Когда часовой, проходивший по двору, повернул за угол, Гани приказал:

— Лезь ко мне на плечи! — и помог Кусену подняться на крышу. И сам, подтянувшись на руках, оказался рядом. Потом Гани помог Кусену перебраться за густой ряд колючей проволоки и рукой показал на стену: по ней, мол, и спускайся тихонько, и сам начал перебираться через проволочное ограждение.

— Кто? — вдруг громко спросил по-китайски встревоженный голос.

— Мы, — тоже по-китайски, не задумываясь, ответил Гани, стремительно прыгнул через проволоку и скатился вниз по наклонной стене. Кусен, стоявший внизу у стены, простонал:

— Не могу! Подвернул ногу!

Гани, не останавливаясь, подхватил его на плечи. Черик, добежавший до края крыши, заорал:

— Стой! Стой, тебе говорят! — и выстрелил в темноту.

Но беглецы были уже за углом и пуля влипла в пустую стену.

Глава одиннадцатая

Еще пятьсот шагов, только пятьсот…

Месяцы и годы гнета и страдания, тюремные стены, смерть друзей… Все вынес, все вытерпел батур. Так неужели же эти пятьсот шагов он не сможет пройти? Неужели здесь его настигнет смерть? Где же его силы, где его мощь? Ведь он же мог спокойно поднять на плечах коня, быка… Ведь совсем недавно вот этими руками он разорвал цепи оков…

Но он неожиданно совсем обессилел. Он не смог даже перешагнуть через небольшую, высотой с малого ребенка, насыпь на берегу канала и уселся прямо на землю, смотря в небо, словно ожидая поддержки от бога.

— Ты всемогущ, о боже! — воззвал он к аллаху. — Чем оставлять меня здесь, ты бы уж лучше там, в тюрьме, отдал меня на растерзание палачам!

И, словно отвечая на его слова, ночную тишину разорвали хлопки винтовочных выстрелов. Это наугад стреляли по беглецам. Еще бы, кого не переполошит бегство человека, разорвавшего оковы и разрушившего стены своей тюрьмы?! Любинди и Ли Йинчи, услышав об этом побеге, подняли на ноги всю охрану. Хотя после побега прошел всего час, уже всюду по краю были разосланы телеграммы с указанием примет бежавших преступников.

— Стреляют, черти, — еле слышно прошептал Кусен. — Давай, Гани, нужно идти, обопрись на меня…

К счастью, ногу ему удалось вправить.

— Нет! Ты иди в сторону зарослей. Они же рядом, а я уж как-нибудь доберусь, хоть ползком, — стал подниматься Гани. Потом он постоял, покачиваясь, и, шатаясь, побрел следом за Кусеном. И снова он взял верх над слабостью, но эти пятьсот шагов показались ему тяжелее долгого дневного пути.

— Ну, как ты? — тяжело дыша, спросил Кусен, когда они добрались до зарослей.

— Была бы вода, вода…

— Сейчас поищем.

Но тут послышались совсем рядом топот копыт и голоса чериков. Кони остановились, кто-то сошел на дорогу. Она была в двух шагах от беглецов.

— О аллах, о аллах, — шептал Кусен.

«Ну, если нас увидят — все, нам конец», — подумал Гани и оглянулся вокруг: хоть бы какой камень оказался под рукой, одного-то черика и камнем уложить можно, а там уж будь что будет…

Кряхтение черика раздавалось совсем рядом.

— Давай быстрее, ты что там, совсем обгадился? — послышался нетерпеливый голос командира.

— Уф, — облегченно вздохнул черик, а за ним и затаившие дыхание беглецы.

Все-таки темная ночь — настоящая спасительница. Когда черики отъехали, Гани и Кусен поспешили побыстрее укрыться в Глубине чащобы.

Начинало светать… Предвестница утра Чолпан укрылась пушистыми облаками. Звезды стали меркнуть и одна за другой погасли на небосводе. Солнечные лучи окрасили нежным румянцем вершины гор, а потом уже весело засияли в бескрайних полях.

Земля просыпалась.

«Человек, который каждое утро встречает рассвет и любуется восходом, никогда не заболеет», — вспомнилось Гани слышанное когда-то изречение… И вправду, утреннее солнце вновь вселило в него силы, энергию, волю. Он поднял голову от плоского камня, служившего ему подушкой, и, широко раскинув руки, потянулся к солнцу, словно собираясь обнять светило. Его мускулы, согревшись под лучами весеннего солнца, казалось, обретали прежнюю мощь и гибкость. У него поднялось настроение, радость свободы переполняла сердце.

В небесах послышалось далекое курлыканье. Батур поднял глаза к небу — там, в самой вышине, летели на север журавли… Он зашевелил губами, словно обращаясь к этим птицам. А они, перестроившись по призыву вожака в новый клин, продолжали свой дальний путь.

Гани снова взглянул на солнце с таким чувством, будто видел его в первый раз. Тело его жадно впитывало в себя теплые лучи, наслаждалось их жаром, проникавшим до самого сердца. Гани чувствовал-себя заново рожденным, его тоже теперь не страшил самый дальний и опасный путь…

* * *

В тот день они укрылись в зарослях кустарника у подножия горы Бомасан к западу от Урумчи. На юг от них лежали уйгурские и дунганские селения, тянувшиеся почти не прерываясь вплоть до горы Нансан. То тут, то там слышалось блеяние овец и коз, нетерпеливое ржание коней.

Кусен не мог усидеть спокойно. Он хотел встать во весь рост, чтобы лучше осмотреться, но Гани надавил ему на плечо.

— Эх, сейчас бы молочка козьего! — сглотнул слюну Кусен.

— Не торопись, надо сначала коней добыть.

— Да, конечно, ты, как всегда, прав, Гани.

— Если найдем коней — считай, что спаслись, Кусен!

Но добывать днем лошадей вблизи людных мест было бы безумием. Поэтому, не переставая мечтать о конях и пище, друзья до самого вечера не сдвинулись с места. Они выспались, отдохнули, набрались свежих сил. День, показавшийся утомительно долгим, наконец отступил перед сумерками. Затихли доносившиеся с дороги голоса, скрип колес, ржание лошадей, грубые окрики погонщиков. Скоро ночная тьма окутала землю.

— Ну, с богом, — стад подниматься Гани.

— О Махамбет! — помянул Кусен пророка.

Через полчаса ходьбы Гани остановился.

— Слушай, Кусен, по этому бездорожью мы скоро вымотаемся.

— Ты ведь сам предложил идти, так?

— Пойдем по обочине дороги. Те, кто гонится за нами, пешком не пойдут. Как услышим топот копыт или шум мотора, свернем в сторону и укроемся.

— Тебе виднее.

Они двинулись по дороге, ведущей в сторону горы Нансан. Гани какое-то время шагал бодро, не отставая от Кусена. Но все же он быстро устал — последствг мучительных пыток давали о себе знать.

— Видишь вон те мигающие огоньки, Кусен? — спросил Гани, когда они поднялись на невысокий холм.

— Вижу, это фары автомобиля.

— Туда пойдем.

— Ты что? — удивился Кусен. Гани указывал на дорогу Урумчи — Даванчин, один из центральных трактов ведущий от юго-запада Восточного Туркестана до Турфана и Кумула.

— Мы оба с тобой с Или, они не подумают, что мы пойдем в сторону Турфана. И потом, сказать по правде, я сильно устаю, на много меня не хватит. Надо бы два-три дня отдохнуть в Уланбайских отрогах, иначе я не вытяну…

— Нет, брат, ты должен во что бы то ни стало уйти. Пусть схватят меня, черт с ним, но ты обязан уйти от них.

— Эх, Кусен! Через железную решетку не прорвешься, а перед нами сейчас решетка, мы в клетке, понимаешь?

И они двинулись не на запад, а на восток: Нелегко было идти темной ночью по незнакомой местности через густой кустарник. Они спотыкались о корни, падали в выбоины и ямы, но шли и шли не останавливаясь. Им нужно было до рассвета во что бы то ни стало достичь лощины, иначе их могли обнаружить. И тогда снова тюрьма, пытки и допросы — это в лучшем случае, если не прикончат тут же на месте…

С каждым шагом идти становнлось все труднее.

— Кусен! — окликнул ушедшего вперед Кусена Гани. Батур был не в силах больше сделать ни шага.

— Что случилось, Гани?

— Сядь. Смотри, судя по тому, как здесь играет ветер, мы уже достигли колодца ветров — Саюпо. До рассвета осталось совсем немного. Идти я больше не могу.

— Что ты несешь, Гани? Нужно идти!

— Эх, если б был топор со мной, я бы сейчас вот эти свои непослушные ноги отрубил к чертовой бабушке…

— Да ты с ума сошел! Жинды![27]

Кусен наклонился к опухшим ногам Гани, принялся их растирать.

— Смотри, уже рассвет, здесь нас видно отовсюду, сразу поймают. А ногам моим уже не поможешь, ты вот что, Кусен, иди один. Хоть ты в живых остаешься!..

— Что?! — Кусен замер, не зная, что сказать в ответ.

— Пусть хоть один из нас останется жив.

— Закрой рот, ты забыл, кто ты? И чтобы я больше того не слышал!..

Кусен приподнял Гани, взвалил его на плечи и понес — маленький муравей тащит огромного кузнечика. Но что под силу муравью, не может повторить человек. Сколько хватило сил, Кусен нес Гани, но скоро не выдержал и свалился на землю. Он услышал шепот Гани: «Оставь меня, оставь, брат», — и этот шепот снова поднял его. Он опять пошел, и опять упал, и так повторилось несколько раз, пока наконец Кусен не свалился совсем обессиленный. Беглецы довольно долго пролежали молча. Начало светать.

— Посмотри кругом, может, есть место, где укрыться, — сказал Гани, — только ползком, ползком, не вставай — заметят.

Кусен уполз. Вскоре он вернулся и прошептал, что невдалеке он обнаружил небольшой ров, в котором можно, пожалуй, спрятаться. Они оба поползли к заросшему глубокому рву и шлепнулись на его дно.

— Ну как, Гани, ноги болят?

— Пошевелить не могу… Эх, как же так?!

— Сейчас бы шкуру только что освежеванного черного барана, да горячей сорпы. Завернул бы ноги в шкуру, попил бы сорпы и через два дня бегал как мальчишка…

Вдруг тишину рассвета нарушил одинокий выстрел. Беглецы замерли. «Ну все, кончено…» — подумал каждый из них, но вслух никто не решился это сказать. Заметив их, черик, наверное, подзывал других своим выстрелом. Ну вот, сейчас и остальные подъедут. Окружат ров, подойдут поближе и закричат: