Вот и арка, в конце которой виден кусок двора, мягко освещенный уставшим вечерним солнцем. Чем глубже заходишь в арку, тем шире открывается сам двор, поросший старыми тополями и ясенями, и зарослями шиповника вокруг детской площадки. Надо же, никогда раньше не замечала, какой у них уютный двор… Будто маленький мирок, отделенный от шумной суеты города. Можно пройти к подъезду по тротуару, обогнув заросшую деревьями сердцевину двора, а можно по узкой тропинке, протоптанной напрямик. Да, очень уютное место. И уютная жизнь…

Долго стояла у двери в квартиру, теребя в ладони ключи. Самой дверь открыть или нажать на кнопку дверного звонка? Наверное, лучше самой. Сейчас, еще одну минуту, надо с мыслями собраться. Хотя – какое там собраться, если вместо мыслей – трусливый хаос? Можно еще, конечно, прямо сейчас Джанику позвонить и сообщить, что ничего и никогда больше не будет… И вломиться потом в квартиру со слезами, броситься Лене в ноги – прости, прости?.. Да, много можно за эту минуту принять хороших и правильных решений. Или неправильных… Кто, в конце концов, установил критерий этой правильности? Или неправильности, черт ее разберет?

Наконец решительно вставила в замочную скважину ключ, повернула, так же решительно ступила в прихожую. Леня выглянул на шум из гостиной, произнес почти равнодушно:

– Привет.

Хотя нет, не равнодушно произнес. Присутствовала напряженная нотка в его голосе. И тем более «привет» без обычного обращения «Марсельеза» звучал как-то даже болезненно для слуха…

– Привет… – пролепетала она тихо, снимая с ног туфли.

Вошла в гостиную, увидела на диване наполненный наполовину рюкзак и Леню, стоящего к ней спиной и отыскивающего что-то в шкафу.

– Лень… Ты собираешься куда-то, да?

– Да, собираюсь, – ответил он, не поворачивая головы. – Вот, не могу найти толстый свитер… Серый такой, с высоким воротом, я его всегда на рыбалку беру.

– Он на второй полке сверху. Да, да, вон там.

– А, все, увидел. Спасибо.

Леня достал свитер, повернулся, старательно уложил его в рюкзак. Потом глянул на нее озадаченно, будто невзначай вспомнил о ее присутствии, проговорил тихо:

– На рыбалку с Ванькой решили съездить. На Волгу. У него там двоюродный брат живет, давно на рыбалку зовет.

– А надолго, Лень?

– На неделю. Я уже позвонил главврачу, он дал добро на неделю в счет отпуска.

– Главврач тебя отпустил?!.

– А почему бы и нет? Я, можно сказать, первый раз внеплановый отпуск попросил… Бывают обстоятельства, что невозможно отказать человеку в такой малости.

– Какие обстоятельства, Лень?

Он поднял голову и опять глянул так, будто только что обнаружил ее присутствие. И от этого взгляда все у нее внутри съежилось и застонало, и заныло виноватостью и раскаянием. Шагнула к нему, прошептала, едва сдерживая слезы:

– Лень…

Он тоже сделал торопливый шаг, но в другую сторону. И продолжил своим тихим и ровным голосом, будто говорил о чем-то совсем обыденном:

– Я уеду на неделю, а ты разберись тут… Как сумеешь… Сама разберись, поняла? Останешься – оставайся. Если нет – уходи, держать не стану. Главное, ты четко определись, или так, или этак, промежуточных состояний больше не надо. А то и сама извелась, и меня извела. Еще и дама эта… Как бишь ее, имя забыл…

– Наринэ Арсеновна, – тихо подсказала Марсель, сглатывая слезы.

– Во-во, она самая. Между прочим, могла бы и не извещать меня о своих материнских страданиях, и оценок происходящему не давать. Подумаешь, какие новости сообщила. Наверное, я страшно огорчил ее своим равнодушным отношением к новостям. Десять лет назад огорчил и сегодня тоже огорчил.

– Значит, ты все знал… – тихо констатировала Марсель, отводя взгляд в сторону.

– А ты по-другому думала, да? Что я, старый дурак, не вижу ничего, не понимаю?

– Нет, Леня. В том-то и дело, что не думала.

Он глянул на нее с грустной усмешкой и смотрел долго, долго. Потом протянул руку, ласково огладил теплой ладонью затылок:

– Ладно, Марсельеза, не реви… Все проходит, и это пройдет. И помни, что я тебе благодарен за те счастливые годы, что ты мне подарила. С пафосом звучит, да? Ну и пусть. Тем более я сам во всем виноват, а с тебя спрос маленький.

– Ты ни в чем не виноват, Лень. Это я. Я во всем виновата.

– Да брось, Марсельеза. Моя беда и вина в том, что я позволил тебе в душу свою залезть, корнями там прорасти, а снаружи на цветы обманчивые радоваться. Ты ж не виновата, что я эти цветы сам себе придумал и верил, что они живые и настоящие. Брось, Марсельеза, ни в чем ты не виновата.

– Но они и правда живые, Лень. Настоящие и живые.

– Ну, может, были какое-то время и живые… Не спорю… Сейчас-то чего об этом толковать? Сейчас тебе решать надо, Марсельеза. Как решишь, так и будет, я все приму.

– Я останусь, Лень. Я буду с тобой!

– А ты не спеши, не надо. У тебя вся неделя впереди. Да и у меня тоже, чтоб успокоиться. Знаешь, как мне хотелось иногда в морду дать этому твоему… Ох как хотелось! И не только в морду, а чтобы изметелить по-настоящему, так, чтобы армянская мама его не узнала! Уж извини, что в таких страстях тебе признаюсь!

– Я понимаю, Лень, понимаю.

– Да ни хрена ты не понимаешь, милая. И хорошо, что ситуация к развязке какой-никакой вырулила, а то бы… Я мужик немолодой, так и до инсульта недалеко. Ты бы меня, добрая душа, тогда точно не бросила, ухаживала бы за мной, пока в могилу не сошел. А оно мне надо? Нет, оно мне не надо, Марсельеза. И так уже… Лишку перестрадал…

Запнувшись на этом «перестрадал», Леня вдруг рассмеялся тихо и почти добродушно и глянул на нее с грустной хитрецой:

– Да, я сейчас понимаю этого старикана Каренина… Ох как понимаю! Вроде и смешно звучит у Льва Николаича, что Каренин запнулся на этом «перестрадал», а на самом деле вовсе не смешно. И в самом деле – запнешься тут… Хотя… Наши страдания и смех, наверное, всегда рядом ходят. Вот и посмеемся, да? Как там у Толстого Каренин сказал? Пелестрадал я, много пелестрадал? Надо будет потом перечитать.

Глянув на часы, он вдруг заторопился, укладывая оставшиеся вещи в рюкзак:

– Все, Марсельеза, я побежал, труба зовет. Мне на вокзал пора. Такси сейчас приедет. И да, вот еще что, Марсельеза! Если решишь уйти, сделай так, чтобы тебя здесь не было к моему приеду… Ну зачем нам еще разговоры разговаривать да Льва Николаича поминать всуе?

– А если я не уйду? – тихо спросила Марсель, глядя в стену.

– Если не уйдешь, значит, будем жить дальше. Корни во мне глубоко сидят, о которых я тебе давеча так аллегорически прекрасно сказал. А если корни есть, то и цветы прорастут. Может, не сразу, со временем… В общем, тебе решать, Марсельеза!

Он крепко стянул завязки рюкзака, шагнул в прихожую, надел куртку, охлопал себя по карманам:

– Так, вроде бы все взял… Чего еще? Не знаю, чего еще говорить… Бывай, Марсельеза!

Повернулся к двери и сразу шагнул за порог, не оглядываясь.

Марсель, оставшись одна, пошла бездумно бродить по комнатам, автоматически собирая разбросанные в спешке Ленины вещи. Наверное, это было спасительное бездумье, как защитная реакция организма. Расплакалась уже позже, когда зашла на кухню и обнаружила, что Леня перед отъездом успел сходить на рынок и купить картошки. Большой пакет хорошей отборной картошки, чтобы надолго хватило.

Пришедшая вскоре Настя застала ее плачущей, испугалась, начала спрашивать взахлеб:

– Ой, что-то случилось, да? Ой, что-то с Юрой? С Юрой, да? Чего вы молчите, а?!

– Ничего… Ничего с твоим Юрой не случилось. Не волнуйся, все хорошо… Это я так… Нервы расшалились…

– Тогда вам надо съесть что-нибудь вкусненькое. Это всегда помогает.

– Правда? – невольно улыбнулась Марсель, поднимая на нее глаза.

– Ой, простите… – вдруг смутилась Настя, прижимая ладошку к губам. – Простите, я глупость сморозила, да?

– Почему же глупость? Вовсе нет.

– Да глупость, глупость! Вы же врач, а получилось, что я вам рекомендую, как нервы успокоить!

– Все ты правильно рекомендуешь, Настя. Что ж, давай изладим что-нибудь вкусненькое… А сама ты чего хочешь?

– А вот… – показала Настя пальчиком на пакет с картошкой. – Жареной картошки хочу. И чтобы лука много было. Почти пополам, лук и картошка.

– Да? И я тоже так люблю, чтобы почти пополам…

– И чтобы лук был прижаристый, да?

– Да. И картошка чтобы тоже прижаристая, хрустящая.

– О-о-о, как вкусно будет… Хочу-хочу… А соленые огурцы у вас есть?

– И огурцы тоже найдутся!

– О-о-о… А селедка?

– И селедка… И любое счастье для беременных девочек… И кофе с шампанским, и какао с чаем! Давай ты будешь чистить картошку, а я, уж так и быть, лук…

Они принялись споро готовить свое «вкусненькое», и Марсель вдруг произнесла со вздохом:

– А меня мама научила, как правильно картошку жарить, чтобы она румяная и хрустящая была… Хочешь, поделюсь секретом?

– Хочу… – доверчиво глянула на нее Настя.

– Надо, когда нарежешь, выложить ломтики на полотенце и промокнуть, чтобы влагу убрать. И потом знать, когда вовремя закрыть сковородку крышкой, когда открыть… Я тебе покажу по ходу дела!

– Ага…

– А тебя мама учила что-нибудь вкусное делать?

– Кто?.. То есть… В смысле – моя мама, да?

– Ну да… – удивленно глянула на Настю Марсель, пытаясь понять, отчего вдруг у девушки задрожал голос. Вроде бы обычный вопрос…

Настя молчала, нахмурив брови и сосредоточенно счищая кожуру с большой картофелины. Потом шмыгнула носом и неловко, будто стесняясь, мазнула по щеке костяшкой согнутого указательного пальца.

– Эй… Ты чего это? Плачешь, что ли? – переполошилась Марсель. – Я спросила о том, о чем нельзя спрашивать, да?

– Нет, что вы… Нормально вы спросили… Только я ответить нормально не могу.

– Извини, я ж не знала.

– Да нет, ничего. Наоборот. Я и сама должна вам это рассказать. Не хочется, а должна.