— Я готов! — Заман прицепил к поясу девятизарядный пистолет.

Подняв с постели спавшего в соседней комнате Рози, они вышли на улицу. Со стороны «Ханской медресе» донесся призыв на предутреннюю молитву.


В это же утро, когда Заман и Сопахун шли к резиденции главы республики, Чжу-шожа, ругаясь на чем свет стоит, еле-еле растолкала недавно уснувших после кутежа, храпевших Юнуса и Турди.

— Ой-ой, что за напасть… — Юнус очнулся, и сердце его от страха ушло в пятки, а глаза испуганно обшарили комнату.

Турди, чуть приподняв веки, захрапел снова.

— Телеграмма, говорю! Телеграмма! — кричала Чжу-шожа.

— Эй, скотина, вставай! — крикнул Юнус.

Турди протер глаза, зевнул, широко раскрыв огромный, как печное отверстие, рот.

— Не перевернулся ли мир? Что за шум?

Юнус, не обращая внимания на его слова, вчитывался при свете лампы в расшифрованный текст:

«Ма Чжунин готов наступать на Кашгар. Действуйте энергичнее. Сообщайте положение каждый день».

Турди, не умыв лица, потянулся к еде..

— Хочу успеть съесть, что предназначено, пока не погиб от шальной пули. — Турди напихал в рот урюка и шумно выплевывал косточки.

— Ма Чжунин двинулся на Кашгар…

— Что вы сказали? — Турди, несмотря на многопудовый вес, слетел с постели легче пушинки и подскочил к Юнусу. Дрожащими руками схватил телеграмму, хотя не знал ни одного китайского иероглифа.

— Ма Чжунин собирается выступать.

— О, горе мне! О, где ты, совершенный пирим-хранитель? — запричитал Турди. Он страшился и дунган и сражений.

— Оденьтесь, приятель!

— Куда пойдем?

— Приведите Ибрагима!

— Да как я его сейчас найду? Этот блудливый осел сидит на месте?

— Где бы ни был, найдите и приведите. А что поделывает Масак? Никакого толку от вашего придурка! Опять упустил Замана!

— Если поручений нет, я выйду, — проговорила шожа, сощурив веки.

— Иди.

Чжу-шожа вышла, покачивая бедрами. Она не проявляла ни страха, ни беспокойства.

— Заман на небо не улетит! — проворчал Турди, одеваясь.

Юнусу стало смешно, оттого что «приятель» никак не может попасть ногой в штанину, от его сиплого — спросонья — похрюкивания, но он сдержался, возразил Серьезно:

— На небо, говоришь? Теперь этот ублюдок постоянно будет вместе с солдатами!

— Потерпите немного, — едва смог произнести Турди.

— Только из-за вашей неповоротливости его до сих пор не убрали с глаз.

— А может, теперь он погибнет в бою от какой-нибудь дикой пули? И чего постоянно печалиться об этом Замане! — Турди как будто решился высказать свое недовольство Юнусу.

— Не ворчите, как баба, ведите Ибрагима!

— Ладно, хозяин, — Турди встал с места. У порога обернулся: — А о себе позаботиться не нужно?

— А какая забота? — не понял Юнус.

— Деньги, ценности… — Он приблизился к Юнусу: — Как бы Ма Чжунин не загреб все.

— Не беспокойтесь, как-нибудь изловчимся. Делайте свое дело. Вот бы, — Юнус задумался немного, — прощупать как-нибудь Сабита-дамоллу: что он ответил мачжуниновским послам?

— Ладно. — Турди вышел. Бесконечные поручения Юнуса обозлили его.

«Пусть с конскую голову золота потрачу, но Замана проучу! — думал Юнус, одеваясь. — Отомщу и за себя и за дочь…» Юнус ненавидел его и чего только не предпринимал, но до Замана пока не мог дотянуться. Придурковатый Масак дважды выследил Замана, но оба раза тот был не один. Заман вообще редко появлялся на улице, да и то с неразлучным Рози. К тому же оба при оружии. Юнус попытался через Турди прибрать к рукам Хатипахуна и с его помощью отстранить Замана от Ходжанияза, а потом — расправиться. Но и эта затея провалилась. «Пусть в могилу торчком попаду, но из Кашгара не двинусь, пока не напьюсь твоей крови, ублюдок…» — прошептал Юнус и направился в комнату Чжу-шожи.

2

Только-только рассвело, когда Заман и Сопахун дошли до резиденции Ходжанияза, однако там, во внешнем дворе, увидели больше десятка солдат, державших в поводу оседланных коней. «Карательпеками» называли этих одетых во все черное воинов за их круглые, похожие на береты шапки, отороченные по краю мехом. Вместо кушаков они подпоясывались поясами с серебряными наборами, а вооружены были карабинами.

— Оразбек приехал! — догадался Заман.

В это время открылись главные ворота, и во двор въехали три коляски. В первой сидел Сабит-дамолла с неизменным своим Гаипом-хаджи, во второй и третьей — назиры торговли и земледелия Касым-хаджи и Гопур-хаджи. Заман и Сопахун приветливо и по достоинству встретили их.

— Хаджи приехал, сын мой? — обратился Сабит к Сопахуну.

— Да, хаджи-ата здесь, — почтительно ответил Сопахун. Он знал, что сегодня Ходжанияз прибыл прежде всех и приказал немедленно вызвать некоторых назиров.

Сабит взглянул на Замана, хотел что-то сказать, но вместо этого по-обычному ласково обратился к Сопахуну:

— Проведи нас к нему, сын мой.

— Хорошо, дамолла, — Сопахун пошел впереди. Заман следовал позади всех.

После памятной размолвки Сабит редко, лишь при крайней необходимости, встречался с Ходжаниязом. Ходжанияз в свою очередь перестал с ним советоваться, как прежде, вершил дела единолично и обращался с дамоллой жестко. Если бы не умиротворяющее влияние Махмута Мухита, сдерживавшего Ходжанияза, размолвка могла бы углубиться и перерасти в соперничество, а то и в острую вражду между сторонниками Сабита и Ходжанияза. Когда сегодня, еще до рассвета, Ходжанияз пригласил его к себе, Сабит предположил, что это не к добру.

У Ходжанияза сидели постоянные его собеседники — Махмут Мухит, караванщик Моллахун, Хатипахун и несколько полковников: Амат, Курбан, Самсакнияз, Хамут-хаджи. Ходжанияз оделся по-военному: на голове широкий тельпек, на плечах пепельно-серый, похожий на макинтош бешмет, на ногах черные хромовые сапоги, маузер он повесил не сверху, а под бешметом.

Президент хмурил брови, казалось, что его воинственная злость вот-вот разразится неудержимым гневом. Окружающие, словно подделываясь под настроение Гази-хаджи, тоже сидели напряженные и суровые.

— Садитесь, дамолла, — пригласил он Сабита, едва тот с назирами вошел и поздоровался. — Дунганин-пройдоха, с которым вы рассчитывали договориться, пошел на нас войной. — Сабиту в его словах послышался горький упрек. — Не говорил ли я, что нельзя ему верить?

— Конечно, — многозначительно ответил Сабит, — такому необычному человеку, как Ма Чжунин, можно и верить и не верить. Но если бы мы нашли с ним общин язык и договорились, по меньшей мере выиграли бы время.

— «Так сделать лучше, этак сделать было выгоднее», — оставим пустые разговоры, дамолла. Пришло время думать о войне с Га-сылином!

«Этот дикарь — ворона с медвежьей хваткой: вцепится — не выпустит…» — подумал Сабит.

— Впереди тяжелые бои, возможно, предстоит испытание войной, которое решит нашу судьбу, — сказал Махмут Мухит. — Поэтому нужно собрать и привести в готовность все наши силы.

— Не к чему преувеличивать военную мощь Ма Чжунина. Его основные силы разгромлены, — подал голос военный назир Оразбек.

— Не годится считать врага немощным, господа! Известно, что Ма Чжунин получил от японцев оружие, — вступил в разговор Гаип-хаджи.

— Что за речи? Помогли ему японцы, да? У вас с языка не сходят фаранги[40] и им подобные! — упрекнул Ходжанияз.

— Управляя государством, необходимо придавать одинаковое значение внутренней и внешней политике, господин Гази-ходжа, — начал разъяснять назир торговли и внешних сношений Касым-хаджи. — Без использования внешних сил одержать победу над врагом, будет затруднительно.

— А где же те, кто чистосердечно и бескорыстно протянет нам руку помощи? До каких пор будем, мы легкомысленно верить пустым обещаниям? — спросил Махмут Мухит. — Появись сейчас, в трудное время, искренний помощник, мы готовы держаться за него обеими руками.

— Господа, не надо забывать о помощи англичан, когда началось хотанское восстание и когда создавалось Хотанское государство. И сейчас путь не заказан — можно вновь обратиться за помощью, — предложил Касым-хаджи. Приверженец Англии, он был связан с Шилдрейком и действовал по его указаниям. Поддерживая «хотанцев», Касым-хаджи намеревался сделать военным назиром Шамансура вместо Оразбека, чтобы в конце концов самому взобраться на вершину власти.

— Не морочьте мне голову, — отмахнулся Ходжанияз. — Давайте действовать, надо преградить путь Га-сылину. Хватит говорить, будем — готовиться к бою.

— Мы отклонили мир, — наставительно произнес Сабит-дамолла, — теперь вынуждены проливать кровь. Если бы поступили по-моему…

— Еще что-нибудь хотите сказать, дамолла?

— Хочу сказать, мой хаджи, — ответил Ходжаниязу Сабит, — что нужно отправить послов к Ма Чжунину — отказаться от войны. В крайнем случае выиграем время.

— Нет! — отрезал Ходжанияз. — С Га-сылином вместе не буду!

Все остались недовольны резкостью ответа. Даже ближайший его сторонник Махмут Мухит не произнес в поддержку ни слова, Сабит-дамолла сожалел, что Ходжанияз, не имеющий опыта ведения государственных дел, поверхностно подходит к рассмотрению насущных вопросов. И решил, что молчание лучше открытой ссоры. Возразив Ходжаниязу, он поставил бы под угрозу дрогнувшее единство, и тогда положение еще больше осложнилось бы. Поэтому он проглотил нанесенную при всех обиду. Гаип-хаджи вознамерился было дать отповедь «дикарю», но предвидевший это Сабит сделал знак — «нет надобности». Сторонники Сабита-дамоллы Касым-хаджи, Гопур-хаджи и Оразбек, подлаживаясь под настроение главного назира, тоже сидели молча, но в каждом кипело раздражение.