Дина Лампитт - Изгнание

– Конечно, подружимся, – ответила девушка и отвела взгляд, как бы боясь, что он может выдать слишком многое.

– А теперь, – деловито сказала Мирод, – позвольте мне провести вас в спальню Джоселина.

Однако Николь решила быть разумной.

– Нет, – произнесла она, – пусть она подождет до его возвращения, – она слегка повысила голос и посмотрела в сторону Сабины, – ибо я наверняка знаю, что он вернется. Поселите меня где-нибудь вместе с моей дочерью и служанкой, где, как вы считаете, мне будет удобно. Я клянусь вам, что единственное мое желание – это доставить вам как можно меньше хлопот.

Растерявшаяся Мирод вспыхнула, не зная, что ответить, а Сабина лишь не спеша повернулась и бесшумно пошла прочь.

– Я искренне надеюсь, что вы будете здесь счастливы, леди Аттвуд, – сказала сестра Джоселина, когда они поднимались по огромной лестнице, ведущей на второй этаж.

– Я постараюсь, – ответила Николь. – Но, пожалуйста, называйте меня Арабеллой, я очень не хочу, чтобы нашим отношениям мешала эта официальность.

– Но вы теперь хозяйка в доме, – настаивала Мирод.

– Нет, – возразила Николь, остановившись на ступеньках и взяв под руку Мирод, которая тоже остановилась. – Я говорю правду. Вы не должны из-за меня менять порядки и свою жизнь в этом доме. Если я могу чем-то помочь, принять в чем-то участие, тогда – другое дело. А вмешиваться и делать что-то по-своему я вовсе не собираюсь.

– Вы очень милы и умны, – откровенно призналась Мирод, внимательно глядя в лицо Арабеллы, – и ко всему этому еще и очень молоды.

– Могу вас заверить, – искренне сказала Николь, – что я гораздо старше, чем выгляжу.

Догадка Николь оказалась совершенно правильной: Кингсвер Холл был построен не только во времена царствования королевы Елизаветы, он был построен в тот период, когда она пылала бешеной любовью к Роберту Дадли, графу Лестеру, в то время, когда она была на вершине своей славы и красоты. Дом стоял с 1566 года, то есть с того самого года, когда французский посол поклялся своему испанскому коллеге в том, что Лестер «первый раз переспал с королевой именно в новогоднюю ночь».

– Грандиозно! – воскликнула Николь, когда Мирод, слегка покраснев, передавала ей эти исторические сплетни. – Я всегда подозревала, что она в этом плане была слегка озабочена.

– Арабелла! – произнесла совершенно шокированная Мирод, что дало Николь повод подумать, что ее золовка до сих пор девственница.

Судя по тому, что говорил ей Джоселин, и по ее собственным подсчетам, Мирод должно было быть сейчас сорок шесть лет, хотя бесцветные одеяния и неухоженные волосы делали ее гораздо старше. Оглядев ее как-то при свете яркого августовского солнца, Николь очень захотелось добраться до этого бесцветного лица и оживить его той простой косметикой, которую Г. Маркхам в своей книге советует применять каждой женщине. Но с ее приезда прошло всего две недели, и Николь побоялась сказать что-либо по этому поводу, ей и так приходилось постоянно рушить барьеры, которые золовка то и дело воздвигала между ними, и Николь подумала, что своим замечанием она может еще более ухудшить ситуацию.

Дом очень хорошо гармонировал с окружающей природой. Со стороны реки располагалась застекленная терраса, а на заднем дворе, похожий на маленький горный поток, бил фонтан. С западной стороны была голубятня, по всей видимости, очень старая, а за ней – окруженный стеной сад. К этому Джоселин успел добавить и несколько современных построек: с восточной стороны дома приютились две одинаковые беседки, стоящие в так называемом тиссовом саду, в центре которого уже более современный фонтан бил посреди глубокого и очень красивого озера. С тыльной стороны дом огораживали конюшни и хозяйственные постройки все из того же нежно-розового кирпича с отполированными дубовыми дверями, а спереди он был надежно защищен речной излучиной.

Внутри дом был настоящим музеем с бесконечным числом комнат, каждая из которых была украшена и обставлена мебелью разных стран мира. Просторная длинная галерея тянулась по второму этажу всего восточного крыла дома, а под ней располагалась таких же размеров библиотека. Соединяющий два крыла здания коридор был тоже довольно внушительных размеров, один его конец заканчивался галереей, откуда можно было смотреть вниз в центральный зал, а второй упирался в несколько сумеречных спален, которые теперь занимали Николь, ее дочь и служанка. В западном крыле находился целый ряд комнат, принадлежавших Джоселину, одна из которых, как с удивлением обнаружила Николь, оказалась лабораторией для проведения научных опытов.

Даже не спрашивая, Николь поняла, что семья Аттвудов когда-то была католической, потому что в самых неподходящих местах по всему дому были разбросаны укромные уголки, в которых мог спрятаться священник. Каменная панель центральной галереи бесшумно отодвигалась, за ней скрывалась лестница, ведущая наружу. Подоконник в библиотеке отодвигался, и под ним находилась лестница, идущая в подвалы. Стоило нажать в определенном месте на ручную панель, и в столовой отодвигалась одна половица, открывая вход в крошечную комнатку, расположенную между полом дома и потолком подвала. Но самым интересным для Николь показалось то, что в спальне Джоселина отодвигалась встроенная в стену панель, и за ней открывался подземный ход, ведущий в один из летних домиков.

– А что было сделано сначала, – спросила Николь у Мирод, – ход или домик?

– Подземный ход. А этот домик, закрывающий выход из него, Джоселин строил с особым удовольствием.

– И по этому ходу убегали священники?

– Да, но после того, как умер наш отец, мой старший брат, который теперь живет во Франции – герцог Эйвон, принял протестантство в целях политической безопасности.

– Но мне казалось, Джоселин говорил, что вы его вырастили, и что вас было только четверо детей, двое из которых умерли. Откуда же тогда появился этот герцог?

– Это действительно так. Нашему брату было уже пятнадцать, когда родился Джоселин, и он ушел странствовать по миру.

– А потом история повторилась, и вам пришлось нянчить и воспитывать дочь Джоселина.

– Да, – ответила Мирод и вздохнула. – Она меня очень беспокоит. Ведь она едва произнесла несколько слов с тех пор, как вы появились в доме.

– Вы хотите сказать, что я ей не нравлюсь?

Сестра Джоселина вдруг улыбнулась искренне и обаятельно:

– Мне кажется, она видит в вас соперницу, Арабелла. Должна признаться, что ни она, ни я не ожидали, что вы окажетесь такой молодой и очаровательной. Когда Джоселин написал, что женился, я подумала о женщине гораздо более старшей.

Считала ли Сабина ее соперницей или нет, но факт оставался фактом: девушка как будто растворилась, словно превратившись в одну из теней, прячущихся в многочисленных углах огромного дома. Она каждый день садилась с ними за обеденный стол, одетая во все черное, и лениво ковырялась вилкой у себя в тарелке. За ужином она тоже неизменно появлялась, пила вино, но почти ничего не ела, разве что крошечный кусочек дичи. Николь даже подумала, что у нее анорексия,[10] но спросить об этом не было никакой возможности, ибо девушка окружила себя глухой стеной молчания, пробить которую пока не удавалось. Это было неприятно, но Николь старалась не позволить Сабине отравлять жизнь своим явным презрением и искренне наслаждалась красотой и загадками особняка, видом прекрасных садов, прогулками по берегу реки и вообще всей атмосферой тишины, мира и спокойствия.

Война, между тем, продолжалась. Новости поступали в основном благодаря Карадоку, который каждый день ездил в Дартмут и привозил оттуда все сплетни, какие только ему удавалось раздобыть. Они узнали, что король, побыв некоторое время с Минетт, двигался теперь в Корнуэлл, преследуя графа Эссекса. Между тем, принц Руперт вместе с Георгом Горингом направлялся в Шрусберри. Еще, как стало известно из тех же источников, в лагере роялистов начался раскол. Король узнал, что сэр Генри, лорд Уилмот, в отсутствие принца Руперта тайно встречается с графом Эссексом. Они ведут мирные переговоры, которые, как предполагал Уилмот, могут положить конец войне, если военачальники с обеих сторон придут к единому мнению.

Примерно восьмого августа (все по тем же источникам Карадока) Карл внезапно арестовал сэра Генри, хотя тот и был командиром одного из полков. Он был сослан в Экзетер и подвергнут аресту, а его место тут же занял Георг Горинг. Этот инцидент вызвал недовольные толки среди офицеров, которые служили под командованием сэра Генри и тех, кто когда-то одержал с ним победу при Раундвей Даун и на Кропреди Бридж. Поговаривали о несправедливости и жестокости такого ареста, а некоторые зашли еще дальше. Оказалось, что кое-кто думает так же, как и Уилмот, что некоторые уже сомневаются в исходе войны. Неожиданно кое-кому показалось, что идея мирных переговоров не так уж и плоха.

– Как ты думаешь, они пойдут на это? – спросила Николь Карадока.

– Сомневаюсь, миледи. Такие, как принц, а их большинство, не успокоятся, пока не доведут войну до конца.

– Мне кажется, что тут он не прав, как ты считаешь?

– Кто знает? С тех пор, как существует мир, люди не могут прийти к согласию, – с этими словами слуга удалился.

С того момента, как они добрались до Кингсвер Холл, Карадок пребывал в каком-то странном, подавленном настроении. Николь связывала это с тем, что он мучается от неизвестности насчет Джоселина и хочет вернуться на войну. Но когда она спросила его об этом, Карадок отвел оба ее довода.

– Я почему-то не так уж уверен, что мой господин жив. Хотя ваша уверенность, миледи, вселяет в меня надежду. А что касается войны, я нахожу, что это жестокая, кровавая и отвратительная бойня. В Марстон-Муре я увидел столько, что этого хватит мне на всю жизнь. Хотя я не сомневаюсь, что моя шпионская деятельность действительно помогает спасти чьи-то жизни.