– Ух ты! Молодец какая! И все равно, это ж не повод, чтобы от важного разговора уходить?

– Да. Не повод. И ты не думай, я не трус и не слабак, чтобы все по своим местам расставить, просто так совпало все… Она три года над этим проектом работала, вся вывернулась наизнанку, столько сил, столько нервов затратила… А я перед самой финишной ленточкой вдруг – бац! – и дам ей по мозгам своим решительным разговором… Согласись, нехорошо получается. Неправильно. По-сволочному как-то. Вот когда из Праги прилетит, тогда и поговорим.

– Понятно, понятно… Знаешь, а мне жалко ваших с Ленкой многолетних отношений… Правда, жалко. Вдруг поймала себя на мысли – как же так, черт побери? Жалко и досадно… Еще и эта Настя… Странная она какая-то. На первый взгляд показалась легкомысленной девицей, без руля и ветрил. Ты уверен, что она тебе нужна, Юрка? Ты все взвесил?

– Я ничего не взвешивал, мам. Да, Настя не такая, как Лена, но ее легкомыслие меня вовсе не напрягает. Наоборот.

– Не знаю, Юрка. Мне она показалась странной. И дело, может, не в легкомыслии, а в чем-то другом… Какая-то бледность у нее подозрительная, и взгляд нездоровый… Она наркотой не балуется, нет? Сам знаешь, какие нынче студентки, да еще и без родительского пригляда…

– Да она беременна, мам. Оттого и бледная такая. Когда ты пришла, ее в ванной тошнило. Может, еще и с перепугу кровь от лица отхлынула.

– Господи, час от часу не легче!

– Да, мам. А дальше все труднее будет, потому что я хочу тебя попросить. Понимаешь, Насте жить негде. Квартирная хозяйка догадалась, что она беременна, и выгнала ее. И к родителям она ехать боится, я понял, что семья ее приездам не особо и радуется. Относятся к ней по принципу – школу закончила, в другой город уехала, в институт поступила, а дальше – сама-сама… В общем, мам… Можно, она в моей комнате поживет? Два дня всего.

– Ну я не знаю. Пусть живет, конечно. А отец в курсе про эту Настю?

– Нет. Но, я думаю, если ты не возражаешь, то и он возражать не станет. Я ему все объясню.

– Юрка, а сам-то ты как себя чувствуешь? Рад, что скоро станешь отцом?

– Рад, конечно! Я очень люблю Настю, мам. Я не знаю, какой она будет женой, но я так счастлив, правда… А с Леной я все-таки попытаюсь уже сегодня объясниться, не буду ждать, когда она в Прагу полетит. В конце концов, почему я должен… Или все-таки должен? Ленка сейчас – как натянутая струна, волнуется страшно… Ей очень важно, чтобы проект первое место занял, там какой-то сумасшедший грант за него дают, и сразу резкий рывок в карьере… А если она свой проект завалит, я буду в этом виноват, да? Ой, совсем запутался…

– Ничего, Юрка, распутаешься, не переживай. Время все узелки развяжет. Значит, мне поджидать твою Настю вечером?

– Да, мам.

– А что ей приготовить? На беременных ведь не угодишь. Что она ест?

– Да ничего почти не ест. Все, что съест, тут же обратно вываливается. Я раньше и не подозревал, какая это зверская штука – токсикоз у беременных.

– Да уж, Юрка, погоди… То ли еще будет.

– Да я знаю, что будет трудно. Но я счастлив, мам. И как хорошо, что ты все уже знаешь… Отцу расскажешь, ладно? А я побежал, мне пора… Надо в одно место заскочить, потом Настьку около института встретить, потом в консультацию отвезти, у нее сегодня очередной прием у врача… А вечером я сюда ее привезу.

– Так я не поняла, чем ее кормить-то? – уже на ходу, провожая Юрку к двери, заполошно спросила Марсель.

– Не знаю. По ходу дела вместе с Настькой разберетесь, ага?

Юрка ушел, а Марсель первым делом открыла холодильник, задумчиво начала рассматривать его содержимое. Значит, у девушки Насти токсикоз… Зверская штука, значит… И чем тебя кормить, счастливая девушка Настя?

Вдруг что-то будто ударило в грудь и стало трудно дышать. Сама не понимая, что это, захлопнула дверцу холодильника, села на стул, прислушалась к себе. Ничего не болит, но… нехорошо как-то. Так бывает, когда шевелится внутри необъяснимая слезная печаль, царапает душеньку… Даже имени ей не найдешь…

А впрочем, имя ее известно, только она никогда бы не решилась произнести его вслух. Имя этой печали – зависть к беременной Насте. Да, да, зависть. И нечего обманывать саму себя, и нечего прятать свою печаль в самый дальний ящик души. Так старательно прятать, что сама искренне веришь – ее и нет вовсе… И верила. И убедила себя поверить.

А она есть. Есть. И природа есть, и потребность женская есть в зверской штуке по имени токсикоз. Не задушишь ее, не убьешь, и печаль объяснениями не накормишь – прости, мол, дорогая, так уж сложилось… Прости, судьба не позволила, сама такую судьбу выпросила…

Но времени на зависть и печаль не было – надо было бежать в магазин, покупать фрукты и овощи, молоко и творог, и еще бог знает чего для зверской Настиной штуки. А может, она котлетки из парной телятины соблаговолит? Никто еще от ее котлеток не отказывался.

А вечером обнаружилось, что неправильная беременная Настя вполне себе обаятельная девица, милая, непосредственная и смешливая. Из той породы людей, рядом с которыми поневоле чувствуешь себя комфортно, будто они обладают природным умением открывать твою душу навстречу себе, как цветок солнцу. Да, Юрку понять можно. Она бы на его месте тоже выбрала правильную и пушистую Настину неправильность, да простит ее Ленкина неправильная и суровая правильность!

* * *

Джаник позвонил в ужасно неудобное время, аккурат перед самым обходом, и она торопливо проговорила в трубку:

– Можешь позже перезвонить? Или у тебя что-то срочное?

– Марсель, я должен тебе сказать… Прости, что так получилось, Марсель! Я не хотел…

– Что случилось, Джаник? Говори быстрее!

– Моя мама приехала, Марсель. Она вчера приходила к тете Аревик, чтобы со мной поговорить. Сказала – в последний раз. Если я не одумаюсь и не вернусь в Ереван, то больше никогда не захочет меня видеть.

– И что? Что ты ей ответил?

– Я сказал, что не вернусь. Что люблю только тебя. И тетя Аревик пыталась маме сказать, чтобы… Ну, это долго рассказывать. Одним словом, после маминого ухода у тети Аревик случился очередной инфаркт, я «Скорую» вызвал.

Джаник замолчал, и Марсель, не выдержав паузы, спросила тихо:

– Она жива?

– Да… Да, она в реанимации. Но врачи никаких гарантий не дают. Все, что могли на данный момент, уже сделали. А дальше…

– Не думай о плохом, Джаник. Все будет хорошо, слышишь?

– Марсель… Я еще должен тебе что-то сказать…

– Что, Джаник?

– Скажи… Леонид Максимович сейчас где находится? С тобой, на работе?

– Нет, он дома. У него сегодня выходной. А почему ты спрашиваешь?

– Понимаешь, моя мама, когда уходила, сказала, что поедет к тебе домой. Что все тебе скажет, что думает. И я боюсь, что беседовать ей придется не с тобой, а с Леонидом Максимовичем. Я бы все равно не смог ее удержать, Марсель! Когда она в гневе, ее не удержишь!

– Да, я прекрасно помню твою разгневанную маму, Джаник. Ничего не изменилось, будто десяти лет и не было.

– Я не знаю, что делать, Марсель. Может, мне тоже поехать к Леониду Максимовичу? Объяснить все самому?

– Что? Что ты ему объяснишь, Джаник?

– Я скажу ему, что люблю тебя. Что не могу жить без тебя, что ты единственная женщина в моей жизни. Все честно скажу. И попрошу прощения.

– Хм… Интересный у вас диалог получится, да… Мама будет говорить, что я падшая дурная женщина, ты будешь говорить, что я единственная… Да, озадачил ты меня, Джаник, ничего не могу сказать.

– Прости, Марсель. Я и сам не предполагал, что так все получится. И что мама сама придет к тете Аревик… Всю жизнь видеть ее не хотела, слышать ее не хотела, и вдруг… Да еще и до инфаркта довела… Ну почему, почему она такая, а? Почему не хочет меня услышать? Жалко, что отец в командировке, он бы смог ее остановить и привести в чувство… Прости меня, Марсель! Я не хотел…

Марсель быстро глянула на часы, проговорила в трубку тихо:

– Все, Джаник, мне на обход пора. Давай потом поговорим, хорошо?

– Да. Хорошо. Но ты скажи, что мне делать… Ехать к Леониду Максимовичу или нет?

– Не знаю я, что делать, Джаник. Правда, не знаю. Наверное, просто принимать обстоятельства такими, какими они складываются. И думаю, не надо тебе ко мне домой ехать. Это уже получается перебор обстоятельств. Все, Джаник, не могу больше говорить… Все потом…

Это «потом» растянулось для нее в мучительный тяжелый день, давило своей неизвестностью. Звонка от Лени она конечно же не ждала, знала, что не будет звонить. Да и что бы он ей сказал в телефонную трубку? Приходила, мол, Наринэ Арсеновна, объявляла тебя падшей женщиной? И у меня по этому поводу наблюдается стойкое дежавю?

Как бы то ни было, рабочий день подошел к концу, надо было идти домой. Никогда еще короткая дорога домой не казалась ей такой долгой. Отчего-то еще некстати вспомнилось, как шла этой дорогой первый раз… В то утро, когда умерла мама. И когда она не могла ехать к себе домой, и Леня дал ей ключи от своей квартиры… Добрый Леня. Благородный Леня. Умный и надежный муж, самый хороший на свете. А она – неблагодарная дрянь. И падшая женщина. И правильно про нее говорит Наринэ Арсеновна. Какой же матери понравится, что невестка будет старше сына на семь лет? И тем более будет в статусе чьей-то бывшей жены? Хотя – чего она сейчас о себе думает как о невестке… Она сейчас пока Ленина жена, если он чемоданы с ее вещами из квартиры не выставил.

Да, если бы выставил! Конечно, это было бы легче. Взяла чемоданы и пошла себе в новую жизнь. Ведь у неблагодарных дряней и падших женщин тоже бывают новые жизни, пусть со старым чувством вины, пусть с пеплом на голове, но новые! Да, это было бы легче, конечно… А только Леня никакие чемоданы не выставит, и придется глядеть ему в глаза, и объяснять что-то… Объяснять то, что он и сам давно понимает, и проговаривать то, о чем он и сам давно знает. И никуда от этого разговора не денешься.