричала. Теперь она подняла голову и посмотрела на него. — Что вы здесь делаете? Как вы меня нашли?

Он пожал плечами.

— Я шел за тобой.

— Как? Вы снова хотите меня изнасиловать? Не рассчитывайте на это! Я подниму такой крик, что разбужу и мертвого, сюда сбегутся слуги и вся ваша семья. Вы не можете больше использовать меня, как делали это на дорогом вашему сердцу корабле, капитан Бурк! — Теперь ее голос звучал ядовито. — Кроме того, разве сегодня ночью вам показалось мало? Или, может быть, Сэлли Херберт не совсем удовлетворила ваше страстное желание?

На его губах появилась мрачная улыбка.

— О Господи, сейчас ты выступаешь в роли сварливой женщины, не так ли? — заметил он.

Эти слова вызвали у нее новый приступ рыданий. Почему она должна вечно с ним сражаться? С человеком, который причинил ей столько горя! И вот теперь она перед ним в таком виде… униженная, растрепанная, у его ног! Нет, это невыносимо!

— Лиззи, пожалуйста, скажи мне причину всего этого! Прямо здесь и сейчас! — приказал он выразительно, наклоняясь над ней.

Она начала непроизвольно и истерично смеяться.

— Это что, приказ, капитан?

— Да.

Но тут неожиданно ее настроение изменилось. Элизабет захлестнуло чувство невыразимой слабости, вся гордость и запальчивость куда-то исчезли, и больше не было сил продолжать этот ужасный спектакль. У нее возникло непреодолимое желание сказать правду, которая владела ее существом, иссушала ее душу все последнее время, — и остатки гордости окончательно исчезли. Она загнанно посмотрела на него и прошептала сквозь слезы:

— Я вас люблю.

Эти слова привели его в шоковое состояние. На его лице отразилась смесь недоверия, изумления и потрясения. Он смотрел на нее так, словно хотел проникнуть в самую душу.

На губах Элизабет появилась горькая улыбка. Она кивнула и прошептала снова:

— Господь видит, я вас люблю. — И опять зарылась лицом в солому и зарыдала с новой силой.

В следующий момент Элизабет почувствовала, что он встал на колени, его руки потянулись к ней, нежно обхватили, губы покрыли ее лицо поцелуями.

— Нет! Нет! Прекратите! — Она пыталась сопротивляться, сбросить с себя его руки, защититься от поцелуев. — Я не позволю снова меня использовать! Как вы можете быть таким жестоким? Вы меня… убиваете…

Но он продолжал ее целовать, не обращая внимания на протесты. У самого ее уха раздался его голос — хриплый и одновременно до странности нежный:

— Нет-нет, Лиззи, я вовсе не жесток, и я вовсе тебя не использую.

Как всегда, от его ласк она почувствовала, что слабеет и все больше усилий требуется для того, чтобы сохранить самообладание.

— Пожалуйста… — умоляла она, извиваясь в его руках.

— Тихо! — Губы Алекса заставили ее замолчать, и она бессильно лежала на его руках с закрытыми глазами и чувствовала, что кровь в жилах пульсирует с новой силой. А потом он прошептал тихо и нежно:

— Я люблю тебя, Лиззи.

Ее глаза открылись. Она смотрела в загорелое лицо, так близко склоненное над ней.

Алекс улыбался, его серые глаза светились такой нежностью, какой она ни разу в них не видела.

— Это правда, моя любовь. Я боролся с собой слишком долго. — С этими словами его губы снова нашли ее и слились в поцелуе, который был неистовым и нежным одновременно.

Она почувствовала, что в ней закипает такой же жар, руки страстно обнимают его, как будто стараясь удержать навеки. Неужели он ее любит? Да смела ли она в это поверить? Да разве в самом деле это может быть правдой?

Несколько мгновений здравый смысл боролся в ней с чувствами. Элизабет пыталась погасить смущение в своей душе, однако потом рассудок отступил, все мысли уступили место захлестнувшей ее волне чувств. Его руки сдернули с нее тонкую рубашку и медленно начали свою сладостную игру. Груди Элизабет налились, он целовал ее, гладил, ласками доводя до экстаза. Под его руками она воспламенялась, становилась одновременно требовательной и податливой и возвращала ему нежность и поцелуи. Элизабет захватило чувство неизмеримой, безбрежной свободы, перед которой бледнели все остальные переживания и оставалась только радость момента — и знание, уверенность в том, что он ее любит.

После этого они лежали в объятиях друг друга, измученные и умиротворенные. Алекс прикрыл их обоих своим черным камзолом, под которым было очень тепло и пахло свежей соломой. Они тихонько и нежно переговаривались. Элизабет вдруг почувствовала необыкновенную легкость и без всякого стеснения смогла ему рассказать обо всем, о чем раньше ей мешала говорить гордость. И о Роберте Мабри, и о Томасе Синклере. О том, как они пытались воспользоваться ее бедственным положением и принуждали совершить неприемлемые для нее поступки.

— Ты единственный человек, которого я когда-либо любила, — бормотала она почти застенчиво, глядя в его глаза. — И единственный мужчина, который был у меня. Других у меня не было.

Алекс видел, как нежно светятся ее глаза, и трогал мягкие волосы, которые шелковыми прядями падали на плечи и грудь. Он прижал ее крепче и снова начал целовать розовые жадные губы.