— …осложнившуюся ипохондрией! — пискнула чтица. — И наше дурное настроение нередко делало нас агрессивными!

— Вы, сдается мне, только что вернулись из церкви Святого Августина, где вроде бы должны были принять причастие? — в негодовании напустилась на нее старая дама. — В таком случае, дочь моя, можете отправляться исповедоваться заново! Вы вполне заслужили, чтобы я немедленно отправила вас за покупками.

— Прошу вас, не делайте этого, — сказал Альдо, со вздохом опускаясь в стоявшее рядом креслице. — Мне очень много надо вам рассказать. Вам обеим!

— Ну, это может немного подождать… Хотя бы до тех пор, пока ты основательно не подкрепишься. Ты выглядишь хуже некуда, просто смотреть страшно. От Лизы, конечно, все еще никаких новостей?

— Никаких.

— А… о камнях что-нибудь известно?

— Мы смогли проследить их путь до недавнего времени.

— Значит, ты знаешь, где они сейчас?

— Пока что нет… но рассчитываю на вас, чтобы это узнать.

— На меня? — изумилась госпожа де Соммьер.

— Да. Но сначала я должен рассказать вам обо всем, что с нами приключилось.

И Альдо, не переставая при этом поглощать в неимоверных количествах круассаны, гренки с маслом и с джемом, варенье и кофе, приступил к насколько можно подробному рассказу. Правда, кое-какие детали он все же опустил, избавив маркизу де Соммьер от описания ночи, проведенной с Саломеей. О том, какое неприятное напоминание о себе оставила у него на шее Илона, он тоже умолчал, тем более что след этой встречи был стыдливо заклеен пластырем. Впрочем, под конец тетушка Амелия слушала его уже не так внимательно, а последние слова и вовсе почти пропустила мимо ушей. Едва Альдо произнес имя принца Райнера, она впала в глубокую задумчивость. И еще довольно долго молчала после того, как племянник умолк. В конце концов лицо ее выразило сомнение, а во взгляде, устремленном на Альдо, блеснул веселый огонек.

— При дворе Фердинанда никогда не было никакого Принца Райнера. Эта девица тебе сказки рассказывала…

Или нет, скорее она просто скрыла под маской своего героя. На самом деле речь идет, должно быть, о Манфреде-Августе, кузене Гогенцоллернов; и королева Мария действительно рассказывала мне о его «возмутительной» связи с цыганкой, девушкой, которую он поселил в старинном охотничьем домике неподалеку от Синаи…

— Может быть, это и так, но только, если мы начнем заниматься предположениями, нам нелегко будет во всем разобраться. Можете ли вы, если допустить, что принц тот самый, отыскать среди его кузин немецкую принцессу, страстно любящую изумруды? Хотя вряд ли после войны, разорившей три четверти аристократии, еще остались принцессы, способные покупать себе драгоценности такого класса…

Вместо ответа маркиза де Соммьер снова погрузилась в размышления, только на этот раз она размышляла вслух:

— У двойного дома Гогенцоллернов и Гогенцоллернов-Зигмарингенов, к которому принадлежат румынские короли, кузенов и кузин более чем достаточно, но если мы, как ты предлагаешь, будем исходить из того, что речь идет о Манфреде-Августе, то среди его родни я не вижу ни одной принцессы, которая могла бы нас устроить.

— О, нет! — простонал несчастный Альдо, у которого снова возникло ощущение, будто он уперся во внезапно выросшую перед ним непреодолимую стену.

— Но зато есть одна великая княгиня. Твоя графиня-цыганка, должно быть, что-то спутала, впрочем, скорее всего покупательница просто поостереглась называть ей свое настоящее имя. Да, все, что я могу тебе предложить, это великую княгиню!

— Русскую? И после Октябрьской революции?

Немногим, и даже очень немногим из них, не стану спорить, все-таки удалось сохранить свое состояние; но на этот раз наша великая княгиня своим титулом обязана вовсе не принадлежностью к семье русского царя. На самом деле она грузинка. Федора Дадиани, ведущая свое происхождение от мегрельских князей11, в свое время вышла замуж за великого князя Карла-Альбрехта Гогенбурга-Лангенфельса, который был намного старше ее и оставил ее богатой вдовой, владелицей земель и замков, в том числе одного весьма значительного…

Воскрешенный этим известием Альдо звучно хлопнул себя ладонью по лбу.

— Один из тех медиатизированных12 князей , которых в Германии было полным-полно! Как же я раньше об этом не подумал? Я знаю понаслышке о великой княгине Федоре, но никогда с ней не встречался и понятия не имел о том, что она собирает драгоценные камни…

— Собственно говоря, она этим и не занимается, она всего лишь страстно любит изумруды…

— …И не смогла устоять перед теми самыми камнями, которые я ищу! Ну что ж, тетушка Амелия, по-моему, за несколько минут вам удалось полностью разобраться в этом вопросе. «Свет» и «Совершенство» теперь находятся у этой женщины, и я непременно должен ее найти!

— Не так-то это легко сделать, как тебе кажется. Эта женщина, кстати, очень красивая, путешествует по всему свету и коллекционирует любовников. Во всяком случае, так мне сказали, — уточнила маркиза, а затем повернулась к старой деве: — План-Крепен, не попросите ли вы принести мне чашечку кофе: этот милый мальчик выпил весь кофейник!

— Знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы меня ей представить?

— Да нет, пожалуй. Если не считать румынской королевы Марии, которая терпеть ее не может, и Манфреда-Августа, который был ее любовником и с которым я встречалась всего один раз в жизни, в Бухаресте, мне никто и в голову не приходит…

И тут раздался спокойный, но вместе с тем торжествующий голос Мари-Анжелины, уже собиравшейся выйти из комнаты, чтобы передать распоряжение маркизы:

— Послезавтра принцесса Мюрат устраивает в своем особняке на улице Монсо благотворительный вечер в пользу Комитета помощи русским эмигрантам… И княгиня Федора там будет!

— Откуда, черт возьми, вы это знаете?! — вскричал потрясенный Альдо, но у госпожи де Соммьер ответ был уже наготове.

— Шестичасовая месса в церкви Святого Августина, разумеется! Ты разве забыл, что именно там План-Крепен добывает большую часть сведений? Но откуда, — продолжала она, повернувшись к своей чтице, — откуда вам известно, что она, как вы говорите, там будет?

— О, она в каком-то смысле главная гостья на этом вечере. В особенности для челяди: она до такой степени щедра, что слуги принцессы Мюрат чуть ли не свечи жгут в ее честь, когда она появляется. И потом, не говоря уж о том, что она украшает собой любое собрание, ее присутствие напоминает о покойной принцессе Ахилл Мюрат, урожденной Саломее Дадиани, мегрельской царице и ее кузине. В доме Мюратов склонны поддерживать воспоминания о коронованных особах.

Я бесконечно вам благодарен, Анджелина! — воскликнул Морозини, чувствуя, что возрождается к жизни. — Вы, несомненно, лучший источник информации, какой мне когда-либо встречался в жизни. А не знаете ли вы случайно, каким образом я мог бы в течение сорока восьми часов добиться, чтобы меня пригласили в дом, где я не знаю ни одной души, а главное, незнаком с хозяевами? — поинтересовался он, явно поддразнивая старую деву.

Но если он рассчитывал застать ее врасплох, то ошибался. Мари-Анжелина с вызовом поглядела на него.

— Нет, — сказала она, — пока не знаю, но сейчас же узнаю!

И мгновенно выскочила за дверь. А часом позже уже вернулась с информацией, которая показалась Морозини не лишенной интереса: в тот же день после обеда в особняке Друо должен состояться аукцион, на котором предполагается распродать библиотеку старика-генерала, потомка одного из офицеров Великой армии. На продажу выставлены книги, принадлежавшие Наполеону I, а кроме того, письма императора и его маршалов, которые владелец терпеливо собирал на протяжении всей своей жизни. Принц Мюрат болен гриппом и не встает с постели, поэтому на аукцион пойдет его жена с его секретаршей и его сестрой, герцогиней де Камастра.

Альдо прекрасно понимал, какая пропасть лежит между тем, чтобы оказаться на аукционе, среди толпы, в нескольких шагах от дамы, и тем, чтобы заставить эту самую даму пригласить его к себе в дом. Он понятия не имел, как взяться за дело, но ради того, чтобы приблизиться к женщине, державшей в руках «Свет» и «Совершенство», а следовательно — и жизнь Лизы, он готов был на любой безрассудный поступок. Кроме того, он отчасти надеялся и на свою счастливую звезду.

И звезда не подвела, потому что первым же человеком, которого он встретил в вестибюле прославленного парижского зала аукционов, был его друг Жиль Вобрен, антиквар с Вандомской площади, с таким увлечением изучавший каталог, что едва не налетел на Альдо. Только тогда он приподнял тяжелые веки, нередко придававшие его лицу сонное выражение, которое он ловко умел использовать.

— Как! Ты здесь? — воскликнул он, от волнения перестав контролировать легкий средиземноморский акцент, с которым обычно легко справлялся. — Ты в Париже и до сих пор мне не позвонил?

— Я только что приехал, дорогой мой! Сегодня утром прибыл Восточным экспрессом.

— Опять гоняешься по всей Европе за какой-нибудь легендарной драгоценностью? А как поживает твоя жена? Я надеюсь, она приехала вместе с тобой и ты не откажешь мне в удовольствии представить меня ей?

— В другой раз. Лиза со мной не приехала…

Ноздри крупного носа, придававшего антиквару сходство с упитанным Людовиком XVIII, одевающимся на Бонд-стрит, вздрогнули от притворного негодования.

— Как, ты уже оставляешь ее одну дома, хотя вы всего несколько месяцев как поженились?

— Приходится. Я много разъезжаю, а Лиза, которая уже немало попутешествовала, всем прочим городам предпочитает Венецию…

— Не могу поставить ей это в вину, но с твоей стороны очень неосторожно оставлять ее одну: она совершенно обворожительна.

Я знаю, — безрадостно ответил Альдо, которому вдруг и очень не вовремя захотелось плакать. К счастью, Вобрен уже сменил тему и теперь интересовался, что, собственно, Морозини делает в Друо на аукционе, где не выставлено на продажу ни одной драгоценности. Но тут, не дождавшись ответа, антиквар уже отвернулся от друга, чтобы с изысканностью, достойной двора Людовика XIV, раскланяться с двумя величественными дамами, направлявшимися в зал, у входа в который стояли Морозини с Вобреном. Дамы приветливо улыбнулись, как улыбаются тем, кого высоко ценят, и проследовали своей дорогой; мужчины проводили их взглядом, особенно пристально смотрел им вслед Альдо, у которого царственный вид одной из женщин вызвал смутные воспоминания. Дама была уже немолода, хотя и свежа для своих примерно шестидесяти лет, и ее серебристую седину, прикрытую черным током с вуалеткой, казалось, должна была венчать корона.