— Да, моя дорогая Анна меня сопровождала и всячески заботилась обо мне, — оживленно лгала Элизабет. Она заранее решила, что дядя Чарльз никогда не должен узнать правду. Он уже никогда не покинет пределы своей спальни, а все посторонние, имеющие к нему доступ, ее тайну не выдадут. Доктор Шифнел согласился, что правда может доставить ему ненужные и опасные огорчения. Поэтому совершенно сознательно Элизабет выдумала занимательную историю о приятном, беззаботном путешествии на борту одного из фрегатов Его Величества, где у нее были все удобства, какие только можно себе вообразить.

— А капитан Мабри — истинный джентльмен, дядя, — сказала она. — Я нашла его совершенно очаровательным.

— Почему бы и нет? — спросил он, и в голосе его прозвучали нотки обычной сердитости. — Любой мужчина, который не попытается тебя очаровать, не мужчина, и у него, должно быть, нет головы. Джентльмен должен узнать настоящую леди с первого взгляда, тем более если леди прекрасна.

Элизабет опустила глаза. В ее мыслях внезапно и пугающе пронесся образ Александра Бурка, стоящего перед ней, уперев руки в бока, и его холодные серые глаза как будто медленно ее раздевали, точно так же, как он это делал множество раз в действительности. Вот этот человек как раз не относился к ней, как к леди, отметила она про себя с горечью. Но в таком случае он, должно быть, не джентльмен.

С некоторым усилием она попыталась вернуться к разговору. Но пока веселые, бодрые слова автоматически слетали с ее языка, мысли непроизвольно устремились совершенно в другом, тревожном для нее направлении.

Почему она неизменно продолжает думать об Алексе Бурке? Ведь наконец от него освободилась, получила именно то, о чем мечтала все эти долгие месяцы. Ей следует думать о дяде Чарльзе, о грядущих днях, когда ей придется собрать все свое мужество и силу, чтобы облегчить его страдания. Следует думать о Роберте Мабри, оказывавшем ей столь лестное внимание на всем протяжении их плавания в Калькутту и обещавшем посетить ее завтра, чтобы осведомиться, как она поживает. А вместо этого совершенно необъяснимо мысли постепенно возвращаются к человеку, которого она больше всего на свете хотела бы забыть. Все это с трудом укладывалось в голове. Почему вопреки здравому смыслу она думает о его лице, его прикосновениях, его голосе? Через некоторое время дядя Чарльз настоял, чтобы Элизабет спустилась вниз и пообедала. Она нехотя согласилась, обещав снова зайти к нему сразу после обеда. Он едва кивнул и в изнеможении прикрыл глаза, она тихонько вышла из комнаты, спустилась по лестнице. На ее лице лежала тень беспокойства и озабоченности, но причиной тому был не только дядя, забывшийся сном от боли, но и нечто другое, что не давало покоя. Несмотря на все усилия, она никак не могла избавиться от своих бесконечных, безжалостных дум.

Глава 11


Через несколько дней жизнь в Калькутте вошла в размеренное, привычное русло. Элизабет по просьбе дяди взяла на себя ведение домашнего хозяйства, наблюдала за деятельностью Фрилы, индуса, управляющего домом, Клода, французского повара, которого дядя Чарльз в свое время сманил вместе с собой из загородного поместья Трентов, а также целого штата слуг, садовников, грумов, лакеев и горничных. Справлялась она со своими обязанностями с легкостью, руководила всеми твердо, но дипломатично, ибо приобрела большой опыт в этом деле за многие годы обитания в огромном доме, имеющем сложное хозяйство и многочисленную прислугу. Ниоми, та самая девушка, которая принесла чай в день ее приезда в Калькутту, стала личной горничной, и ее преданности и расторопности мешали только трудности с языком. Но Элизабет проявляла неустанное терпение и даже пыталась выучить несколько слов по-бенгальски, хотя одновременно заставляла свою очаровательную горничную заучивать английские слова. Несмотря на все ее усилия, общение с помощью жестов оставалось пока главным развлечением дня.

Каждое утро она проводила несколько часов с дядей Чарльзом в его большой спальне, разговаривала, читала ему вслух и получала от этого общения чрезвычайное удовольствие, ибо могла наконец множеством мелких услуг как-то облегчить его страдания. Однако к полудню дядя обычно засыпал под воздействием лекарств, ибо в это время его боли усиливались и становились почти невыносимыми. Он мог существовать только благодаря лаудануму. В эти часы Элизабет частенько занималась тем, что читала или шила, однако несколько раз ей привелось принять некоторых жен английских служащих, проживающих в Калькутте. К ее удивлению, она нашла Калькутту весьма цивилизованным городом, и английское общество в ней было так же погружено в развлечения, сплетни и скандалы, как и в Лондоне.

Здесь устраивались прогулки на экипажах по главной улице и вокруг ипподрома, вечерние выезды по набережной, пешие прогулки, введенные лордом Гастингсом специально для леди и джентльменов. Проводились очаровательные пикники на реке Гугли, пышные балы в здании Лондонской таверны на улице Ванситарт, с танцами, вистом и другими азартными играми, продолжавшиеся ночи напролет. Был также театр, который помещался в новом, специально построенном для него здании, открытый в 1772 году. В нем играли даже Шекспира.

Такое обилие развлечений удивляло Элизабет: Калькутта была местом драматических контрастов. Индусы жили в ужасающей бедности, в примитивных соломенных мазанках, поддерживая свое нищенское существование тяжелой работой. Единственную радость их жизни составляла религия. Однако среди всей этой нищеты вырастали вдруг блистательные белые виллы с мраморными лестницами, ухоженными садами, в которых цвели орхидеи, били фонтаны и разгуливали удивительные птицы с ярким оперением. Улицы, пропитанные запахом коровьего навоза, были заполнены рикшами и запряженными волами двухколесными повозками; по ним проносились роскошные экипажи, представляющие собой в совершенно невообразимом сочетании смесь простоты и вычурности. В то время как британцы, объединившиеся вокруг Ост-Индской компании, занимались приемами, игорными домами и были одеты в изысканные шелка, атлас и кружева, индийцы с тюрбанами на голове толпились на улицах в свободных бедных одеждах, курили кальян или меланхолично бренчали на струнах ситара.

Днем в городе царила суматошная атмосфера, но по ночам нельзя было забывать о том, что рядом джунгли. Голодные тигры, отвратительные гиены в поисках жертвы заходили иногда на грязные и безлюдные ночные улицы. Бродяги, разбойники и воры вместе с хищниками выползали из своих нор. Это была дикая, экзотическая страна, полная несообразностей, и Элизабет с жадностью впитывала ее терпкие ароматы.

Одним из ее любимых развлечений в дневное время стали поездки по городу в сопровождении капитана Роберта Мабри. Капитан Мабри был высокий, стройный, с чрезвычайно приятной наружностью. У него были вьющиеся темно-каштановые волосы и ласковые карие глаза. Он сразу же очаровал Элизабет своей простодушной улыбкой и хорошими манерами. После захвата «Шершня» Мабри назначили его капитаном. Он считал Элизабет одной из пленниц Бурка. Мабри служил под командованием адмирала Ричарда Перри, и оба с удовлетворением приняли ее спокойные объяснения по поводу обстоятельств пленения. Весьма галантно Мабри настоял на том, чтобы она заняла каюту капитана Бурка и оставалась в ней до конца путешествия, в то время как он, новый хозяин корабля, поместился вместе с матросами в маленькой неудобной каморке. Элизабет показалось странным заново переносить свои вещи в апартаменты Бурка и снова спать на огромной кровати, теперь уже в полном одиночестве. Каюта представлялась ей неестественно громадной и пустой, но она путешествовала с большим комфортом и была благодарна капитану Мабри за его доброту.

Их дружба крепла. Элизабет находила его внимание очень лестным, ибо слишком долго ни один мужчина не расточал ей столь щедрых комплиментов и не проявлял к ней такой чрезмерной заботливости. Александр Бурк относился к ней по-другому! Роберт Мабри был в высшей степени очарователен и учтив, и она чувствовала, что его общество нравится ей все больше и больше.

В один прекрасный день, приблизительно через неделю после приезда, Элизабет ехала рядом с ним в экипаже по оживленной улице. Пока они проносились мимо местных жителей, торгующих всем чем попало, от цветов до рыбы, и мычащих коров, бесцельно бродящих вокруг, она исподтишка посматривала на него.

— Посмотрите сюда! — вдруг крикнул он, смеясь, и указал куда-то своим хлыстом, в то же время ловко уворачивая лошадей от возникшей на их пути ничего не понимающей коровы. Элизабет посмотрела в указанном направлении и вскрикнула от удивления. Маленький мальчик, индиец, по виду не старше, чем Генри, ехал верхом на слоне через заполненную толпой улицу. Животное издавало громкие, трубящие звуки и невозмутимо шло вперед, в то время как рикши и повозки, запряженные волами, отъезжали в сторону, спеша освободить ему дорогу. Слон подошел вплотную к выставленной прямо на улице глиняной посуде и ненормально огромным морщинистым хоботом принялся расшвыривать ее в разные стороны. Из лавки выбежал хозяин, индиец, и начал извергать злобные проклятия в адрес и мальчика, и слона, но они продолжали свой неторопливый путь.

— Я никогда не видела раньше ничего подобного! — восторженно воскликнула Элизабет.

— И никогда не привыкнете к зрелищам такого рода, — заверил ее Мабри. — Я в Индии уже второй раз и не перестаю восхищаться всем, что здесь вижу и слышу.

— А ваш первый визит в Индию продолжался долго?

— Около месяца, — он посмотрел на нее с многозначительной улыбкой. — Надеюсь, в этот раз он продлится гораздо дольше.

Элизабет приложила к лицу тонкий муслиновый платок и изящным движением вытерла пот, постоянно выступающий от жары. Другой рукой она усиленно обмахивалась прекрасным шелковым веером ручной работы, подаренным ей Робертом как раз сегодня.

— Мне будет вас не хватать, когда вы уедете, — сказала Элизабет с притворной застенчивостью.