Как только он начал размышлять о честных, говорящих в открытую людях (он удерживал себя от этого все утро из уважения к печальным обстоятельствам), мысли его сразу обратились к Саре и ее семье. Наступит ли после смерти деда облегчение для него и для Сары, или теперь, когда он стал прямым наследником фабрики, все станет еще сложнее? Правда, она уже больше не работает у Риммингтонов. Она не вполне понимала, насколько это важно для нее же самой, однако уступила ему и стала одной из множества ткачих на фабрике Листера. Жилка начала пульсировать где-то в конце челюсти, возле самого уха. Что бы ни говорили люди, если бы их связь сделалась достоянием гласности, никто не мог бы упрекнуть его, что он принудил к сожительству одну из работниц на фабрике отца, воспользовавшись своим положением.

Дверь отворилась, и в комнату вошел отец. Уильям заметил, что лицо у него напряженное – то ли из-за переживаемого потрясения, то ли потому, что он уже испытывает груз новых обязанностей. Отец не принадлежал к числу людей, жаждущих власти, и почти немыслимо было представить его в роли всесильного фабриканта.

Он шел через комнату по турецкому ковру, а Гарри, Нина, Роуз и Лотти тотчас умолкли, понимая, откуда он пришел и с каким известием.

Уолтер легко коснулся ладонью плеча Ноуэла.

– Твоя мама ждет тебя в китайской гостиной, – произнес он дрогнувшим голосом.

Уильям скорее почувствовал, чем увидел, как Ноуэл вдруг весь напрягся, и ощутил прилив сострадания к двоюродному брату. Ни сам Уильям, ни Гарри не испытали особого потрясения, прощаясь с покойным дедом, восковое лицо которого ничуть не напоминало о полном энергии и движения Калебе Риммингтоне. Ноуэлу, понятно, будет тяжелее, потому что он не знал деда живым. Жилка возле челюсти продолжала пульсировать. Не слишком приятно для кого бы то ни было знакомиться с собственным дедом таким вот образом.

Ноуэл послушно и без колебаний вышел вместе с Уолтером из комнаты, в которой после этого воцарилась гробовая тишина. Еще минуту назад лед между ними таял с примечательной быстротой, а теперь, когда им напомнили, ради чего они собрались здесь все вместе, даже Лотти замерла в неловком молчании.

Спустя четверть часа гроб Калеба Риммингтона с подобающей скорбной торжественностью вынесли из Крэг-Сайда. За гробом следовала в полном составе его прежде разъединенная семья. Лиззи положила руку в черной перчатке на локоть брата. За ними шли Уильям и почти прижавшаяся к нему Лотти. Гарри сопровождал Нину. Замыкали шествие Ноуэл и Роуз. Множество других участников похорон, приглашенных сопровождать покойного из его дома, двигались за ними. Ноуэл был не вполне уверен, но все же решил, что один из весьма достойных на вид джентльменов – адвокат Риммингтонов. Еще одного он узнал: это был патриарх самой престижной семьи брэдфордских производителей шерсти Джейкоб Беренс.

Гроб и провожающие покойного в последний путь проследовали по холлу между выстроившимися в две параллельные линии слугами. У многих слуг на глазах были слезы, а одна совсем молоденькая служанка открыто утирала мокрые глаза.

Это произвело сильное впечатление на Ноуэла. Вплоть до последней недели он редко вспоминал о своем деде Риммингтоне, а из-за того, как он обошелся с матерью, не особенно его жаловал. Но человек, которого искренне оплакивали те, кто обслуживал его в частной жизни, не мог быть таким уж плохим.

Ноуэл мысленно вернулся к тому завораживающему моменту, когда он, стоя рядом с матерью у гроба, смотрел на строгие черты своего деда. Даже в смерти лицо Калеба Риммингтона сохраняло выражение уверенной силы. Первой реакцией Ноуэла было желание перенести эти черты на полотно. А еще он понял, почему пропасть между матерью и ее отцом оказалась такой глубокой и непреодолимой. Калеб Риммингтон был не из тех, кто легко уступает. С чем-то похожим на благоговение Ноуэл вдруг осознал, какую огромную смелость проявила его мать, женщина с мягкими манерами, когда решительно и твердо последовала зову сердца и вышла замуж за его отца.

Когда они покинули закрытые экипажи и вошли в брэдфордский кафедральный собор, там на хорах уже было полным-полно народу. Нина чувствовала себя так, словно к ней обратились взгляды всех присутствующих, когда она заняла место на церковной скамье во втором ряду. Ноуэл сел по одну сторону возле нее, Гарри – по другую. Как хорошо, что откуда-то взялись деньги, обеспечившие для них приличные траурные костюмы! Любопытно, гадают ли присутствующие леди о происхождении ее стильного костюма? Нина была убеждена, что ни одной из них не придет в голову, будто он сшит ею самой. Ни одна вещь, придуманная и сшитая ею для себя, не производила впечатления самодельной.

Все собравшиеся встали. Волны трагической и торжественной органной музыки омывали их. Беспокойные глаза Роуз остановились на осыпанном лилиями гробе у алтаря. Этому чисто формальному обряду в душной церкви она предпочла бы нечто прекрасное и первобытное. Похороны, достойные воителя. Погребальный костер, как у викингов, на поросшем вереском холме над Крэг-Сайдом.

Рядом тихо всхлипнула Лотти, слезы текли по ее щекам.

Роуз инстинктивно взяла руку Лотти в черной перчатке в свою. Долгую, очень долгую минуту пальцы Лотти оставались безответными, но потом, когда отзвучал последний стих гимна, исполненного всеми, кто был в церкви, эти пальцы переплелись с пальцами Роуз и крепко сжали их.

Глава 7

– Выходит, ты скоро перестанешь с нами водиться, а? – мрачно задал вопрос Микки Поррит, когда он, Роуз и Дженни устроились на своем излюбленном местечке, а именно на крыше сарая; при этом Бонзо бескомпромиссно уселся на голой каменистой земле и то и дело сердито взлаивал, чтобы напомнить о своем существовании.

– Ничего подобного. С какой стати мне с вами не водиться? – Роуз сорвала травинку, которая проросла из трещины в крыше сарая. – Я никуда не уезжаю.

– А я слыхал другое. – Микки, одетый в потертую курточку, притянул коленки к груди и обхватил их обеими руками. – Я слыхал, вроде вы сваливаете всей семьей в Илкли жить у этого пижона, твоего дяди.

Роуз нахмурилась – не из-за грубого слова, а потому, что тоже слышала нечто подобное. С самых похорон Нина не раз повторяла одно и то же: «Мама переменила намерение и согласна, чтобы мы переехали. А как же иначе? Кто согласится прозябать на Бексайд-стрит, если может жить в Крэг-Сайде?»

– Мой дядя Уолтер вовсе не пижон, – сказала Роуз, переводя разговор на ту почву, на которой чувствовала себя увереннее. – Он просто говорит правильно и красиво, вот и все.

– Он говорит, как пижон, одевается, как пижон, и водит пижонскую машину, – возразил Микки, не желая поддаваться на ее уловку. – И своего добьется, потому как Бексайд-стрит ему вовсе ни к чему.

Роуз нетерпеливым движением отбросила травинку на край крыши.

Дженни, которая терпеть не могла разногласий любого сорта, с беспокойством переводила взгляд с одного на другую. С того самого дня как они с Роуз свернули на Бексайд-стрит и увидели пижонскую машину возле дома номер двадцать шесть, ничего уже не было по-старому. Сплетни о Сагденах набирали силу. Даже отец Микки Альберт Поррит внес свою лепту в разговоры, заявив, что с того дня, как помогал им переезжать, понял: тут дело нечисто.

И Дженни заговорила примирительно:

– Может, дядя Роуз не будет приезжать сюда особенно часто, потому что ее дедушку уже… в общем, после похорон?

Роуз крепко сжала полные губы. Какое кому, в конце концов, дело до посещений ее дяди Уолтера? С тех пор как они начались, обращение Альберта с ней резко переменилось, а мама Дженни почти перестала заходить к ним домой.

– Это не потому, что она считает твою маму чересчур шикарной, – объясняла Дженни. – Она просто не хочет оказаться у вас в доме, если твой дядя приедет неожиданно.

– Но почему? – недоумевала Роуз. – Какое это имеет значение?

Этого Дженни не знала. Она только знала, что это имеет значение и что ее мама, когда она ей сказала о приезде шикарного дяди Роуз Уолтера в дом номер двадцать шесть, выронила из рук банку с вареньем и выглядела так, будто вот-вот упадет в обморок.

Дженни снова присела на корточки и стала ждать, что ответит Роуз Микки.

– Похороны моего дедушки не имеют никакого отношения к визитам дяди Уолтера, – заговорила Роуз, непреднамеренно усиливая тревогу Дженни. – Он родственник, член семьи, а родственники время от времени обмениваются визитами, верно?

– Что верно, то верно, – согласился Микки. – Только так бывает в обыкновенных семьях. – Он выковырял откуда-то комок земли и швырнул им в Бонзо, чтобы заставить того замолчать. – А твоя семья не в точности обыкновенная, правду я говорю? Ты даже не знала свою родню, пока твой дед не помер, и они все шикарные, разве не так? Разве они обыкновенные люди, такие, как моя родня, и родня Дженни, и Герти, и вообще все люди на Бексайд-стрит? Они шикарные, стало быть, и ты такая, как они, а ежели ты такая…

Роуз прекрасно поняла, что хотел сказать Микки. Он хотел сказать, что если и она шикарная, значит, не подходит для Бексайд-стрит. Изо всех сил сдерживая слезы, она вскочила на ноги.

– Не говори так, Микки Поррит! Не смей так говорить, иначе я больше никогда не стану с тобой разговаривать! Бексайд-стрит – это мой дом, и я имею такое же право жить здесь, как ты и Дженни!

Дженни, всегда готовая установить мир, тоже встала.

– Микки не хотел тебя обидеть, Роуз! – горячо заговорила она. – Он просто сбит с толку. Мы тут никогда не имели дела с пижонской семьей и…

Роуз ее не слушала. Она тоже была сбита с толку. Если даже Микки и Дженни начнут относиться к ней по-другому, узнав, что она в родстве с Риммингтонами, то что уж говорить об остальных ее приятелях и подругах? И как они станут относиться к Ноуэлу и Нине, к маме и отцу?

Она подбежала к самому краю крыши, легла на живот и начала сползать вниз до тех пор, пока не повисла над землей на руках. Потом под неистовый лай Бонзо отпустила руки и спрыгнула. При таком способе прыгать приходилось с не слишком большой высоты, но все же приземление было чувствительным.