Зия Самади - Избранное. Том 1

— В истории, мой хаджи, часто бывали случаи, когда во имя интересов родины и народа начинали считать другом вчерашнего врага. По какой причине мы не берем в пример исторический опыт, не вникаем в уроки борьбы наших предков? Хорошо подумайте, мой хаджи. Внутренние и внешние задачи нужно решать на основе верной оценки собственного положения…

— Глава правительства — я! — оборвал Сабита Ходжанияз. — И свое слово я сказал!

— Ведь безусловно целесообразно и благоразумно было бы использовать возможности и военную силу человека, склонившего перед нами голову! Как бы потом не пожалеть… — произнес на прощанье Сабит-дамолла.

По возвращении из Хотана Заман и Рози помылись в бане и в тот же вечер отправились к Турапу, но встретили его на площади Хейтка. После радостных приветствий Рози спросил:

— Удивляюсь: ты — и вдруг разгуливаешь по улицам?

— Душа затосковала. Я не работал сегодня. Шел проведать вас.

— И мы соскучились по вас, Турап-ака, — сказал Заман.

— Как хорошо! — обрадовался Турап. — Идемте ко мне, овцу предложить не смогу, но на курицу рассчитывать можете.

— Ты не огорчайся, Динкаш, — остановил брата Рози. — Может, лучше посидим где-нибудь, поблаженствуем, а? Как вы, мой ходжа? — подмигнул он Заману.

— Это дело, — поддержал Заман. — Вдруг Рози-ака расщедрится сегодня и мы попадем в столовую!

Однако Рози предпочел отделаться шуткой:

— Не взыщите, но гостям Кашгара хозяева не позволяют вытрясать свои карманы.

— Не беда, если разок и вывернешь их наизнанку!

— А они у него дырявые! — ввернул Турап, и Заман расхохотался.

— Нет, давайте испытаем сегодня друг друга на щедрость, — не растерялся Рози.

— Столовые, пожалуй, уже закрыты. Может, на самсу сходим?

— И там тоже, наверное, огни потухли, — взглянул Рози на Турапа.

— Идемте. Мне по силам заставить затопить тонур, — пригласил Турап.

Низко нагнувшись, они вошли в комнатушку, тускло освещенную коптилкой. Здесь никого не было. Коптилка на тонуре — круглой печи — густо чадила. Из дальнего угла вдруг послышался голос:

— Кто пришел?

— Что-то ты раньше кур улегся спать, мастер? — откликнулся Турап.

— Динкаш, что ли? Входи сюда.

Турап сделал знак Заману, и они проникли во вторую комнатку, дверь в нее была еще ниже, так что пришлось сгибаться вдвое.

— Твое заведение, мастер Тохтахун, снаружи похоже на гробницу, но эту комнатушку нельзя сравнить даже с могильной нишей! — промолвил Турап, поздоровавшись.

— Верно говоришь, Динкаш, приучаюсь с этих пор лежать в могиле, — отшутился, вставая, Тохтахун-уста — мастер по выпечке самсы.

— Твои могилы в том и этом мирах не отличаются друг от друга. Вот, — Турап показал на Замана, — привел к тебе гостя из Кульджи. Не ударишь лицом в грязь?

— Хорошо сделал, Динкаш. Добро пожаловать, дорогие гости. — Он набросил на низенький настил ватное одеяло и усадил Рози и Замана.

В узкой комнатушке, служившей и гостиной, и спальней, и столовой, он зажег «светильник-джинн». Мальчик-подмастерье лет четырнадцати замесил в углу тесто и накрыл его влажной тряпкой.

Еще до того, как мастер поручил ему это, Турап спросил:

— Зачем ты вызвал мальчика?

— Ух! Эти твои вопросы… Ты когда-нибудь в моей лавке оставался голодным? Сейчас будут слоеные лепешки.

— Нет, нет. Не беспокойтесь. Мы придем лучше завтра…

— Посидите чуть-чуть, Заманджан. Как только его руки коснутся теста, тут же услышите запах готовой самсы.

По тому, как вел себя Турап, видно было, что они с мастером в тесной дружбе, когда, как говорится, между друзьями не пролезет и волосок.

— А что будете делать из теста, мастер? — спросил Заман. Ему хотелось обратить внимание хозяина на замершего в томительном ожидании мальчика.

— Артушскую лапшу, — сразу ответил мастер. — И самсу испечем. Скажу прямо, спасибо Динкашу, что привел таких милых гостей. — Уста подмигнул подмастерью правым глазом, и тот исчез.

— Зачем отослал ребенка?

— Не в службу, Динкаш, побудь за хозяина с гостями. — Мастер разостлал скатерть, разложил на ней теплые лепешки, фрукты, поставил снятый с огня чайник с заваренным чаем. — А я слоеные лепешки замешу. — Надев фартук, он вышел наружу.

— Наделали хлопот, Турап-ака, — смущенно сказал Заман.

— Что сделано, то сделано. Еще бы мусалляса и… — Рози причмокнул так громко, словно камень шлепнулся в колодец.

— Наш холостяк не просыхает от мусалляса. Придержи вздохи, Рози, пусть самса поспеет.

— Турап-ака, где мусалляс, там и равап бывает ведь?

— И он бывает, Заманджан. По-моему, в этой лавке равапу обучены, — ответил Турап, пробудив в душе Замана предвкушение радости. И, пока пили чай, он поведал историю Тохти.

Мастер был родом из Яркенда. С малых лет увлекся игрой на бубне и, играя на пирушках, постепенно стал признанным музыкантом. Когда над верхней губой юноши обозначилась темная полоска усов, он влюбился в дочь своего учителя, они объяснились и заручились взаимным согласием. Однажды учитель, склонный к азартным играм, спустил все, что у него было, и сгоряча продал дочь старому баю. Беззащитный и бесприютный Тохти не вынес горя, отряхнул, как говорится, прах родных мест со своих ног и приехал в Кашгар. Здесь он сменил профессию и стал самсипезом.

— Так сложилась судьба этого сорокалетнего парня — он дал зарок не жениться. Заработанным делится с друзьями. Его лавка — прибежище для таких, как мы, — закончил повествование Турап.

— Он и сейчас на бубне играет? — спросил Заман.

— Бубен вон на стене висит. С той поры Тохти ни разу не брал его в руки. Но внимательно слушает, когда играют другие.

— Выходит, еще не угасла обида на учителя?

— Выходит, Заманджан. О бубне при нем упоминать не будем. Он не может оставаться там, где говорят об этом. — Турап опасливо посмотрел на дверь.

В это время мастер, поторапливая ученика, раскатывавшего скалкой круглые сочни, сбрызнул соленой водой раскалившийся тонур.

— Ух, как самсой запахло! — втянул в себя воздух Рози.

— Твой нюх, Рози-ака, получше собачьего.

— Еще бы. Даже находясь здесь, могу распознать вонь кульджинского Юнуса-байваччи, — похвастался Рози, а Турап удивленно поднял брови, будто вспомнил что-то.

— Юнуса-байваччи, ты сказал?

— Да. Наши спины сгорбились под тяжестью грузов этого скряги, — уже не шутя ответил Рози.

— Ваш Юнус сейчас в Кашгаре…

— Что? — в один голос вскрикнули Заман и Рози.

— Вы испугались?

— Не испугались. Вы точно знаете, Турап-ака, что Юнус в Кашгаре?

— Своими глазами я не видел. Слышал от одного человека.

— От кого, Турап-ака, от кого?

— От Турди-байваччи.

— И он здесь?

— Турди известный кашгарский бай. Мне ли его не знать? А вы знакомы?

— Знакомы, Турап-ака, хорошо знакомы. — И Заман рассказал о том, как познакомился с Турди еще в Шанхае.

— Паршивца Турди я вожу по ночам. В последние два месяца он взял в обычай ездить больше ночью, чем днем. Заедет в какую-нибудь узенькую улочку и исчезнет, а я стой и жди.

— По части распутства они с Юнусом одной породы, — презрительно заметил Рози.

— Забредет на улицу продажных красоток — ничего от меня не скрывает. А в последнее время стало по-другому. Недавно велел привезти придурковатого Масака, увел его в какой-то тупичок. А Масак из тех, которым нипочем человека убить, а потом газели распевать.

— По-другому, говорите, стало, Турап-ака? — Заман заподозрил неладное. «Для чего приехал в Кашгар Юнус? Торговать? Нет. Он скрывается, не для того перенес дорожные мучения. Путешествует? Развлекается? Тоже нет. Такой осторожный, как Юнус, в смутное время ни за что не отправится в путь. Посланец? Стой, стой… Когда мы с Сопахуном уезжали распределять обмундирование солдатам, какие-то двое, я слышал, побывали у Ходжанияза. Не эти ли стервятники? Но хаджи сказал бы… Какой смысл прятать послов?»

— Что? Все слова, похоже, проглотили? — прервал Рози размышления Замана.

Заман не ответил. Он собрался поподробнее расспросить Турапа о Юнусе, но в это время вошел Тохти-уста, держа в руках полное блюдо только что испеченных, горячих пирожков.

— Спешил я, наверное, не получились. Прошу, дорогие гости, пожалуйста, — пригласил уста. Он подкрутил усы и примостился с краю скатерти.

Подмастерье, знавший, чем сдобрить угощение, приподнял в углу шкуру, прикрывавшую отверстие в полу, извлек глиняный кувшин высотой с ребенка и поставил перед мастером. Затем достал из ниши в стене четыре глиняные чаши, расставил их на скатерти и тихонько вышел.

Наблюдая за ловкими движениями худенького паренька, Заман вдруг вспомнил своих младших — брата Азиза и сестренку Азизу, — сердце у него дрогнуло, он глубоко вздохнул.

— Первым делом пропустим по одной, — предложил мастер и разлил по чашам вино. Всегда унылое лицо его вдруг засияло улыбкой. «Похоже, он создан для дружбы», — подумал Заман. — А теперь очередь за самсой, — пригласил мастер, когда гости выпили.

Пирожки оказались отменного вкуса, Заман в жизни не ел таких: и посолены в меру, и черным перцем хорошо приправлены, и сало курдючное в фарш добавлено… Все ели с удовольствием.

Тохти-уста опять наполнил чаши. Вино, изготовленное из особого сорта зеленых груш, быстро проявило свою силу: лицо и уши Замана раскраснелись, начало разогреваться тело. Однако перед глазами, терзая сердце, продолжала стоять угрюмая фигура Юнуса. «Что нужно в Кашгаре шэншицаевскому прихлебателю?» Рози, сидевший рядом, заметил, как померкло лицо друга. «Чем расстроен Заман? Не Юнус ли причиняет ему боль?» — пробормотал он, чувствуя, что и сам сегодня не сможет отдаться веселью.