– Размечалась, ага? Стену убрать. Щас! Еще и партией моего папу обозвала.

– Партия, Юр, это когда женщина выбирает себе мужа. Это просто выражение такое.

– Да знаю я! Только все равно неприятно – почему сразу партия? Партии – это когда выборы проходят и дядьки по телевизору орут и ругаются. Не хочу, чтобы мой папа был партией. Еще чего.

– И тетю Таню тоже не хочешь, да?

– Нет, не хочу. Говорю же, она старается, как наша отличница Ленка Григорьева. Потом на папе женится и сразу стараться перестанет, я же знаю. И будет на меня злиться. Так что надо тебе торопиться, понимаешь? Чтобы тетю Таню опередить.

– А я, ты полагаешь, злиться не буду?

– Ты?! Не-е-е… Ты не будешь. Ты не такая.

– А какая я?

– Ты прикольная. С тобой поговорить можно. И рассказать хоть что можно. А еще ты не старая и партию себе не ищешь. Вот скажи, сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– А мне – десять! Всего-то восемь лет разницы! Классно же!

– Да почему классно? Наоборот. Я по возрасту совсем тебе в матери не гожусь!

– По возрасту – это да. Получается, если бы ты была моей настоящей мамой, ты бы меня в восемь лет родила. Правда, ерунда какая-то.

– Ну, вот видишь.

– Хм… Представляю. Это как Ленка Григорьева, к примеру, сейчас взяла бы и родила. Вот бы смешно было.

– А тебе Ленка Григорьева нравится, да?

– Ой, вот еще! С чего ты взяла?

– Да с того. Ты каждую проблему на Ленку Григорьеву сводишь.

– Ну, вообще-то ты права. От тебя скрывать не буду, нравится мне Ленка. Хотя об этом – потом. И вообще, что ты мне зубы заговариваешь?

– Да это ты мне зубы заговариваешь, в краску меня вгоняешь!

– Нет, ты!

– Ладно, Юрка, не будем спорить. Мы ведь решили, что в матери я тебе не гожусь.

– Кто решил? Я, например, ничего такого не решал. А мы давай вот что сделаем, я придумал! Мы никому не станем говорить, что тебе всего восемнадцать. Скажем, что тебе… Тебе…

Юрка старательно поднял глаза к потолку, пошевелил губами, подсчитывая что-то в уме. Потом глянул на Марсель, спросил задумчиво:

– А во сколько лет можно детей рожать?

– Ну, это у кого как получается. Считается, что не раньше восемнадцати.

– Понятно. Значит, восемнадцать да десять. Ага. Значит, мы всем будем говорить, что тебе уже двадцать восемь. Нормально?

– Да отвяжись. Чего пристал? Вон, опять я покраснела.

– Ничего, ты только красивее становишься, когда краснеешь. Значит, представь, что тебе двадцать восемь. Хотя не знаю, сомнительно как-то, не поверят же.

Юрка снова уставился на нее оценивающе, слегка нахмурив белесые брови. Потом вздохнул, вяло махнул рукой:

– Ладно, пусть будет двадцать пять. Тоже нормально-приблизительно. Я бы сказал, очень приблизительно. А что делать, на двадцать восемь ты все равно не тянешь…

– Юрка, прекрати. Я ж не Ленка Григорьева, чтобы со мной так фамильярничать. И вообще, давай прекратим этот бессмысленный разговор.

– Ничего себе! Это с какого перепугу он бессмысленный?

– Да с такого! Потому что я сама не знаю, с какого…

– Так и скажи, что сама не знаешь. А то – бессмысленный! И вообще, я не понял?! Ты замуж за моего папу хочешь или нет? Если честно?

– Если честно, говоришь? Хм… Даже не знаю, как сказать, Юрка…

Марсель неловко улыбнулась и втянула в себя воздух, будто собиралась с духом. Потом проговорила вполне уверенно:

– Хочу, да! Просто в этом признаться трудно, потому что я еще никому и никогда ни в чем таком не признавалась. Но если и впрямь быть честной… Да, лучше твоего папы для меня никого нет на всем белом свете. Я даже домой от вас уйти не могу, хотя знаю, что давно надо. Не могу себя заставить. Я уйду, а вдруг больше повода не будет, чтобы вернуться? Такие вот дела, Юрка. И сама не думала, что все это вслух произнесу.

– Ну и зря! Надо было сразу сказать! А то сидела, морочила мне голову.

– Это я тебе могу сказать, Юрка. А ему – никогда.

– Почему?

– Боюсь.

– Ладно, я сам с ним вечером поговорю. Не думал, что ты такая трусиха.

– Юрка, не вздумай! Ты что!

– Тогда сама.

– Нет, нет! То есть да… Только не сегодня, ладно?

– А когда? Завтра?

– Нет…

– Понятно. Значит, никогда и не скажешь. Опять покраснеешь, застесняешься. Ладно, я все про тебя понял. И не спорь! Сегодня же с папой поговорю, чего тянуть-то!

– Ой… Только не сегодня, Юрка.

– Да почему?! Опять ты трусишь?

– Ну… Он сегодня поздно придет. И наверняка уставший после дежурства. Да ты и сам в это время спать будешь.

– Ничего, я дождусь. Только ты мне не мешай, ладно? Лежи тихонько на своем диване и делай вид, что спишь. Поняла?

– Может, не надо, Юрка?

– Надо. Все, я пошел уроки делать. С математикой мне поможешь, как в прошлый раз?

– Да, конечно.

– Ты классно все объясняешь, я тебя лучше нашей математички понимаю. И вообще, я привыкнуть к тебе успел.

– Так быстро?

– Да нормально. Мне хватило. В общем, будешь моей мамкой, никуда не денешься. Ты ведь не против?

– Да ничуть не против. А только. Может, не надо так торопиться? Вдруг Леонид Максимович рассердится на тебя, а меня сразу выгонит?

– Да не выгонит!

– Ой, Юрка… Мне страшно. А вдруг и в самом деле выгонит? Я не представляю себе, как буду жить. Я так привязалась к нему.

– Э, что за слово такое – привязалась? Говори правильно.

– А как правильно?

– Сама не знаешь, что ли? Не привязалась, а полюбила. Ведь так?

– Да, Юрка, так. Ты прав. Полюбила. Поэтому и боюсь.

– Ладно, не трусь. Давай доживем до вечера, а там видно будет.

Больше они к этому разговору не возвращались. В одиннадцать Марсель, как обычно, шмыгнула на свой диван в гостиной, свернулась под одеялом калачиком. Уснуть даже не пыталась – какой сон? Ждала, когда хлопнет дверь в прихожей, ругала себя, на чем свет стоит – зачем пошла на поводу у мальчишки? А вдруг Леонид Максимович и впрямь рассердится и выгонит ее прямо в ночь? А главное, это такой ужас будет, если выгонит!

Около двенадцати ключ наконец задвигался в замочной скважине. Звук был едва слышный, но ей показалось, будто камни с горы падают. Марсель напряглась еще больше, чувствуя, как побежал по солнечному сплетению страх, словно змейка. Щекотно и неприятно. А еще говорят, в такие моменты бабочки в животе летают… Какие еще бабочки! Придумают же…

Услышала, как Леонид Максимович тихо шагнул на кухню, включил свет, громыхнул сковородой по плите, чертыхнулся досадно. Потом по коридору в сторону кухни прошлепали босые Юркины ноги. Ну все… Вот и конец пришел и змейкам, и бабочкам… Еще и Юрка дверь на кухню плотно закрыл, не слышно ничего, одно сплошное бу-бу-бу, бу-бу-бу! А потом…

Потом Леонид Максимович рассмеялся, Марсель это вполне отчетливо услышала. Может, дверь сама чуть приоткрылась от сквозняка, может, Юрка ее сам открыл. И голоса тоже очень четко слышны стали.

– …Иди спать, говорю. Тоже мне, сваха выискалась… Значит, отцовскую судьбу решил устроить, да?

– Пап, а чего такого-то? Все правильно я решил… У меня что, своего голоса в этом вопросе быть не может?

– Голоса, говоришь? Хм. А может, мы вообще демократию с выборами устроим, а? Соберем голоса всех заинтересованных в судьбе твоего отца. Урну для бюллетеней в доме поставим, комиссию предвыборную создадим – ты да я, да мы с тобой. Смешно, правда? Нет, это ж надо такое придумать! Право голоса у него! Надо же!

– Ну пап?!

– Все, иди спать, я сказал! Полуночник. Уроки-то хоть сделал?

– Сделал, сделал. Мне Марсель помогла. Знаешь, какая она умная? Лучше любой учительницы математику просекает.

– И потому ты решил, что она должна здесь поселиться навсегда и навеки? Для твоего удобства, да? А что она еще должна, огласи весь список, пожалуйста!

– Пап, ну чего ты злишься? Что я такого сказал, не понимаю? Я ж, наоборот, больше о тебе беспокоюсь, чем о себе. Она же не просто так у нас поселится, пап… Она же за тебя замуж выйдет… Между прочим, она…

– Все, иди! Не зли меня, ради бога! Какой же ты олух царя небесного растешь, Юрка, честное слово. Распоряжаешься судьбами, будто в морской бой играешь. Я думал, ты у меня взрослее. Все, иди, устал я, как собака, не соображаю ничего. Дай поесть спокойно.

– А котлетки, между прочим, тоже Марсель делала. Вкусные котлетки, правда?

– Иди, говорю! Иначе по шее получишь. Дверь за собой закрой. И чтоб по коридору – на цыпочках, понял? Не разбуди… Никого…

Юрка прошлепал к себе в комнату, даже в гостиную не заглянул. И хорошо, что не заглянул. Чего заглядывать-то? О чем говорить? Все и без того ясно. Уже из этого «не разбуди никого» все ясно. Значит, это она, Марсель, и есть никто. Пустое место, надоедливая гостья на диване в гостиной.

Она хотела было заплакать, но все внутри вдруг восстало против такого решения, и слезы мигом куда-то делись, и змейка убежала из солнечного сплетения. И мысли в голове побежали тоже вполне решительные и «восставшие». Потрогала пылающие щеки, провела пальцем по губам. Представила себе, что сейчас Леонид Максимович выйдет из кухни… А ведь в спальню надо мимо дверей гостиной идти… Может, включить ночник и дать ему понять, что она и не думала засыпать? И что она есть, и что его обидные слова «не разбуди никого» вовсе к ней не относятся? Или ночник – это слишком откровенно и вызывающе?

Дверь на кухню снова открылась, и Леонид Максимович прошел на цыпочках мимо дверей, не заглянул даже. Все понятно. Значит, все-таки «не разбуди никого». Никого, глупая девчонка, понимаешь ты это или нет? Ни-ко-го…

Ну уж нет! Она все ему скажет, и будь что будет! И даже не скажет, а… Просто придет. Так, как приходит ночью женщина к мужчине. Или наоборот. Какая разница? Разве именно это важно, кто и к кому первым придет? Немного страшновато, но ведь всегда в первый раз бывает страшновато. И это ничего, это хорошо даже. Она ж не виновата, что у нее женской смелости в этом вопросе пока нет. Наверное, всему свое время. А пока пусть будет страх вместо смелости.