– Где этот ключ? Можно взглянуть на него?

– Он исчез не так давно. Я уверена, что кто-то его взял.

– Жан-Пьер! – прошептала я. – Он пытается найти замок, к которому подходит ключ.

– Вполне возможно.

– И если он найдет?

Мадам Бастид сжала мою руку.

– Если он найдет, что ищет, то больше не будет ненавидеть графа.

– Вы имеете в виду изумруды.

– Если Жан-Пьер завладеет изумрудами, то возьмет их себе. Боюсь, что эта навязчивая идея крепко засела у него в голове и так же неизлечима, как рак. Даллас, страшно подумать, куда она может завести его!

– Вы не могли бы поговорить с ним?

Она покачала головой.

– Бесполезно. Я уже пыталась. Я очень полюбила вас и не хочу, чтобы вы страдали. Здесь все кажется таким мирным и спокойным, но это только на поверхности. Никто из нас не показывает истинное лицо. Вы не должны быть втянуты в этот многолетний раздор. Уезжайте домой и начинайте все сначала. Со временем происшедшее станет казаться вам сном, и вы будете воспринимать нас как кукол из театра теней.

– Этого не может быть!

– Ах, моя милая, все может быть – такова жизнь.

Я рассталась с мадам Бастид и вернулась в замок в твердой уверенности, что нельзя больше ходить вокруг да около. Пришло время действовать, но как – я пока не знала.


Половина седьмого утра – сигнал к сбору винограда. Со всей округи мужчины, женщины и дети отправились на виноградники, где Жан-Пьер и его отец должны были расставить всех по своим местам. По крайней мере, хоть сегодня, говорила я себе, не может быть никаких других забот кроме сбора урожая.

Согласно старинному обычаю, на кухне готовилась еда для всех сборщиков.

Едва на гроздьях высохла роса, закипела работа. Сборщики трудились парами. Один бережно срезал гроздья, откладывая в сторону некачественные, а другой принимал и складывал их в ивовую корзину, следя за тем, чтобы ягоды не помялись.

С виноградников доносилось пение. Это тоже был старинный обычай. О нем мне как-то рассказывала мадам Бастид и даже привела слова одной из песен: «Уста, занятые пением, не занимают рот виноградом».

В то утро я тоже отправилась на виноградники посмотреть на сборщиков. Жан-Пьера нигде не было видно. Он, должно быть, был слишком занят, чтобы искать встречи со мной или Женевьевой, даже слишком занят, чтобы ненавидеть графа.

Мадам Бастид, мой добрый друг, советовала мне уехать. Я очень хотела знать, не намекает ли граф своим явным нежеланием встретиться со мной на то же самое. Да, он испытывал ко мне некоторое расположение, и эта мысль будет согревать и поддерживать меня, когда я уеду отсюда. Как только станет совсем грустно, я примусь напоминать себе: он все-таки относился ко мне очень хорошо. Любовь? Я, очевидно, не из тех, кто способен внушить великую страсть.

Эта мысль заставила меня рассмеяться. С одной стороны, граф – светский, опытный, утонченный, с другой – непривлекательная женщина, занятая только работой и гордящаяся здравомыслием, которого, как она продемонстрировала своим поведением, у нее вовсе и не было. Но все же – я напоминала себе – он испытывал ко мне добрые чувства.

Я достала из кармана ключ. Надо отдать его графу. А потом сказать: «Работа почти уже закончена. Я скоро уезжаю». Но у Жан-Пьера есть точно такой же ключ, и он так же, как и я, ищет подходящий замок!

А не Жан-Пьер ли следил за мной? Если да, то видел ли он меня на кладбище в тот день? Не боится ли он, что я найду то, что так безнадежно ищет сам? Он не должен забрать изумруды себе. Какие бы оправдания он ни придумывал, это будет самой настоящей кражей, и если его поймают...

Я думала о тех несчастьях, которые свалятся на Бастидов, которых я так полюбила. Было бы бесполезно пытаться переубедить Жан-Пьера. Выход был только один: найти изумруды раньше его. Если они в замке, то обязательно должны находиться где-то в подземелье.

Мне представилась прекрасная возможность для поисков, так как в замке наверняка никого не было. Я вспомнила, что у двери в подземную тюрьму видела лампу, и на этот раз решила зажечь ее, чтобы повнимательнее осмотреть стены. Отправившись в центральную часть замка, я спустилась по каменной лестнице и подошла к входу в подземную тюрьму. Когда стала открывать тяжелую дверь, она уныло заскрипела.

В лицо пахнуло холодом. Я зажгла лампу и подняла ее над головой. Она осветила влажные стены, покрытые грибковой плесенью, выбитые в каменной стене камеры-клетки, несколько колец в различных местах, к которым крепились цепи прикованных к ним узников.

Где тут можно было найти замок, к которому подходил мой ключ?

Я шагнула во мрак, и мной тут же овладело чувство ужаса и безнадежности. Казалось, что буквально каждый нерв моего тела предупреждал меня: «Уходи отсюда. Здесь опасно». Мне опять почудилось, что за мной следят. Я понимала, что когда найду то, что искала, тогда-то мне и будет грозить реальная опасность. О, Жан-Пьер, думала я, неужели вы сможете причинить мне вред, если на карту будут поставлены изумруды замка Гайяр.

Мои пальцы дрожали. Я презирала себя и была не лучше слуг, которые не спускались сюда, так как боялись призраков прошлого.

– Кто здесь? – закричала я. Таинственное и мрачное эхо ответило мне. Я понимала, что следует немедленно выбираться наверх. Инстинктивно я чувствовала, что мне нельзя приходить сюда одной.

– Есть здесь кто-нибудь? – повторила я.

Не знаю, почему я говорила вслух. Вероятно, это была реакция на охвативший меня страх. Нет, не призрак поджидал меня в темноте – живых мне следовало бояться гораздо больше, чем мертвых.

Я повернула обратно, стараясь делать это медленно и осторожно. Задула лампу, повесила ее на место и, миновав обитую железом дверь в подземную тюрьму, поднялась по каменной лестнице и быстро пошла к себе в комнату. Мне обязательно следует поговорить с графом, решила я.


В замке Гайяр виноград отжимали традиционным методом, хотя в других местах это делали с помощью пресса.

– Нет ничего лучше старых, проверенных способов, – заметил однажды Арман Бастид. – Никакое другое вино не имеет такого прекрасного вкуса, как наше.

Виноград был собран и сложен слоем в метр в огромное корыто. Давильщики, готовые к работе, тщательно вымыли ноги, а музыканты настраивали инструменты – вокруг царило всеобщее оживление.

Я смотрела на эту фантастическую картину при лунном свете и думала, что никогда в жизни не видела ничего подобного. Вместе с остальными я наблюдала, как давильщики, обнаженные до пояса и одетые в короткие белые штаны, ступили в корыто и начали свой необычный танец.

Послышалась та самая первая песня, которую мне когда-то спел Жан-Пьер, только теперь она имела совсем иной смысл:

Кто они, эти люди, которые богаты?

Разве они лучше меня, у которого ничего нет...

Я смотрела, как ноги «танцоров» погружались все глубже и глубже в пурпурную трясину. Их лица блестели. Они слаженно пели в такт самодеятельному оркестру.

Бутылка с коньяком переходила от «танцора» к «танцору», и все смеялись, бурно выражая свой восторг. Пели все громче, а оркестр задавал почти бешеный темп.

Я мельком увидела Ива и Марго, которые вместе с другими детьми от души веселились: плясали, возбужденно хохотали, представляя, будто тоже давят виноград.

Женевьева, с высокой прической, тоже была там. Она выглядела взволнованной и таинственной. Я знала, что ее блуждающий взгляд ищет Жан-Пьера.

И вдруг рядом со мной возник граф. Он улыбался, как будто был рад нашей встрече, и я почувствовала себя безрассудно счастливой, потому что верила, что он искал меня.

– Даллас, – сказал он, и произнесенное им мое имя наполнило радостью мое сердце, – что вы об этом думаете?

– Я никогда не видела ничего подобного.

– Рад за вас. Можно сказать, такого вы нигде и не увидите.

Граф взял меня под локоть.

– Я должна поговорить с вами... – начала я.

– Я тоже. Но не здесь, здесь слишком шумно.

Мы вышли из толпы.

– Прошло так много времени с тех пор, как мы виделись последний раз. Я никак не мог решить, что вам сказать. Я думал о нас... Скажите, о чем вы хотели поговорить со мной.

– В ближайшие недели я закончу работу. Настанет время моего отъезда.

– Вы не должны уезжать!

– Но у меня не будет причин оставаться в замке.

– Мы найдем причину... Даллас.

Я повернулась к нему. Мне было не до шуток. Я должна была знать правду. Даже если мне придется выдать свои чувства, я все равно должна знать.

– Но какую?

– Очень простую: я прошу вас остаться, потому что буду очень несчастен, если вы уедете.

– Мне кажется, вы должны точно сказать, что имеете в виду.

– Я имею в виду, что не могу позволить вам уехать. Я хочу видеть вас всегда... Я люблю вас.

– Вы предлагаете мне выйти за вас замуж?

– Еще нет. Есть некоторые вещи, которые мы сначала должны обсудить.

– Но вы же решили никогда больше не жениться.

– Есть только одна женщина в мире, которая может заставить меня изменить это решение. Я даже не знал о том, что такая женщина существует, и разве мог предположить, что случай пошлет ее мне?

– Вы уверены? – спросила я звенящим от радости голосом.

Он остановился, взял мои руки в свои и сказал:

– Уверен, как никогда в жизни!

– И тем не менее вы не предлагаете мне выйти за вас замуж?

– Моя драгоценная, – сказал граф, – я не хотел бы, чтобы вы загубили свою жизнь.

– Как можно ее погубить... если я люблю вас!

– Не говорите «если». Скажите, что «любите». Будем полностью откровенны друг с другом. Вы любите меня, Даллас?!

– Я знаю, что если уеду отсюда и никогда не увижу вас, тоя буду очень и очень несчастна.

Он наклонился ко мне и нежно поцеловал в щеку.

– Для начала замечательно. Но как вы можете испытывать такие чувства... ко мне?

– Не знаю.

– Вы не знаете, каков я есть... И я не могу просить выйти за меня замуж, пока вы действительно не узнаете меня. Вы думали об этом, Даллас?