Сигрид Унсет - Йенни

– Хельге! – воскликнула Йенни, глядя на него. – Ведь я ни одного слова не произнесла о твоей матери!

– Нет, ты сказала: «моя мать не такая».

– Нет, я вовсе не таким тоном это сказала. Я сказала: «моя мать».

– Моя мать, – сказала ты. – То, что ты ее не любишь, – это твое дело, хотя у тебя никакого основания для этого нет… Но ты могла бы понять, что она моя мать и что о ней так говорить не следует. Я люблю ее, какая бы она ни была…

– Хельге! Хельге, что с тобой? – Она не договорила, потому что к горлу ее подступили слезы. А если бы Йенни Винге заплакала, то это было бы нечто совершенно необычное. А потому она замолчала, сконфуженная и испуганная таким припадком. Но Хельге заметил ее волнение.

– Йенни! О, Йенни, прости меня! Теперь ты сама видишь, не успел я приехать, как это началось… – Он сжал кулаки и крикнул куда-то в пространство: – О, я ненавижу, ненавижу… то, что называется моим домом!

– Дорогой, милый мой… не надо так… О, родной мой, не принимай этого так близко к сердцу! – Йенни изо всех сил прижала его к себе. – Хельге! Дорогой мой, выслушай меня, скажи, разве это имеет хоть какое-нибудь отношение к нам? Это нас совершенно не касается… – И она целовала и ласкала его до тех пор, пока он не перестал рыдать.

Йенни и Хельге сидели на диване в его комнате. Они сидели, крепко обняв друг друга, и ничего не говорили.

Был воскресный день в июле. Йенни гуляла утром с Хельге, а потом обедала у его родителей. После обеда пришлось вчетвером сидеть в гостиной в ожидании кофе. Но после кофе Хельге позвал Йенни в свою комнату под предлогом, что он хочет прочитать ей свою рукопись.

– Ох, – сказала Йенни как бы про себя. Хельге не спросил, почему у нее вырвалось это междометие. Он усталым движением положил голову к ней на колени, а она стала нежно гладить его по волосам, но ничего не произносила.

– Да, да, – со вздохом произнес Хельге. – У тебя на Виа Вантаджио было гораздо приятнее и уютнее. Не правда ли, Йенни?

Из кухни доносился звон посуды, и в комнату проникал чад. Фру Грам готовила что-то к ужину. Йенни подошла к открытому окну и заглянула в темный колодец, представлявший собою двор. Все окна напротив были кухонные, на всех углах и во всех этажах были одинаковые широкие окна с жалюзи. Из одной людской доносилась игра на гитаре, и дребезжащее сопрано пело:

На Йенни напало уныние, но звуки гитары напомнили ей Виа Вантаджио, и Ческу, и Гуннара, который часто сидел в углу дивана, положив ноги на стул, и напевал итальянские песенки, тренькая на гитаре Чески. И ее вдруг неудержимо потянуло ко всему этому. Хельге тихо подошел к ней:

– О чем ты думаешь?

– О Виа Вантаджио.

– О, Йенни, как нам было хорошо там!

Она вдруг порывисто обняла его и нежно притянула его голову к себе на плечо. Когда он заговорил, она вдруг поняла, насколько чуждо было ему то, о чем она так болезненно тосковала.

Подняв его голову и заглянув прямо в его золотисто-карие глаза, она старалась перенестись в залитую солнцем Кампанью и представить себе Хельге, каким он был, когда, лежа на зеленой траве среди цветов, он не сводил с нее влюбленного взора.

Она хотела во что бы то ни стало стряхнуть с себя чувство гнетущей тяжести, которое овладевало ею каждый раз в доме Хельге.

Все здесь было для нее невыносимо и глубоко противно. И так это было с первого же вечера, когда ее пригласили после официального приезда Хельге. Она должна была разыграть недостойную комедию, когда фру Грам представила ее своему мужу. И это на глазах Хельге, который знал, что она притворяется и что они обманывают его мать! Это мучило ее ужасно. Но это было еще не все; было другое, еще более отвратительное. Когда она на несколько минут осталась с глазу на глаз с отцом Хельге, тот сказал ей, что он недавно приходил в ее ателье, но не застал ее дома. «Да, в этот день я не была в ателье», – ответила она и вспыхнула до корней волос. Он посмотрел на нее таким странным, растерянным взглядом, что у нее вдруг вырвалось: «Нет, я была в ателье; но я не могла отворить дверь, потому что у меня сидел один знакомый». Грам улыбнулся и сказал:

– По правде сказать, я хорошо слышал, что кто-то был у тебя в ателье.

Тогда она окончательно смутилась и пробормотала, что это был Хельге и что он уже несколько дней как приехал в Христианию, но скрывал свой приезд.

– Дорогая Йенни, – тихо проговорил Грам, и Йенни хорошо видела, что он был очень недоволен, – вам вовсе не надо было скрываться от меня. Поверьте, что я-то во всяком случае оставил бы вас в покое. Да, да… но, конечно, я должен сознаться, что меня очень порадовало бы, если бы Хельге захотел повидаться со мной…

Йенни окончательно растерялась и не знала, что ответить ему на это.

– Ну, что же, – прибавил Грам, – я, конечно, постараюсь, чтобы Хельге не заметил, что я знаю это.

Йенни вовсе не хотела скрывать от Хельге, что она проговорилась его отцу и выдала его маленькую тайну. Но она так и не собралась с духом сказать ему об этом, так как боялась, что это ему будет неприятно. И ее постоянно мучило и нервировало сознание, что она живет в какой-то лжи, что от одного она скрывает одно, от другого – другое.

У нее дома также никто ничего не знал. Но там это было совсем другое дело. Она не привыкла говорить с матерью о своих личных делах, они никогда не понимали друг друга. Теперь же, по настоянию Йенни, мать уехала в деревню, так как это было необходимо для здоровья младшей сестры, и Йенни окончательно переселилась в ателье, а обедала она в городе.

И как это ни странно, но Йенни никогда еще не любила так свою мать и свой дом. Это ничего, что мать не понимала ее. Когда та видела, что Йенни приходится плохо в том или ином отношении, она всегда старалась прийти на помощь своей дочери, не расспрашивая ее ни о чем. Ей никогда и в голову не могло бы прийти приставать к своим детям с какими-нибудь неделикатными расспросами. Какая разница с домом Хельге! Йенни казалось, что вырасти в таком доме было то же самое, что вырасти в аду. Хуже всего было то, что гнет, который ложился на их сердца в этом доме, давал себя чувствовать даже и тогда, когда они были одни. Но она твердо решила во что бы то ни стало преодолеть этот гнет. Бедный, бедный Хельге!..

– Дорогой мой Хельге! – прошептала она, осыпая его ласками.

Грам возвратился с прогулки, и они пошли к нему в кабинет.

Через некоторое время к ним присоединилась и фру Грам.

– Ты забыл взять с собой зонтик, мой друг… как и всегда, – сказала она ласково. – Хорошо, что тебе повезло и ты не попал под дождь. Ах, уж эти мужчины! За ними вечно нужен глаз да глаз, – и она с улыбкой посмотрела на Йенни.

– По правде сказать, ты и не можешь укорить себя в том, что недостаточно усердно присматриваешь за мной, – ответил Грам. Он всегда так изысканно вежливо говорил со своей женой, что это производило неприятное впечатление на посторонних.

– А вы предпочитаете сидеть здесь? – спросила она, обращаясь к Хельге и Йенни.

– Это странно, – ответила Йенни, – но чуть ли не во всех домах самая уютная комната – кабинет. Так было и у нас, пока жив был мой отец, – добавила она быстро. – По всей вероятности, это потому, что кабинет устроен для работы.

– Ну, в таком случае кухня должна была бы быть самой уютной комнатой в нашем доме, – заметила со смехом фру Грам. – Как ты думаешь, Герт, где работают больше, в твоем кабинете или в моем? Мой кабинет – это, конечно, кухня…

– Должен сознаться, что в твоем кабинете, без всякого сомнения, производится гораздо больше работы.

– Да, – произнесла со вздохом фру Грам. – А теперь я воспользуюсь вашим любезным предложением, фрекен Винге, и попрошу вас на этот раз помочь мне с ужином. Уже поздно…

Когда все сидели за ужином, раздался звонок. Пришла племянница фру Грам, Огот Санд. Фру Грам познакомила ее с Йенни.

– Ах, вы, должно быть, та самая художница, с которой так много бывал Хельге, когда он жил в Риме? – и она засмеялась. – Знаете, ведь я вас видела в Стенерсгаде… Вы шли с дядей Гертом, и в руках у вас был ящик с красками…

– Ты, наверное, ошибаешься, милая Огот, – оборвала ее фру Грам. – Когда же это могло быть?

– Это было недели две тому назад. Я возвращалась из школы…

– Верно, верно, – сказал Грам. – Фрекен Винге уронила свой ящик с красками, и я помог ей подобрать все.

– А, так это настоящее маленькое приключение, в котором ты не покаялся своей жене, – проговорила фру Грам и принужденно расхохоталась. – А я-то и не подозревала, что вы уже успели познакомиться!

Грам тоже засмеялся:

– По-видимому, фрекен Винге не узнала меня. Это для меня не очень-то лестно, а потому я и не напоминал о себе. Неужели же вы и не заподозрили, фрекен Винге, когда познакомились со мной здесь, что я тот самый добрый старичок, который пришел к вам на помощь в трудную минуту?

– Мне казалось сперва… но я не была уверена, – произнесла Йенни слегка дрожащим голосом, и при этом она вспыхнула до корней волос. – К тому же и вы, по-видимому, не узнали меня… – Она сделала слабую попытку улыбнуться, но сама чувствовала, как пылают ее щеки и как неуверенно звучит ее голос.

– Да, это действительно настоящее приключение, – сказала опять с ядовитым смехом фру Грам. – И что за удивительное совпадение!

– Господи, неужели я опять сказала что-нибудь невпопад? – спросила Огот, когда они после ужина перешли в гостиную. Грам пошел к себе в кабинет, а фру Грам возилась на кухне.

– Здесь в доме всегда сидишь, точно на угольях. Всегда можно ожидать взрыва… Но объясните мне, пожалуйста, в чем дело? Я ничего не понимаю.

– Прошу тебя, Огот, не вмешиваться в чужие дела. Заботься о своих, – сказал Хельге с раздражением.

– Ах, милый мой, пожалуйста, не кусайся! Скажи лучше, уж не ревнует ли тетя Бекка дядю Герта к фрекен Винге?