Джаник стоял в отдалении, глядел на нее с почтительным уважением. Потом, когда шли от кладбища, тоже молчал, и она ему за это была благодарна.

Когда приехали в город, Татьяна простилась быстро, будто боялась, что Марсель напросится-таки на ужин. Уходя, заискивающе глянула в глаза:

– Значит, завтра встречаемся у нотариуса? В десять утра? Помнишь, где нотариальная контора-то?

– Да, помню. Вы хорошо объяснили, Татьяна. И адрес я записала.

– Ну и ладно, и хорошо… А я пораньше приду, очередь займу, чтобы нам первыми к нотариусу зайти…

– Хорошо, как хотите.

– Значит, до завтра?

– Да, до завтра.

– Дай-ка я номер твоего мобильного телефона запишу… На всякий случай… Вдруг проспишь?

– Что ж, запишите…

Татьяна выудила из кургузой сумочки какую-то бумажонку, отыскала ручку, записала номер телефона. Бережно свернув бумажонку, сунула ее в кошелек.

– Да я приду, не волнуйтесь вы так, Татьяна! – начала терять терпение Марсель.

– Не опаздывай, а то я и впрямь волноваться буду!

– Не опоздаю.

Наконец женщина ушла, и они отправились ужинать в гостиничное кафе. После ужина Марсель поднялась к себе в номер, отчего-то чувствуя себя ужасно разбитой. Приняла контрастный душ, но легче не стало. Легла на кровать, положила под щеку ладонь, закрыла глаза… И ощутила, как дрожит внутри тонкая струна незнакомого напряжения, и отзвуки этого дрожания расходятся волнами по всему организму. Вот лихорадка добралась до сердца, потом упала вниз живота и снова поднялась вверх, вот хлестко ударила по горлу и стало трудно дышать… Но все это было бы и не страшно, если бы она не понимала, что есть такое эта лихорадка. А главное, она знала, что случится дальше. Непременно случится. Неизбежно. Все случится именно так, как в русской народной поговорке, будь она неладна. «Прости, Леня. Прости. Сама до конца не понимаю, что со мной такое… Знаю, что люблю тебя, Леня, и оттого еще больше не понимаю себя».

Марсель даже заплакала от отчаяния, от стыда, от презрения к самой себе. А когда услышала тихий стук в дверь, вдруг успокоилась. Значит, пусть все будет. Потому что невозможно больше мучить себя стыдом и презрением. Потому что стыд и презрение в данном случае – как покушение на преступление. А если есть покушение, значит, и преступление уже есть. Вот оно, в дверь тихо стучит…

Встала с кровати, рывком открыла дверь, молча уставилась на Джаника. Он шагнул в номер, так же молча привлек ее к себе, вздохнул прерывисто, нашел губами ее губы…

А дальше она уже ничего не соображала. Не было больше стыда, и презрения к самой себе не было. Наоборот, все происходящее казалось наполненным особым смыслом, победным и правильным здесь и сейчас, в эту минуту, в эту секунду. И даже лихорадка была непостижимо правильной и нужной в эту минуту, в эту секунду. И эта вспышка безумного счастья, и рвущийся из самого нутра то ли стон, то крик… Все было победно и нужно… И правильно. Да, черт возьми, правильно! Да-а-а!..

Потом, уже придя в себя и лежа рядом с Джаником, она задала себе тихий вопрос – что это было такое? Нет, оно понятно, конечно, что это было, не девочка малолетняя, чтобы не понимать. Да, было хорошо. И даже очень. Да, если вынести за скобки признаки преступления. Но ведь и с Леней ей хорошо… Без лихорадки юной, безумной, – все равно хорошо… И даже очень… Но что же все-таки это было?! Почему не смогла устоять? Ведь не хочет она самой себе сказать, что любит этого мальчика? Нет, конечно! Она Леню любит! И это не обсуждается, даже в собственном внутреннем диалоге не обсуждается!

– О чем ты задумалась? Лицо такое грустное стало… – склонившись над ней и отводя прядку от лица, нежно спросил Джаник. – Ты жалеешь, да? Ругаешь себя?

– Да, ты правильно догадался. Ругаю. Еще как.

– Я вовсе не догадался. Я чувствую все твои мысли, они будто сквозь меня проходят… Потому что я тебя очень люблю. И хочу всегда быть с тобой. Каждый день. Каждую ночь.

– Ну, это вряд ли осуществимо. То есть вообще, в принципе неосуществимо, ты хоть понимаешь это?

– Нет. Не понимаю. И понимать не хочу. Все равно я на тебе когда-нибудь женюсь, Марсель.

– Женюсь?! – тихо расхохоталась она. – Это что-то новенькое… Не хочу учиться, хочу жениться! Ты хоть помнишь, сколько тебе лет, а?

– Не смейся. Все равно я на тебе женюсь. И какая разница – когда… Все равно женюсь! Мне скоро восемнадцать исполнится, я взрослый мужчина, принимающий взрослые решения!

– О, это да… Ты очень, очень взрослый мужчина… Нет, я не смеюсь, не думай… Если судить по твоей взрослой настойчивости, это да!

– Хочешь, я прямо сейчас всем скажу, что люблю тебя и жить без тебя не могу?

– Погоди… Кому это – всем?

– Моим родителям. Твоему мужу Леониду Максимовичу. Да всем…

– Не сходи с ума, Джаник. И вообще, умерь свой пыл… Эта наша встреча была первой и последней, больше не будет ничего. И не спорь со мной, пожалуйста, если не хочешь, чтобы я рассердилась! И кстати, о родителях… Что ты им сказал, когда уехал? Соврал что-нибудь?

– Нет. Я не люблю врать.

– То есть?! А что ты сказал?

– Ничего не сказал.

– Как это? Просто уехал, и все?

– Ну да…

– Джаник, ты с ума сошел? Они же тебя уже потеряли! Тебя предыдущую ночь дома не было, потом сегодняшний день…Посмотри на часы! Половина двенадцатого! Они же, наверное, звонят тебе каждую минуту… Где твой телефон?!

– В кармане джинсов. Я у телефона звук отключил.

– Дай сюда телефон!

– Марсель.

– Дай сюда телефон, я тебе сказала!

Джаник послушал ее, нехотя поднялся, принес телефон. Марсель глянула на количество непринятых вызовов и охнула, села на постели, прикрывшись простыней, и будто съежилась от стыда, заговорила испуганным свистящим шепотом:

– Ты что творишь вообще, а? Родители же там с ума сходят! Посмотри в телефон, сколько вызовов! Разве можно так над ними издеваться? Я думала, ты хоть соврал что-нибудь по поводу своего отсутствия! А ты…

– Я уже взрослый, Марсель… Не надо так…

– А как надо? Немедленно позвони родителям, Джаник! Скажи, что у тебя все в порядке! Если, конечно, считать все случившееся порядком… Звони! Ну?

Джаник вздохнул, кликнул номер, и долго ждать ответа не пришлось. Марсель даже издалека услышала, как из тельца телефона вырвался надрывно вопрошающий голос матери Джаника. Вскоре и сам Джаник виновато забубнил в трубку:

– Ну что ты, мам… Не надо плакать… Все в порядке… Ну что, что такого со мной должно случиться? Я уже взрослый, мам… Нет, сегодня не приду… Я правда не могу сегодня прийти домой, я в другом городе. Да, так получилось… Да какая разница, в каком я городе? Со мной все в порядке, мам…

Видимо, маму не устроила такая сыновняя скрытность, и вскоре Джаник с неохотой произнес в трубку название города, и проговорил торопливо:

– Я завтра приеду… Нет, послезавтра, скорее… И все тебе объясню, мам… Ладно, давай, пока! Не могу больше говорить, батарея садится! Все, мам, все…

Джаник отключился, сунул телефон обратно в карман джинсов, потом отбросил их от себя, сердито помотал головой.

– А как ты хотел, дорогой… За все надо когда-то платить… – грустно произнесла Марсель, глядя, как ветер полощет кисейную занавеску в открытом окне. – И ты заплатишь, и я буду платить… И гораздо более дорогую цену, чем ты…

– Но ведь Леонид Максимович ничего не узнает о нас? – поднял на нее виноватые глаза Джаник.

– Зато я знаю о нас. А еще прекрасно знаю, что такое ощущение груза вины. И я не знаю, что дальше буду с этим грузом делать… Не знаю. Но самое ужасное, знаешь в чем?

– В чем, Марсель?

– Я не жалею о том, что произошло. Даже не смогу объяснить, как все это совместить в единое целое. Себя ведь пополам не разорвешь… И пленку обратно не прокрутишь, чтобы вернуться в исходную точку.

– Не надо ничего обратно прокручивать, Марсель… Ведь все было прекрасно, правда?

– Я преступница, Джаник. Я легкомысленная порочная женщина, и даже хуже. Нет слова, чтобы назвать самым подлым именем то, что я сделала. Но самое ужасное в том, что я не жалею, не жалею! Более того, я совершенно счастлива сейчас! Постыдно счастлива!

– Я очень, очень люблю тебя… Я знаю, что никого и никогда больше не полюблю, и разве я виноват в этом? Разве ты виновата, что я тебя люблю? Иди ко мне… Счастье мое, Марсель…

Она было начала отбиваться от его рук, но быстро сдалась. Короткое постыдное счастье смело вступило в свои права, отогнало чувство вины и уничтожило временное пространство как таковое. Они долго, долго не могли оторваться друг от друга, и отступившее временное пространство заглядывало в гостиничный номер хитрым лунным глазом, и казалось, оно подмигивает слегка, откидывая ветром сонную кисейную занавеску…

Уснули под утро, вцепившись друг в друга. Луна давно уступила место яркому солнцу, и птицы громко чирикали за окном, и город начал жить своей трудной рабочей жизнью, а они все спали, соединившись в тесном переплетении рук и ног. Пока кто-то сильно не застучал в двери номера костяшками пальцев.

Марсель испуганно подняла голову, пытаясь вновь попасть в реальное время и пространство, потом подскочила с кровати, лихорадочно нащупала брошенный на кресло гостиничный махровый халат. Глянула на часы… О ужас! Пять минут одиннадцатого! Наверное, Татьяна ее не дождалась, явилась в гостиницу…

Распахнула дверь, заранее виновато улыбаясь. И встала как вкопанная. За дверью стояла Наринэ Арсеновна, мать Джаника. Полное лицо ее тряслось от гнева, было багровым, как после апоплексического удара.

– Где он? Где мой сын? – яростным свистящим шепотом проговорила женщина, решительно ступив из коридора в номер. – Джаник, ты где?

Джаник успел выскочить из кровати и торопливо натягивал на себя джинсы. Мать подошла близко к сыну, глянула в глаза, сказала что-то по-армянски, после чего Джаник отпрянул, проговорил скорее удивленно, чем испуганно: