— Народ не виновен в том, что на него обрушены все беды и несчастья, что его судьбами торгуют сидящие на его шее! — вступил в спор Аджри.

— Вдвоем вы, похоже, готовы меня съесть. Придет еще время поспорить с вами поодиночке, — попытался отшутиться Юнус, а Турди ухмыльнулся: «Предупреждал же, что язык поэтов — шило. Вот и колется…»

С большим трудом протолкались они до площади Хейтка. Здесь людская масса, казалось, не имела ни конца ни края. По шариату женщинам запрещено участвовать вместе с мужчинами в каких бы то ни было сборищах, однако на площади среди темных мужских шапок бросались в глаза и пестро-зеленые женские паранджи. Музыканты загремели сильнее в барабаны и литавры, соперничая между собой, в лад им застучали бубны, призывая певцов и танцоров. На крышах строений, лавок, столовых становилось все больше и больше женщин и детворы. Ребятишки, как галки, облепили все деревья вокруг. На площадь стало уже невозможно втиснуться. Однако людской поток, вливавшийся через четверо больших ворот, не прерывался…

Один из трех военачальников с крыши перед куполом мечети помахал флагом с изображением звезды и полумесяца. Это был сигнал. По нему воинские подразделения четким строем двинулись к Ярбагским воротам, разрезая надвое людское море. Грянула военная песня-марш, широко распространенная тогда в народе:

Мы славное воинство,

Знамя — знак достоинства.

За тебя, Уйгурстан мой,

Мы пойдем на смертный бой,

Цвети, цвети, край родной.

Славься, доблестный герой.

Песню подхватили люди, строем двинувшиеся за солдатами, — многие тысячи голосов…

2

Главный назир Сабит-дамолла вместе с другими вождями выехал навстречу Ходжаниязу. На северной Кашгарской дороге, ведущей в Урумчи, воздвигли сразу же за Ярбагским мостом шатер. Вокруг расставили охранников, а большой отряд наблюдал за порядком и спокойствием среди горожан, растянувшихся в две бесконечные шеренги от площади Хейтка до шатра.

Весна рано приходит на юг Восточного Туркестана. С начала марта установилась ровная погода, однако обычный для этого времени холодный ветер с гор Калпун начал пронизывать тех, кто был легко одет. К тому же в суматошной утренней горячке многие не успели позавтракать, и вот под воздействием голода и холода то тут, то там началась воркотня.

— Ехать так пусть едет этот самый Гази-ходжа! Ох, Хейтахун, ветер мне всю душу выдул, — пожаловался соседу пожилой человек.

— Если б даже с неба ему появиться — и то уже пора бы, — откликнулся кто-то.

— Наши великие выгнали нас на рассвете, как стадо коров! — Тот, кого назвали Хейтахуном, спрятал продрогшие руки на груди, под одеждой.

— Меня-то, дурака, кто звал? — Сказавший натянул на уши шапку с белым мехом, сплюнул с досады на-свай. — Чем идти встречать безумца, продавал бы на базаре свою самсу![25]

— А я только золу из очага выгреб и манты на каскан[26] разложил — Муса-фанатик торчит над головой, как цирюльник. Если бы не его плеть, ни к чему мне такой переполох, одинокий я, — сокрушался продавец мант, засунув руки в рукава замасленного чапана.

— У меня так и осталась недотканной половина холста. Если к полудню не закончу и не сдам хозяину, он не заплатит мне, — плакался продрогший ткач-наемник.

— Ну что вы скулите! — возмутился толстый торговец в бобровой шапке. — За час я зарабатываю столько, сколько вам всем не видать и за месяц. И вот… — Он вынул из кармана серебряные часы на цепочке, взглянул на них. — Уже четыре часа торчу здесь, а лавка закрыта. Зато, говорят, Гази-ходжа везет добро на сорока мулах, половину поделит между такими, как вы.

— Опять же мы ни с чем останемся, бай. Разве золото-серебро проскочит мимо вас? — усмехнулся старик, у которого зуб на зуб не попадал от холода.

— Война пошла на пользу баям!

— Баи-ростовщики и господа цены все повышают, бедняков совсем придавить хотят.

— Вот прибудет Гази-ходжа… Эх, если бы он их проучил…

— Да, говорят, Гази-ходжа справедлив.

— В свое время увидим, — вступил в разговор молодой парень. — А от таких вот, — он показал пальцем на толстощекого торговца, — народ никакого добра не жди.

— И ты здесь, дебошир? — злобно глянул торговец. — Не удался ни солдатом у Томура-сычжана, ни посыльным у Шамансура, ни нукером у Юсупа-курбаши, так решил стать адвокатом голодранцев? — Торговец расхохотался, однако никто не поддержал его, все смотрели отчужденно.

— Верно, братец-баи. С каждым из красавчиков сыграл я разок. А теперь думаю пощупать таких, как вы, перекупщиков.

Торговец, названный перекупщиком, побледнел, потому что во время войны действительно скупал по дешевке награбленное у населения добро, которое перепродавал потом втридорога. Чуткий к слухам, он одним из первых узнал, что Ходжанияз выслал в Кашгар с надежной охраной ценности на сорока мулах, и надеялся «сторговать» хота бы одного мула.

— Ходжанияз не грабитель, — продолжал молодой парень. — Добро на сорока мулах, о котором говорили, принадлежит правительству, и вам оно не по зубам. Собирайте на продажу подковы дохлых ослов — это доходнее.

— Вон! Вон! Знамя на повороте! — крикнул кто-то, и смех оборвался, все повернулись к северу.

Далеко впереди по дороге из Урумчи показалась из-за поворота темная лента. Шум в толпе стих, сидевшие встали, шеренги выровнялись. Учителя построили школьников. Темная лента, постепенно увеличиваясь, приближалась. Это был отряд конников, он несся, вздымая пыль.

Государственные мужи вышли из шатра. Впереди конного отряда на полном скаку выделился всадник на белом коне — в соответствии с народной приметой: «Белый конь — предвестник светлого пути».

— Гази-ходжа! Гази-ходжа! — прокатились крики над толпой, взволновавшейся, как река в половодье.

Всадник на белом коне — и с ним еще пятеро — оторвался вперед шагов на пятьдесят. А позади них стройно двигались по дороге сотня за сотней. В отчий дом уйгуров — в Кашгар — вступало войско, заслужившее в кровопролитных боях за освобождение родины название национального. Величаво восседает на белом коне Ходжанияз, как сказочный — богатырь. И люди, давно ждущие настоящего вожака, вождя, покровителя, кричат: «Добро пожаловать, Гази-ходжа, добро пожаловать!» Народ Восточного Туркестана, веками томившийся под ярмом маньчжуро-китайских властей, боровшийся против них при малейшей возможности, но не сумевший по тем или иным причинам отстоять свою свободу и независимость, почитал Ходжанияза как человека, зажегшего в Кумуле «факел освобождения», и называл его Гази-ходжой — полководцем священной войны. Народ Кашгара, Яркенда и Хотана искренне верил, что Ходжанияз и есть тот сардар — военачальник, который поведет к свободе и великим деяниям. Богачи, подобные Юнусу, и Турди, влезшие в толпу для изучения настроений, были удивлены и обеспокоены искренней преданностью простых людей Ходжаниязу.

— Ой-ой… Кашгарцы на руках готовы носить этого кумульца, — проворчал Турди.

— Сегодня темный люд поднимет на руки своего Гази-ходжу, а завтра об землю ударит, — съязвил Юнус-байвачча.

Сабит-дамолла встретил Ходжанияза шагах в ста от шатра. Трое высших офицеров выскочили вперед, один принял под уздцы белого коня, второй придержал стремя, третий помог Ходжаниязу спешиться. Именно в этот миг раздались голоса: «Добро пожаловать, Гази-ходжа!» Сабит-дамолла заключил Ходжанияза в объятия, а потом представил ему влиятельных лиц, почтительно стоявших по сторонам. При этом каждый из них подносил к своим глазам «благословенную» руку Гази-ходжи. Затем все двинулись к шатру.

— Привет Гази-ходже!

— Привет воинам!

Возбуждение нарастало, у многих от волнения выступили на глазах слезы. «Опять плач, — думал Заман, всматриваясь в лица и придерживая поводья коня. — Плач радости или страдания?». Заман на гнедом коне с белым пятном на лбу выделялся среди всех, даже рядом с рослым, плечистым Сопахуном, навесившим на себя крест-накрест два маузера и привлекавшим всеобщее внимание.

Юнус издалека увидел своего врага.

— Узнаешь вон того ублюдка на гнедом со звездой? — Юнус тихонько толкнул Турди.

— Еще бы! Это же Заман!

— Ладно, ладно, много не болтай, постарайся поскорей убрать его с глаз долой!

— Чего? — перепугался Турди.

— Тихо! Не услышал бы кто! Потом поговорим, — Юнус предостерегающе приложил палец к губам.

Ходжанияз вместе с Сабитом-дамоллой поднялся на возвышение перед входом в шатер, подумал немного и неспешно, четко заговорил:

— Почтенные жители Кашгара! Спасибо вам за то, что вышли встретить меня и воинов, прибывших со мной… Я простой солдат! Моя цель — освободить от угнетения наш многострадальный народ. Чудовища во главе с грабителями Шэн Шицаем и Ма Чжунином ворвались в наши родные края, чтобы отбирать наш хлеб, сделать нас своими рабами, они готовы проглотить нас живьем… И до тех пор, пока мы не изгоним их, нет и не будет нам ни покоя, ни мира, братья мои!

Опять загремели голоса:

— Очистим от врагов священную нашу землю!

— Смерть заклятым врагам!

— Братья! — продолжал Ходжанияз. — Мы желаем быть хозяевами земли, которую унаследовали от дедов и отцов. Мы хотим жить в мире. Мы готовы с почетом проводить тех пришельцев, которые пожелают добровольно покинуть наши земли. Но если они заупрямятся, мы будем драться до последней капли крови!

— Освободим родину!

— Да здравствует Восточный Туркестан! — прокатились громом людские голоса.

Глава вторая

1

Правительство Восточнотуркестанской республики размещалось в «даотай ямуле» (искаженное китайское «даотай ямынь») — бывшей резиденции губернатора Кашгарского округа, находившейся в Старом городе, — так называлась основная часть Кашгара, населенная уйгурами, в отличие от Нового города, где жили почти исключительно китайцы.