– Да!

– Что ж, завидую. Счастья тебе, дорогая мартышка. Вернее, бывшая мартышка, а теперь… Теперь самая красивая женщина из всех, кого я когда-либо знал… Особенная женщина… Даже имя у тебя особенное – Марсель! Произносишь его и музыку внутри слышишь.

* * *

Ну где, где Олежка увидел эту красоту, эту особенность? Лицо как лицо. Какое было, такое и осталось. Обыкновенная молодая баба, такая, как все. Даже и хуже, чем все, потому что последними экзаменами вусмерть заморенная.

Марсель стояла перед зеркалом, разглядывала себя так и сяк. Конечно, если уж честно признаться, ужасно приятно было возмущаться Олежкиным признанием, ужасно приятно было убеждать себя в собственной обыкновенности, краешком сознания все-таки соглашаясь – а может, и впрямь имеют его комплименты какую-то под собой основу. Вон, глаза вроде ярче стали. И губы обозначились капризной пухлостью. И кожа на лице стала более нежной, словно присыпанной цветочной пыльцой. И волосы светятся золотым оттенком.

Нет, правда, странно. Вроде все эти прелести сопливому возрасту положены, а потом, с годами, постепенно таять должны. А у нее все наоборот! Может, и впрямь, она особенная? А что? Вот возьмет и поверит, и начнет капризничать и гордиться, как записная красотка!

Откинув голову назад, Марсель тихо усмехнулась, представив, как она «гордится и капризничает». А самое главное – где она все это будет проделывать, интересно? Среди своих однокашников, таких же заморенных последними экзаменами? Или в онкодиспансере, будучи рядовым интерном?

Позвонили в дверь, и лицо ее приняло озадаченное выражение – кто бы это мог быть? Юрик с Леной звонили и сказали, что в кино отправились, Леня на дежурстве… Соседка Люська с третьего этажа, наверное, больше некому. Люська часто прибегает за какой-нибудь бытовой надобностью или денег в долг перехватить.

За дверью стояла не Люська. За дверью стоял Джаник, смотрел исподлобья.

– Привет… – улыбнулась Марсель немного растерянно. – А Юрки дома нет, они с Леной в кино ушли…

– Я знаю. Я потому и пришел. То есть… Я хотел сказать, что мне с вами поговорить надо.

– О чем нам говорить, Джаник? Не понимаю…

– Не прогоняйте меня, Марсель. Я ненадолго. Я только скажу и уйду. Все скажу… Я не могу больше так, чтобы не сказать. Можно я пройду?

Он шагнул в прихожую, и Марсель отступила назад, пожав плечами. Не выталкивать же Юркиного друга из квартиры! Да и с чего ради выталкивать… Вроде и повода нет. По крайней мере – пока.

Развернулась, пошла в гостиную, Джаник двинулся за ней следом. В гостиной уселся в кресло, вздохнул отрывисто, будто всхлипнул, и закрыл лицо ладонями. Ей даже показалось, он плачет.

– Эй, Джаник… Ты чего? Случилось что-нибудь, да?

– Да… Да, Марсель, случилось. И очень давно случилось, много лет назад, как только я вас увидел… Я люблю вас, Марсель.

Джаник отнял руки от лица, и она испуганно взглянула на него, так и не сумев спрятать этот проклятый испуг за показным спокойствием. Да и кто бы в ее ситуации сумел его спрятать? И ведь надо же что-то отвечать ему, весьма осторожно отвечать. И не дай бог, не насмешливо. Как-то надо. С педагогическими изысками. Но где их взять, эти самые изыски, когда никакого педагогического опыта нет?

– Джаник, ну что ты. Ты сам не понимаешь, наверное, какие глупости говоришь. Вот, в неловкое положение меня поставил. Даже не знаю, как тебе правильно ответить, чтобы не обидеть!

– Вы не можете меня обидеть, потому что это не глупости, это правда. Я так вас люблю, что не мог больше… Не сказать… Не могу больше в себе носить…

– Ну, хорошо. Тебе сейчас легче стало?

– Да, легче.

– Вот и ладно. Еще время пройдет, и все забудется, потом самому смешно вспоминать будет…

– Не забудется, Марсель. Почему вы со мной разговариваете, как с мальчишкой? Я же знаю, что не забудется. Я люблю вас и знаю, что это на всю жизнь.

– Ну, не выдумывай, что ты! Тебе все это показалось, поверь мне! Просто сейчас у тебя возраст такой… Всякое чувство кажется обманчиво объемным, даже гипертрофированным. Но это пройдет, поверь. Я в твоем возрасте такой же была.

– Да какой у вас возраст! Вовсе никакой не возраст.

– Ничего себе… Я старше тебя почти на восемь лет!

– Ну и что? Я никакой разницы не чувствую, я только одно чувствую, что люблю вас! И я с ума схожу… Я все время вас перед глазами вижу и будто разговариваю с вами все время… Каждую минуту, каждую секунду…

– Все, Джаник, хватит, не надо больше. Пойми, ты и впрямь меня в дурацкое положение ставишь. Ну представь, что я должна теперь делать? Сказать, чтобы ты никогда больше к нам не приходил? А Юрке я как это объясню? Нет, Джаник, давай мы с тобой примем какое-то более приемлемое решение. Давай так – ты мне никаких глупостей не говорил, я ничего не слышала. Договорились?

– Это не глупости, Марсель. Я люблю вас.

– Ну что ж… Тогда уходи, Джаник. И никогда не приходи сюда больше.

– Да, я больше сюда не приду. Да, как скажете. Никогда не приду, обещаю. Но все равно знайте – я люблю вас. И всегда буду любить!

Он тут же подскочил из кресла, будто боялся услышать ее ответ, быстро пошел в прихожую. Марсель слышала, как закрылась за ним дверь… Вздохнула, подошла к окну, стала смотреть, как он идет по двору в сторону арки. Спина прямая, шаг широкий, руки в карманах джинсов. Идет как человек, сделавший важное для себя дело. А еще он вовсе не был похож на юношу… Скорее, на молодого и вполне уверенного в себе мужчину. Даже не оглянулся, рукой не махнул на прощание… Хотя и отлично, что не махнул. Зачем нужны всякие сомнительные многоточия? «Никогда не приду» – этого вполне достаточно для решения этой странной неловкой проблемы.

Джаник свое обещание выполнил, в гости к Юрке не приходил. И Юрка помалкивал, никак не упоминал имя Джаника в разговорах. Марсель и не спрашивала – не упоминает, и не надо. Тем более не до разговоров обоим было… Юрка собирался после зачисления в институт махнуть на юг вместе с Леной и семьей ее старшей сестры, Марсель готовилась к последнему государственному экзамену, тряслась как осиновый лист. И когда вдруг увидела Джаника возле дверей института, растерялась и вздернула вверх от удивления брови:

– Джаник?! Ты что здесь делаешь?

– Да ничего… Просто мимо проходил. Потом решил – постою, подожду… Вдруг вы сейчас выйдете? А вы взяли и вышли… Мне поговорить надо, Марсель.

– Джаник, опять?! Мы же договорились!

– Да, конечно… Да я не поговорить, я извиниться хотел. Простите, что рассердил вас тогда, Марсель. И огорчил, наверное. Я все понимаю, простите.

Вид у него был и впрямь вполне себе искренний и раскаявшийся, и Марсель обрадованно махнула рукой:

– Да ничего. Давай забудем, ладно? Я, к примеру, уже все забыла!

– Спасибо, Марсель. А можно я вас провожу?

– Зачем? И куда ты меня проводишь? До автобуса? Но вон она, остановка, в двух шагах.

– Нет, зачем до автобуса? Может, мы пройдемся немного? Наверное, день у вас трудный был, а погода такая хорошая! Ведь ничего плохого нет, если мы вдвоем прогуляемся?

– Ну, не знаю. Нет ничего плохого, конечно.

– Вот и пойдемте. Сначала по бульвару, потом по парку, а там и до вашего дома недалеко.

– Что ж, идем. Правда, я сто лет не ходила этой дорогой… А там ведь и впрямь чудесный парк по пути.

Джаник радостно кивнул и взглянул так, будто она своим согласием сделала его безумно счастливым. А ей под его взглядом опять стало неуютно, и запоздалые сомнения зашевелились внутри – может, не стоило соглашаться… Но с другой стороны – почему не стоило и что тут такого особенного, в конце концов? Она ж без какой-либо задней мысли согласилась! Да и какая может быть задняя мысль в совместной прогулке?

И вообще, Джаник молодец, что на нее не обиделся. И она тоже хороша – взяла и выставила Юркиного друга из дома… А главное – за что? Подумаешь, у мальчишки в голове что-то перемешалось и не туда сдвинулось! Да разве можно придавать этому «сдвигу» какое-то значение? Можно было сразу поставить его на место и без крайних мер обойтись. Как взрослая мудрая женщина… Если не по летам, по семейным обстоятельствам она все равно должна быть взрослой и мудрой, хоть умри! А получилось, будто она и в самом деле чего-то испугалась. Нет, нечего ей бояться, абсолютно нечего!

А на бульваре, под липами, было хорошо. Спокойно, уютно. Можно поднять голову и глядеть, как полуденное солнце пытается проникнуть сквозь толщу тяжелых веток, настырно ищет лазейку в ленивом движении листьев и ветра… И находит все-таки! Сначала бьет по глазам, потом падает солнечной гроздью под ноги и рассыпается мелким веселым бесом. Красота! И нервы успокаивает. И хочется идти, идти, и принимать в себя эту игру, и улыбаться бездумно. И хорошо, что Джаник молчит. Просто идет рядом, и все. Такое чувство, будто и нет его вовсе.

Вот и бульвар закончился, плавно перетек в главную парковую аллею. Здесь расстояние между деревьями оказалось более широким, и солнечная игра закончилась, и бездумье будто закончилось. И молчание Джаника стало напрягать. Показалось, за ним стоит что-то большое, непозволительное и неловкое. И он будто почувствовал в своей спутнице перемену, огляделся по сторонам и, завидев неподалеку веранду открытого кафе, встрепенулся вежливой улыбкой:

– Кофе хотите, Марсель? Может, зайдем?

– Нет, Джаник, спасибо, я не хочу кофе.

– А мороженого?

– А мороженое мы в киоске купим и съедим его по пути. Мне ужасно нравится идти по улице и есть мороженое! А тебе?

– И мне! А вам какое купить?

– Да я сама, что ты.

– Марсель! Позвольте мне. Это же всего лишь мороженое.

– Ну хорошо. Возьми мне фисташковое с орехами.

– Понял! Я сейчас, одну секунду…

Потом шли опять молча, ели мороженое. И опять ей показалось, что у молчания есть какой-то опасный подтекст. И потому спросила с преувеличенным интересом: