Дина Лампитт - Изгнание

До смерти боявшиеся его «круглоголовые» верили, что принц находится под покровительством самого дьявола, а собаку принца Руперта, белого пуделя по кличке Бой, сопровождавшего его повсюду, считали посланцем Сатаны. Руперт научил своего любимца подпрыгивать высоко в воздух при слове «Карл» и ложиться на спину, задрав лапы, при слове «Пим» (такова была фамилия члена Парламента), и все, кто был суеверен, изрядно нервничали, видя этот трюк.

Почувствовав, что на него устремлено слишком много глаз, принц поднял голову и снял шляпу, приветствуя дам, наблюдающих за ним из окна. При этом его собственные глаза сверкнули, не уступая в блеске драгоценным камням, а на лице появилась наигранная официальная улыбка. Тем временем Бой, наверняка подчиняясь тихо произносимой команде, завалился на спину и притворился мертвым.

– Доброе утро, – громко сказала Джекобина, не обращая внимания на своего брата, который пробормотал:

– Расфуфыренный попугай!

– Доброе утро, – ответил принц и одарил их еще одной улыбкой, на этот раз более лучезарной.

После этого лицо его сделалось как всегда серьезным, и он быстро вошел в дом.

– Как ты думаешь, он заметил меня? – прошептала Джекобина.

– Конечно, – ответила Николь, хотя у нее возникло неприятное ощущение, что взгляд принца был обращен, скорее к красивой и яркой Арабелле, нежели к ее маленькой, похожей на эльфа, подруге.

– Прошли все члены совета? – спросила она у Генри Джермина, как бы между прочим меняя тему разговора.

– Да, все.

– Тогда, мне кажется, мы можем продолжить игру.

С этими словами Николь отвернулась от окна и взяла в руки карты, но, продолжив игру, она, как ни старалась, не могла забыть, как Руперт Рейн смотрел на нее, так долго и так откровенно.

* * *

Рождество в 1643 году было ознаменовано тем, что королева объявила о своей двухмесячной беременности. Было очевидно, что дверь между двумя колледжами была сделана не зря, она сослужила свою службу. Загрустивший было король слегка повеселел, узнав, что так хорошо справился со своими супружескими обязанностями, а у Генриетты-Марии – тридцатичетырехлетней женщины, матери шестерых детей, на бледных щеках появился румянец, что для нее являлось первым признаком беременности.

Во дворце состоялось странное торжество, которое было тягостным для всех, хотя причины этого были глубоко сокрыты. В воздухе явственно ощущались какое-то скрытое беспокойство и вражда, подогреваемые мальчишкой принцем Уэльским и его молодым кузеном Рупертом, которые вдруг стали соперниками, добиваясь внимания со стороны Николь, что не нравилось ни Джекобине, ни Джоселину. Будь она прежней Николь Холл, ей ничего не стоило бы воспользоваться ситуацией и обратить ее себе на пользу, но для теперешней Николь Аттвуд все происходящее казалось просто кошмаром.

Джоселин был похож на сжатую пружину, – она никогда раньше не замечала, чтобы он так вел себя. Ужасы войны и постоянные встречи со смертью, казалось, убили в нем бесшабашного повесу, и на его месте появился спокойный серьезный человек, чьи глаза теперь внимательно и неотступно следили за ней, скрывая в своей глубине все чувства. В конце концов, это неотвязное внимание с его стороны сделалось невыносимым, и Николь решила открыто поговорить с ним.

– Дорогой, почему ты все время на меня так смотришь? Надеюсь, ты не ревнуешь к Карлу и Руперту? Они просто играют, флиртуя со мной, и делают это в основном из-за того, чтобы позлить друг друга.

Он улыбнулся, на минуту к нему вернулось прежнее чувство юмора:

– Нет, любимая, я не ревную тебя. Связь, существующая между нами, все больше убеждает меня в том, что ты меня любишь.

– Тогда, что тебя беспокоит? Может быть, Сабина?

– Нет, моя дочь полностью выздоровела еще до того, как я покинул Девон, чтобы возвратиться к тебе.

– Тогда я сдаюсь.

Смуглое лицо сделалось серьезным:

– Все дело в том, что меня постоянно преследует какое-то неясное чувство, но мне кажется, если я скажу тебе об этом, ты просто посмеешься надо мной.

– Мне никогда не хотелось над тобой смеяться, – ответила Николь, понимая, что это действительно единственный человек, на чувства и поступки которого она никогда бы не смогла наплевать. – Ну, пожалуйста, скажи мне, что тебя так беспокоит.

– Меня не покидает странное предчувствие, что ты уйдешь от меня.

– Как? Ты думаешь, я собираюсь умереть?

– Нет.

– Но измену ты тоже не можешь иметь в виду, ведь ты сам сказал, что знаешь, как я люблю тебя.

Джоселин покачал головой, и длинные кудрявые локоны заколыхались у его лица:

– Это глупо, я прекрасно понимаю, но никак не могу отделаться от этого чувства.

Вдруг в душе Николь родился страх, она вспомнила предсказание цыгана и произнесенные им слова: «Ты можешь уйти, если захочешь, это полностью в твоей власти».

– Но я не хочу никуда уходить, – протестующе сказала она, и лишь в этот момент поняла истинное значение произнесенных ею слов.

– Нет, не то, – сказал Уильям Добсон, отступая на шаг от холста и глядя на него, прищурив глаза, – слишком счастливое выражение лица. Если вы еще не потеряли терпение, миледи, я бы хотел, чтобы вы сели немножко по-другому.

– Но можно я хотя бы взгляну на то, что уже нарисовано? – спросила Николь, почти умоляюще.

Ее удивляло то, что художник не хочет показать ей ее собственный портрет, хотя в глубине души она понимала нежелание главного королевского портретиста показывать работу, которая была не закончена.

– Я бы не хотел этого делать, – ответил он, улыбаясь. – Портрет не готов к тому, чтобы его можно было критиковать. Вы понимаете, что я хочу сказать.

Николь кивнула и поднялась:

– Как не отрепетированная пьеса?

– Вот именно.

– Тогда приходите завтра в это же время, если это вас устроит.

Добсон поклонился и начал собирать кисти.

Портрет был заказан в январе, незадолго до того, как Джоселин опять отправился на войну. Неизбежность новой разлуки угнетала их обоих, и позирование художнику было неплохим способом отвлечься от мрачных мыслей. Сейчас Добсон был завален заказами, плату он брал вперед, и среди придворных ходили слухи, что принц Руперт заплатил ему за копию портрета леди Аттвуд. Внимательно глядя на художника, Николь боролась с желанием спросить у него, правда ли это.

Как бы прочитав ее мысли о принце, Уильям Добсон неожиданно сказал.

– Я недавно закончил портрет принца Руперта, его выражение глаз так же трудно передать, как и ваше.

– Что вы имеете в виду?

– То, что так же, как и у вас, в его глазах отражается часть его души, но, без всяких сомнений, он, так же как и вы, очень хорошо умеет прятать свои тайны.

Николь удивленно подняла брови, но ничего не ответила.

– Может быть, вам это будет интересно, – продолжал художник, – но одно время я имел привычку пробираться в Палату Общин и делать просто наброски или писать портреты ее членов. Именно там мне удалось сделать рисунок с представителя от Хантингдона, полковника Кромвеля. Теперь о нем много говорят.

Николь почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок.

– Расскажите мне о нем, – попросила она.

– Его глаза горят ярким синим огнем, огнем фанатизма. Он посланец Бога, хотя далеко не самый любимый.

– О чем вы говорите, мистер Добсон?

– Я говорю о том, что за его внешней непривлекательностью, вы же знаете, у него очень некрасивое бородавчатое грубое лицо, он лыс и очень неряшлив, так вот, за этой внешностью скрыты невероятные жестокость и самоотвращенность, которые очень напугали меня. Он считает, что послан на нашу грешную землю Богом и должен изменить мир по его указанию. И он сметет со своего пути каждого, кто попытается помешать ему. Я считаю, леди Аттвуд, что полковник Кромвель – самый опасный из всех парламентариев, потому что он подобен лошади, на глаза которой надеты шоры, он не видит ничего, кроме своей цели, и человеческие слабости не доступны его пониманию.

– И все же, он не стал известен всем и каждому, – медленно ответила Николь.

Художник, казалось, не обратил внимания на странность ее фразы.

– Я пришел к такому заключению о нем, потому что мне довелось рисовать его портрет и слушать его речь.

– Вы очень наблюдательный человек.

– Художники все такие, – произнес Уильям Добсон и вышел из комнаты.

Постояв несколько секунд, задумчиво глядя на закрывшуюся за ним дверь, Николь тоже поспешила выйти из комнаты, так как ей надо было переодеться к званому вечеру, который устраивала королева.

Был март 1644. Миранде несколько дней назад исполнилось два года. Чуть больше двух лет назад Николь оказалась в семнадцатом столетии. Сейчас, когда она размышляла об этом, ее начинала мучить головная боль – такой невероятной казалась ситуация. Но когда она думала о Джоселине, о тех странных отношениях, которые их связывали, ей начинало казаться, что она всегда жила здесь, и то, что казалось ей игрой, было на самом деле реальностью. Ей предстояло сыграть роль в спектакле, главной героиней которого была Генриетта-Мария, и в задачу Николь входило вместе с другими придворными дамами развлекать и повышать дух унылой беременной королевы.

Николь, получившая возможность уже несколько месяцев наблюдать за королевой, проникалась все большей любовью к этому крошечному созданию – жене английского короля. Николь считала тело Арабеллы миниатюрным – по сравнению со своим собственным, – но даже рядом с Арабеллой Генриетта-Мария выглядела почти карлицей. Ее маленький рост особенно бросался в глаза, когда она стояла рядом с королем: хотя он сам был всего пять футов, четыре дюйма ростом, ее темноволосая макушка едва доходила ему до плеча. И все же эти два маленьких человечка были главными персонажами в величайшей трагедии, когда-либо разыгранной на земле Англии.