Мисс Уайби плотно сжала губы и бросилась к коробке с булавками.

Уже позже Элизабет и Дженни обсуждали все подробности этой сцены.

— Я думаю, Кэрри сразила Бена наповал! — с удовольствием провозгласила Элизабет. — О, эта хитрая молодая особа! И все же она выглядит такой несчастной!

— Смерть отца была для нее большим ударом. Теперь ее мать осталась с пятью детьми, из которых Кэрри, я полагаю, самая старшая. Бедный ребенок! Больше всего мне ее жаль за то, что ей приходится работать на мисс Уайби.

— Возможно, какой-нибудь красивый молодой человек облегчит груз этих несчастий, — предположила Элизабет с сияющими глазами.

— Например, такой, как Бен Тукер, если я правильно понимаю? Вы считаете, что Кэрри он понравился?

— Понравился? Да она просто потеряла от него голову! — заявила Элизабет решительно. — Бен очень мил и привлекателен, и к тому же она не могла не заметить, как он на нее смотрел — как глупый щенок! А вы заметили, как Кэрри вспыхнула? Я твердо убеждена, что они оба влюбились с первого взгляда!

— Вы по натуре безнадежный романтик, Элизабет, — смеялась в ответ Дженни. — Откуда вам может быть столько известно о любви?

Элизабет ничего не ответила.

— О, я прошу прощения, моя дорогая, — Дженни бросилась к ней и схватила ее за руку. — Мое замечание было абсолютно бестактным. Простите меня.

— Так что же все-таки вы имели в виду? — непринужденно спросила Элизабет.

— Вы прекрасно знаете, что я имела в виду.

Их глаза встретились, и Элизабет первая отвела взгляд.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы вам помочь, — произнесла Дженни спокойным голосом. Однако Элизабет, сокрушенная тем обстоятельством, что ее чувства оказались понятны чужому человеку, едва покачала в ответ головой и ничего не ответила.

Уже позже, вечером, она сидела в своей спальне на сосновом кресле-качалке возле окна и смотрела на улицу. Там открывалась совершенно сказочная картина: белый снег укутал спящую землю, деревья были покрыты серебряной изморозью, на черном небе таинственно блистал желтый ломоть луны. Элизабет неотрывно смотрела на черное небо и думала при этом о Бене Тукере, о том времени, которое они проводили вместе на «Шершне». Она вспомнила ту ночь, когда он ее поцеловал, — это было прошлой зимой, под звездами, год тому назад. Тогда Элизабет вскружила ему голову. Когда она вспомнила ту ночь, из груди ее вырвался сладкий вздох. А потом вспомнила все, что за этим последовало: Алекс нашел их в объятиях друг друга и страшно разгневался. Затем наступил приступ неистовой горячей страсти. Это была та самая ночь, когда она потеряла свою девственность и открыла в себе глубину страсти. Это была первая ночь, когда Элизабет почувствовала его горячие, алчные поцелуи, нежность его рук на своем избитом и измученном теле. При этом воспоминании ее обдало жаром. И вдруг она ясно осознала, что очень благодарна Бену за все, что он для нее сделал: благодарна именно за его поцелуй под звездами. Ибо это был именно тот самый поцелуй, который заставил Алекса потерять голову от ревности. А теперь ревность должна стать главным действующим лицом ее плана. Ревность — самое древнее и самое действенное оружие женщины, когда-либо изобретенное в извечной войне между полами.

Элизабет еще раз мысленно вернулась к своему плану. Здесь, в собственном доме, окруженный близкими ему людьми, Алекс не посмеет снова мучить ее. Она свободна и может делать все что ей заблагорассудится, без всякого страха расплаты, и собирается использовать свою свободу в полной мере. Элизабет слегка усмехнулась про себя. Возможно, только сведя его с ума от желания, от ревности, притом что он ничего не сможет с этим поделать, она принудит его прийти к какой-то определенности в своих чувствах к ней. Если Алекс не любит ее и никогда не любил, то ей никто и ничто не поможет. Но если в самой глубине его сердца все же скрываются нежные чувства, то ее способ борьбы — и никакой другой — вынесет их на поверхность.

Она улыбнулась, снова вызывая в памяти приступы его ревности. Надо воспламенить Алекса, свести с ума. Какой очаровательной будет ее месть за все бессонные ночи, которые она провела благодаря ему, ночи, когда она рыдала от горя и одиночества, вызванных его холодностью. Пусть эта ревность станет острым мечом, который насмерть сразит Алекса. Пусть она медленно пожирает его до тех пор, пока он, не в состоянии дольше терпеть, должен будет либо провозгласить Элизабет своей женой, либо отказаться от нее навеки. Пусть, потому что все то время, когда она будет тайно охотиться на него, она будет страдать точно так же, как и он. Даже теперь до чего же она тоскует по нему, по его сильному большому телу, по его поцелуям, по его рукам. Как ей хочется дотронуться до его груди, до его волос, губ… Но тут Элизабет стукнула себя по губам и вытерла набежавшие было слезы. Она мысленно прокляла Алекса именно за то, что он заставил ее так в нем нуждаться. Как никогда ранее ей нужно быть терпеливой и очень, очень внимательной, потому что ставки в этой игре слишком высоки — пугающе высоки. Если она проиграет свою партию, то потеряет все.

Глава 20


Сильный пронизывающий ветер завывал в кронах деревьев, заметал падающий густыми хлопьями снег, который перешел в неистовую, ослепляющую метель. Снежная буря бушевала последние три часа и совершенно завалила дороги, сбивая с ног одинокого путника, который отважился подвергнуть себя жестокому испытанию непогодой. Его лошадь по колено увязала в снегу и с трудом продвигалась среди сугробов, пытаясь нащупать тропинку. Наездник — закутанная в черный плащ фигура, согнутая почти пополам на черном крупе коня, — вслух чертыхнулся, потому что конь двигался едва-едва, но когда он принимался подгонять животное громкими подбадривающими криками, их относило ветром в сторону.

Прошло довольно много времени, прежде чем человек и животное добрались наконец до трехэтажного кирпичного здания, окруженного живописным кольцом деревьев, которые теперь были едва видны сквозь ослепляющую безумную пляску пурги. Всадник спрыгнул с коня и, низко наклонив голову против ветра, повел его в конюшню, помещавшуюся за домом. Он долго возился с замерзшей на морозе щеколдой, пока наконец дверь с трудом открылась и из глубины помещения на него взглянула с удивлением чья-то подслеповатая изможденная физиономия.

— Мистер Бурк! — воскликнул старик, и за его спиной послышалось движение: еще одна фигура появилась из темноты и столь же удивленно уставилась на путника.

— Ну разумеется, это я, старый болван! Отойди же в сторону и дай мне войти наконец! Лунный почти замерз, да и я нахожусь далеко не в лучшей форме.

Двое старых слуг принялись действовать. Пока один подхватывал под уздцы Лунного, другой начал сметать снег с плаща Алекса.

— Со мной все в порядке, Уолтер. Черт возьми, присмотри лучше за Лунным! — Бурк оттолкнул от себя слугу и сам подошел к лошади. В конюшне было сравнительно тепло, пол устлан густым слоем соломы. Алекс проследил за тем, как Джек и Уолтер — те самые грумы, что помогали ему неделю назад, когда он приехал в Филадельфию вместе с Элизабет, — старательно растерли дрожащее, полузамерзшее животное. Более молодые слуги ушли в армию, но Уолтер и Джек были для этого слишком стары. Оба они работали на семью Бурков всю жизнь, начав задолго до того как Александр Бурк появился на свет. Он отметил про себя ту сноровку, с которой они массировали и терли щетками коня, задавали ему овес, наливали небольшими порциями воду и накидывали тяжелое шерстяное одеяло на его спину. Благодаря их усилиям Лунный перестал наконец дрожать и с довольным видом опустил морду в мешок с овсом.

— С ним все в порядке, мистер Бурк, — весело заверил его Джек. — Лучше позаботьтесь о себе. Вам не повредит хорошая порция рома.

Алекс усмехнулся. Всклокоченные черные волосы упали на лицо, серые глаза возбужденно сверкали под густыми черными бровями. Он выглядел очень усталым, красивое лицо казалось посеревшим и измученным, однако улыбка моментально изменила его: в согбенной напряженной фигуре сразу промелькнуло что-то мальчишеское.

— Пожалуй, ты прав, Джек, пинта рома могла бы теперь меня хорошенько согреть. Но для начала ответьте мне, что это вы здесь вдвоем делаете в такой час? На улице бушует метель, господа! В такую погоду вам более пристало почивать в постельках со своими дорогими женушками!

— Мы здесь из-за гостей, сэр, — начал Уолтер низким отчужденным голосом. — Вот сейчас мы пришли проверить, в каком состоянии их лошади — мистер Уоррен приказал нам время от времени это делать.

— Гости? В такую ночь, как эта? — нахмурился Алекс, в ту же секунду заметив трех чужих лошадей, стоящих на привязи.

— Да, сэр. Разве вы не видели экипажа у входа? Двое гостей приехали на нем, а третий прискакал верхом. Пришли навестить наших леди. Этим господам все нипочем, я полагаю: буря или не буря. В особенности их интересует мисс Трент. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду.

Грумы обменялись между собой взглядами. Алекс нахмурился еще сильнее.

— О, разумеется, я понимаю. — Это было все, что он произнес, однако быстро повернулся и заспешил к двери.

Буря бушевала с такой же силой, но Алекс был слишком погружен в свои мысли, чтобы замечать непогоду. С опущенной головой, закутанный в плащ по самые глаза, он настойчиво пробивался сквозь ветер к черному входу, который находился на задней стороне дома.

— Итак, она уже завела здесь друзей, — подумал Алекс с угрозой. Он должен был это предвидеть. Как глупо было испытывать угрызения совести по поводу того, что покинул ее в первое же утро после их приезда. Он должен был знать, что Дженни и Адам прекрасно позаботятся о ней без него. А кроме того, Элизабет Трент и сама может позаботиться о себе. Ведь она же по натуре боец. Каким дураком надо быть, чтобы в этом сомневаться, беспокоиться о том, как она устроилась. А он-то надеялся, что Элизабет нуждается в его поддержке. Ха! Можно подумать, что она хоть в ком-нибудь нуждается.