— Хорошо, — жанжун освободил Хализата от петли, которую сам затянул на его шее. — Пока я жив, гуну некого бояться.

— Да продлит аллах ваши дни, великий жанжун!

Теперь на душе у Хализата чуть отошло, он с облегчением вытер со лба холодную испарину. Что же до самого жанжуна, то он вполне удовлетворился достигнутым: Хализат был в его руках. Жанжун набил длинную трубку и с наслаждением закурил. Хализат преданными глазами смотрел, как жадно всасывает он табачный дым и выпускает густыми струями из широких ноздрей.

Спустя немного времени жанжун, не откладывая трубки, медленно поднялся, подошел к окну, оперся на разрисованный в шахматную клетку подоконник и сделал знак Хализату. Гун торопливо подскочил к нему.

Из окна была видна огромная площадь, на которой проходили военные занятия. В одном конце тренировались копьеметатели, в другом солдаты стреляли из длинноствольных ружей по мишеням, на окраине плаца расположились фитильные пушки.

— Смотрите, господин гун… Это войско всегда стоит на страже нашей безопасности… Нашей и вашей, господин гун…

Устрашить Хализата зрелищем своих солдат — это тоже входило в заранее намеченную жанжуном программу сегодняшней встречи.

«О всемогущий аллах!..» — только и вздохнул про себя Хализат, а вслух произнес:

— Нет силы, которая не покорится такому войску.

Жанжун был доволен произведенным впечатлением, но продолжал играть гуном, как мячиком:

— Мы надеемся вскоре создать особое войско из уйгуров, — во главе этого войска мы поставим вас, господин гун.

Хализат верил и не верил своему счастью…

— Но пока о том, что вы слышали, никто не должен знать. Таково желание великого кагана.

— Я во всем повинуюсь вам, господин жанжун… — с готовностью откликнулся Хализат, уже представляя себя в роли главнокомандующего.

Жанжун с почестями проводил Хализата.

Когда они шли по просторной веранде, жанжун сказал ему, похлопывая по плечу:

— Вы видите там, у входа, каменных львов?.. Один из них — это вы, другой — это я.

— Воистину так, господин мой…

— Если новый налог будет собран, вы получите чин вана, — сказал жанжун в заключение.

— Из ваших уст исходят не слова, а сахар и мед, мой господин, великий жанжун. Я во всем доверяюсь вам.

Витая мыслями в блестящем будущем, которое открывалось для него о этого дня, Хализат даже не заметил, как сел в свою коляску, запряженную мулом.

3

«Длиннобородым дарином»[41] прозвали шанжана[42] Вана за его бороду, черную, длинную, похожую на волосяное опахало. Маленький, невзрачный, напоминающий своим усохшим телом подростка, со смуглым сморщенным личиком и зелеными стрекозиными глазами, которые, однако, светились недюжинным умом, этот человек выделялся среди остальных сановников при жанжуне и был одним из немногих, на кого тот опирался в своей деятельности.

За двадцать лет управления Илийским вилайетом длиннобородый дарин основательно изучил географию, народные обычаи и историческое прошлое Синьцзяна, поэтому ни в одном серьезном деле жанжун не обходился без его советов. И хотя разговор с Хализатом закончился именно так, как хотелось жанжуну, у него было достаточно причин сомневаться в исполнимости своего замысла. Перечитав еще несколько раз секретное послание, прибывшее из Пекина, и стараясь до конца проникнуть в смысл каждого иероглифа, жанжун решил переговорить с дарином.

— Мне нечего скрывать от шанжана, — сказал он, кладя перед ним секретное письмо.

Оно было направлено из резиденции хана и адресовано всем управителям провинций. В письме речь шла о трех вопросах. Во-первых, сообщалось о том, что в бассейне реки Янцзы крестьяне подняли восстание, и оно, как пожар, уже перекинулось на средние провинции — Ганьсу, Пинша и Чинхай, в свою очередь граничащие с Синьцзяном. Если не принять своевременных мер, восстание грозит распространиться дальше.

«Во-вторых, следует учесть, — говорилось в письме, — что мятежные настроения среди крестьян внутренних районов могут объединиться с непокорством мусульманского населения, а это представит серьезную опасность для империи. Особенно сложно сохранить спокойствие и порядок на окраинах, удаленных от столицы. В случае необходимости местные власти должны принять меры, рассчитывая на собственные силы…»

В третьем разделе письма говорилось о русском царе, чье влияние продвигается все далее на восток и требует неослабного внимания и бдительности.

Письмо содержало многочисленные примеры и наставления и заканчивалось так:

«В сложной нынешней обстановке управление местным населением требует особого искусства, государственной мудрости и дальновидности: в одних случаях нужно оказывать всяческое покровительство и поощрение, в других поступать по всей строгости, а самое главное — сеять рознь между нашими противниками и уничтожать их поодиночке».

— Что вы думаете обо всем этом? — спросил жанжун, когда дарин прочитал письмо.

— Если бы у чаньту, — раздумчиво проговорил шанжан, попыхивая трубкой, — если бы у чаньту нашелся кто-нибудь, у кого в голове есть хоть малая толика мозгов, он бы понял, что сейчас самое время для мятежа.

— Так-так… — Жанжуна покоробил прямой ответ Вана.

— Но господину жанжуну нечего опасаться, — продолжал дарин, от которого не укрылась растерянность жанжуна. — У чаньту еще не родился такой человек.

Жанжун опустил глаза, пристыженный спокойствием собеседника.

— Хотелось бы знать, что еще думает досточтимый шанжан о письме из Пекина…

Дарин не спеша облизнул своим желтоватым языком тонкие губы и, прежде чем ответить, некоторое время собирался с мыслями.

— Истории свойственно повторяться. На двадцать втором году правления великого Чанлун-хана[43] мусульмане убили дутун Аминдава и подняли над Кашгаром свое знамя, главарь же их объявил себя Батурханом…

— Шанжан, — нетерпеливо перебил жанжун, — до старых ли побасенок нам сейчас?..

— Сановник, управляющий чужим народом, не зная его прошлого, допускает много ошибок, — наставительно заметил дарин и, не дав жанжуну раскрыть рта, дважды повторил эту фразу. — Что же касается Аминдава и джунгарского хана Дабаджи, а с ними вместе и наших маньчжурских правителей, то их ошибка заключалась в следующем. Хан долгие годы держал в тюрьме Батурхана и его братьев, но затем выпустил их на свободу. В результате Батурхан стал добиваться и добился-таки престола…

— Не думает ли-досточтимый господин Ван, что повторить историю так же легко, как перебросить костяшки четок? — рассмеялся жанжун. — Стоит ли трудиться пересказывать то, что всем давно известно?

— Прошедшие времена дают уроки нынешним, — невозмутимо сказал дарин.

— Например?

— Например, нам полезно вспомнить, при каких обстоятельствах генералы Иекапин и Джаухуэй свергли власть Батурхана.

— То есть?.. — Жанжун недоверчиво взглянул на своего советника.

— Батурхан лишился власти потому, что кучарские и турфанские ходжи и беки перешли на нашу сторону и выступили против Батурхана, — продолжал дарин, поглаживая свою жидкую бородку. — А кучарские и байские ходжи и беки, — разве они не присоединились к нам тоже? Но как эти люди стали врагами для своих братьев по крови и вере и друзьями для тех, кого сами называли «кара капиры», что значит — «черные неверные»? Почему они сами вырыли себе могилы?.. Каждый из них стремился к власти, каждый добивался господства над Синьцзяном, своя слава была им дороже родины — и они перегрызлись между собой, как собаки из-за кости…

Несколько минут оба молчали и сосредоточенно курили трубки.

— Сейчас мы имеем дело с точно такими же обстоятельствами. Воспользоваться ими для нас важнее, чем снарядить любое войско.

— Превосходно! — Жанжун одобрительно похлопал своего собеседника по плечу и вынул из ниши небольшой сосуд с изображением тигра.

— Пусть ваша мудрость процветает многие годы, шанжан!

Выпив хучуджу[44], они начали чистить лежавшие на столе мандарины. Разговор продолжался.

— Итак, что же вы предлагаете, господин Ван?

— Прежде всего сохранить за собой Илийский округ, сердце всего этого края…

— Дальше, дальше, господин Ван, — нетерпеливо перебил жанжун.

— Я снова должен обратиться к истории.

— Что ж, я слушаю.

— Как известно господину жанжуну, — начал дарин, демонстрируя обширность своих познаний, — на девятнадцатом году царствования великого Чанлун-хана главнокомандующий джунгарскими войсками Амурсана убил своего брата Ламаджи и возвел на его престол Дабаджи. Вскоре между Амурсаной и Дабаджи возникли раздоры, и Амурсана, объединив под своим знаменем монгольские племена хошут, торгут, хут и другие, перешел на сторону маньчжур. Я, разумеется, не сказал ничего, что было бы для вас новым…

— Продолжайте, продолжайте…

— Тем самым Амурсана облегчил маньчжурам возможность вновь овладеть Джунгарией. Ныне для нас Амурсанами должны стать кумульские, турфанские, кашгарские, аксуйские, хотанские беки и в первую очередь — под самым нашим носом — бек Хализат.

— Вы на верном пути, господин Ван…

— Мой план таков: первое — мы создаем из местного населения «отряды охраны и порядка» и назначаем их главой бека Хализата. Второе — мы объявляем Хализата хакимом всего Синьцзяна. Чтобы отсечь кумульских беков от дунган, им надо тоже кинуть какую-нибудь подачку. В-третьих, на юге следует усилить давнюю борьбу между «черногорцами» и «белогорцами». Если удастся вовлечь во все эти междоусобицы беков, тогда…

— Тогда они сами будут пожирать друг друга…

— Еще раз повторяю, господин жанжун, — продолжал Ван, — мы до тех пор сумеем удерживать в своих руках этот беспокойный край, пока будем натравливать одних беков на других и не допускать между ними единства…