А может, оно и к лучшему, что не позвонил… Пусть все остается на своих местах… Было и не было, быльем поросло, перемелется-забудется.

И тут же все поднялось в ней мучительным сопротивлением – нет, нет! Никогда не забудется, никогда не перемелется! Можно и не уговаривать себя понапрасну! Восточный брутальный мужчина по имени Джаник прочно вошел в ее душу, в сердце, в женскую природу… Без него ее уже нет… Без его рук, без его голоса, без его нежной ярости и ласковой властности… Видимо, по природе она все-таки та самая сучка, и никуда от этой природы не денешься. И ничего в этом ужасного нет, у всякой женщины природа своя. И надо ли природе сворачивать голову, чтобы не быть сучкой, а быть приличной во всех отношениях женщиной? Вопросы, вопросы…

Она встряхнула головой и застонала от боли. Да, хорошо лежать в бреду и ни о чем не думать. Наверное, организм позаботился о ней, выключил на несколько дней, чтобы вопросов самой себе не задавала. Теперь надо самой о себе заботиться… Отвлечься… Так, а что там, на улице? Какая нынче погода?

Поднялась с постели, подошла к окну. Хотя и ранее утро, но видно, что дрянной будет день, бессолнечный. Облачный, хмурый, неуютный. Паршивое состояние невесомости между землей и небом, когда вроде и с неба не капает, но лучше бы уж капало для полной определенности. Интересно, а на Волге что за погода? Скорее всего, такая же депрессивная.

Подумала, и тут же представила себе Леню, сидящего на берегу с удочкой. Старый дождевик накинут на плечи, капюшон скрывает лицо. Глаза смотрят на поплавок и не смотрят… Рядом Ваня Зиновьев сидит, говорит что-то. Леня едва заметно кивает головой, хотя и не вслушивается, что он говорит. Вот достает очередную сигарету, прикуривает, и огонек зажигалки выхватывает небритую щеку и глаза, наполненные болью.

Леня, Леня! Лучше бы ты вскипел на меня яростью, вышвырнул из квартиры и назвал все вещи своими именами! Наверное, тебе легче бы было. Зачем, зачем это душераздирающее благородство и время на окончательное «обдумывание»? Для обоюдной боли? Хотя, наверное, твоя боль и моя боль не сравнимы по горькому вкусу… Твоя боль горше. Тогда тем более – зачем?

На тумбочке заверещал телефон, и кинулась к нему, будто спасалась он грустных мыслей. Глянула на дисплей…

Джаник. Господи, наконец-то.

– Джаник, ты куда пропал? Я болела, с высокой температурой лежала… Только сейчас очнулась, глянула во входящие, а там вызовов нет… Что-то случилось, да?

– Да, Марсель, случилось. Тетя Аревик умерла. Я похоронами занимался, не мог звонить.

– Да, я понимаю. Прости, Джаник. Мне очень жаль.

– Да, все знакомые тети Аревик на похоронах плакали. Мама тоже пришла, ей плохо стало, в обморок упала. Такое вот позднее раскаяние.

– А сейчас ей лучше, надеюсь?

– Да, сейчас уже лучше. Она улетает в Ереван рано утром в субботу.

– В субботу? – бездумно переспросила Марсель. И так же бездумно продолжила: – Да, да, в субботу. И Леня приезжает в субботу.

– Я это помню, Марсель. Я маму отвезу в аэропорт и приеду за тобой. Ты будешь готова? Вещи свои успеешь собрать?

– Я не знаю, Джаник. До субботы еще далеко, сегодня еще четверг. Но погоди… Я что-то не поняла, я разве говорила тебе про субботу?

– Да. Ты мне позвонила и сказала, что должна все решить до субботы. Только у тебя голос был такой… Плавающий. Будто ты не в себе была.

– Да, я тогда уже заболела, наверное. Я даже не помню, что звонила… И что говорила… И я еще ничего не решила, Джаник, прости. То есть решила и… не решила. Ты не звони мне ни сегодня, ни завтра, ладно?

Джаник замолчал, и Марсель показалось, что ясно увидела его лицо в эту минуту. Конечно, оно было усталое и сердитое, и желваки обозначились на твердых щеках. Конечно, ее трусливая нерешительность хоть кого с ума сведет. Хотя он должен ее понять…

– Хорошо, Марсель, я не буду звонить, – тихо, но твердо произнес Джаник. – Но в субботу утром я все равно за тобой приеду, так и знай. Маму в аэропорт отвезу и приеду. Рейс в четыре утра, так что не позже семи я буду у тебя. А звонить я больше не буду, это да. И ты к семи часам будешь готова, Марсель. Если ты не можешь решить, то я так решил, на том простом основании, что я мужчина, а ты моя женщина. Я беру на себя ответственность за твое решение, я все равно приеду за тобой, слышишь?

– Да, я слышу, Джаник.

– Я люблю тебя, Марсель.

– И я тебя люблю, Джаник. А твоя мама… Ты ей сказал о своем решении?

– Да, сказал. Давно сказал. Ты знаешь, на маму так сильно подействовала смерть тети Аревик, она будто другая стала… А еще я ей все письма отдал, которые тетя Аревик писала в Ереван и которые никогда не отправляла. Так и отдал, запечатанными в конвертах. Не знаю, что уж там такое мама прочитала… А только после этого другая стала, не узнать. Говорит, что любила Аревик, сестру ведь нельзя не любить. Странно, правда? Всю жизнь прожить без прощения и все равно любить… Кстати, мама и с моим решением тоже смирилась. И ждет нас в гости… Ты прости ее, пожалуйста, что она так с тобой… Иногда гнев затмевает и разум, и любовь, и человек сам себя не ощущает, не чувствует. Но она сама тебе обо всем этом расскажет… Потом… Обязательно расскажет. И попросит у тебя прощения. Ведь ты простишь ее, Марсель?

– Да, Джаник. Я по большому счету и не держу на нее обиды. Я понимаю.

– Ну все, я отключаюсь, не могу больше говорить… Я приеду за тобой в субботу!

Марсель положила телефон на тумбочку, села на кровать. В голове все еще звучал голос Джаника, и не хотелось больше никаких посторонних звуков. Но звуки все равно происходили извне, заставляли вернуться к реальности. В окно тихо забарабанил дождь – вот и день выпал из состояния невесомости, определился со своей реальностью. Из ванной слышатся утробные страдальческие звуки – Настю опять тошнит… И это тоже реальность, и еще какая реальность. Надо вставать с постели, сделать ей воды с лимоном. Хотя вставать совсем не хочется – такая во всем теле слабость…

В прихожей хлопнула дверь – наверное, Юрка с дежурства пришел. Встала, вышла его встретить.

– О, мама… – радостно развел он руки в стороны. – Ожила, слава богу. Я уж не знал, что и делать с тобой, хотел папу вызывать…

– Тоже мне, врач! – насмешливо улыбнулась она. – Чуть что, сразу папу! Ты голодный, наверное? Сейчас я тебя накормлю…

– Нет уж, не надо! Иди лежи лучше! У тебя такой вид, будто сейчас обратно в обморок упадешь!

– А я что, в обморок падала?

– Не то слово. Знаешь, как мы с Настькой испугались?

– Не помню, Юр.

– И хорошо, что не помнишь. Иди ложись, не мельтеши перед глазами своим бледным видом. Я слышу, в ванной еще одна бледная несчастная страдает, да?

– Ага, Настю опять тошнит… Но ты ведь устал, Юрка! Давай я хоть обед приготовлю!

– Нет, лежи еще день. Завтра встанешь и приготовишь, а сегодня без обеда обойдемся, Настька все равно ничего не ест. Все, все, иди… Я тебе завтрак в постель подам…

– Юр, но нам надо поговорить!

– Завтра, мам. Все завтра…

Поговорить им удалось и впрямь только в пятницу, поздним вечером. До этого все никак не получалось, у Юрки обязательно находились неотложные дела. Наконец сели вместе за кухонный стол, Марсель разлила по чашкам зеленый чай…

– Юр, я ведь так и не в курсе… Ты с Леной поговорил или нет?

– Да, поговорил. Еще до того, как она в Прагу улетела.

– И что она?

– Ты знаешь, она даже гневной эмоции не выдала, что удивительно. Ведь я вроде как изменил ей, предал… Нет, она очень долго и обстоятельно говорила о долге, о рациональности, о вложенном в отношения духовном ресурсе… О том, что мы подходим друг другу во всех отношениях и достаточно долго знаем друг друга, чтобы быть уверенными в успешном построении светлого совместного будущего. И что никакие препятствия не должны этому помешать.

– Хм, препятствия… Да уж, узнаю Лену. Но ты сказал, что у вас с Настей будет ребенок?

– Сказал. Но у Ленки и на этот счет имелось рациональное решение вопроса.

– И какое же, интересно?

– Деньги. Надо зарабатывать больше денег, чтобы помогать Насте с ребенком. И что она допускает подобные с моей стороны отклонения, как всякая умная женщина. Да, да, так и сказала – отклонения… И чтобы я ничего романтического в связи с Настиной беременностью себе не придумывал. Потому что любая романтика – это самообман и уход от реальности. А реальность – вот она, в лице умной подруги, почти жены… Чего, мол, тебе еще надо для счастья, парень?

– Юрк… Я думаю, на самом деле ей очень больно, наверное. Как и всякой женщине в подобных обстоятельствах. Просто она пытается держать лицо. А еще пытается вложить в тебя сомнения в правильности принятого решения, пусть хоть таким неказистым способом.

– Почему же неказистым? Ленка бы сейчас на тебя очень обиделась, если бы узнала, что ты назвала ее метод воздействия неказистым. А вообще, все это уже не актуально, мам… Я принял решение, я его озвучил. Я повернулся и ушел, попросив кинуть ключи в почтовый ящик, когда она вернется из Праги. Кстати, у нее сегодня защита проекта была, улететь должна сегодня вечером. Сейчас в аэропорт едет, наверное… Сегодня ведь пятница, правильно?

– Да, сегодня пятница. Почти суббота. И мне надо решить, Юрка.

– Что решить, мам?

– Оставаться или уйти.

– Куда уйти? К Джанику?

– Да.

Юрка вздохнул, молча отодвинул от себя пустую кружку. Потом положил на столешницу ладони с красивыми ровными пальцами, проговорил тихо:

– Отца жалко. Он тебя любит.

– Да, я знаю. И я еще ничего не решила, Юр.

– Да все ты решила, мам. Давно все решила подсознательно, а нерешительностью свое сознание обманываешь. Это ж ясно… Погоди, у меня телефон в комнате звонит! Я сейчас, мам.

Вскоре он вернулся на кухню с телефоном, сел рядом с Марсель, и ей поневоле пришлось услышать, как рвется наружу Ленкин победный голос: