— Я не против, Моллахун-ака. Лишь бы бойцы были сыты и одеты, — разрешил Пазыл.

Глава девятнадцатая

1

Едва опустились на Урумчи вечерние сумерки, как закрылись ворота городской цитадели. На улицы вышли военные патрули, они останавливали и обыскивали всех прохожих, стараясь найти спрятанное оружие. На стенах цитадели еще днем были установлены пулеметы. Группы вооруженных солдат, казалось, ждали лишь команды. Жители города в страхе затаились…

Когда совсем стемнело, к воротам ямыня председателя провинциального правительства подъехала коляска, сопровождаемая полусотней охраны. Из коляски вышел Папенгут и, припадая на правую ногу, прошагал в ямынь.

Вопреки обычаю, Цзинь Шужэнь принял его немедленно.

— Прошу, генерал, садитесь, — указал он на кресло.

— Благодарю вас.

— Вы проявили похвальное усердие при подавлении турфанского мятежа. Надеюсь, так же усердно будете действовать и против. Ходжанияза…

— Простите, ваше превосходительство, но я к вам по другому делу.

— Что вы сказали? — растерянно переспросил Цзинь Шужэнь.

— Прочтите. — Папенгут протянул красный конверт.

У перетрусившего Цзинь Шужэня от недоброго предчувствия затряслись руки. Он развернул письмо. Это был ультиматум, подписанный Цзинь Чжуном от имени «группы патриотов».

«Ваша власть, как прогнивший халат, трещит по всем швам. Не пытайтесь залатать дыры — вы обречены. Оставить Синьцзян в Ваших руках — значит потерять Синьцзян. Пока не поздно, уйдите сами. На размышление — два часа».

Цзинь Шужэнь растерянно уставился на Папенгута.

— Вы окружены, ваше превосходительство…

— Окружен?

— Да. Цзинь Чжун объявил военное положение и окружил вашу резиденцию.

— Подлецы! — обессиленно захрипел Цзинь Шужэнь. — Они воспользовались отсутствием Шэн-цаньмоучжана!

— Сопротивление бесполезно. В руках Цзинь Чжуна вся пятнадцатая бригада.

— Нет, нет! Я не допущу, чтобы меня сожрали волки, которых я сам вскормил… Я их накажу!

Папенгут усмехнулся и направился к двери. У порога он сказал:

— Подумайте хорошенько, ваше превосходительство. Чтобы потом не раскаиваться! — и вышел.

«Безродный пес… советует сдаться… Нет, нет! Это тяжелее смерти…» Цзинь Шужэнь вызвал начальника охраны и приказал готовиться к отражению штурма ямыня.

Через два часа части Цзинь Чжуна открыли огонь по ямыню.

С каждой минутой перестрелка усиливалась. В бой вступила артиллерия. Первые снаряды разорвались во дворе резиденции. В окнах спальни Цзинь Шужэня посыпались стекла, а само здание вздрогнуло от разрывов. Председатель забился в угол и, обхватив руками фигурку медного божка, жалобно причитал.

Маузеристы его охраны в это время старались отразить натиск частым огнем из-за стен, но превосходящие силы наступавших подбирались все ближе к резиденции. Наконец один из снарядов угодил в западные ворота ямыня и разнес их. Пулемет на воротах замолк, маузеристы в панике побежали. Наступавшие начали взбираться на стены, как вдруг прозвучала команда о прекращении огня и отступлении. Прекратились орудийные залпы, утихли пулеметы и винтовки. Наступила гнетущая тишина.

Через четверть часа двое верховых остановились перед северными воротами резиденции.

— Откройте! — закричал один из всадников. — Я с письмом от Шэн Шицая!

Начальник охраны подошел к воротам и, удостоверясь, что прибывший действительно адъютант Шэн Шицая Лю Бин, впустил его. Лю Бин прошел в кабинет Цзинь Шужэня. Тот молился медному божку:

— Ты всемогущ… Сжалься над нами… дай моей охране силы продержаться до рассвета, пока прибудет Шэн-цаньмоучжан!

— Шэн-цаньмоучжан прибыл! — Лю Бин не смог удержаться от смеха при виде напуганного правителя.

— Шэн-цаньмоучжан? — сразу оживился Цзинь Шужэнь и радостно сжал руки Лю Бина. — Где мой защитник?

— На северных холмах.

— Почему не входит в город?

— Он окружил части Цзинь Чжуна, вынудив прекратить штурм резиденции.

— Немедленно передайте мой приказ Шэн-цаньмоучжану: пусть в пух и прах разнесет Цзинь Чжуна!

— Я попросил бы вас сначала ознакомиться с этим письмом…

Прочитав письмо, Цзинь Шужэнь в изнеможении опустился на диван. Там было написано:

«Не пытайтесь удержать подпорками развалившееся здание. Немедленно отдайте правительственную печать. В противном случае — пеняйте на себя!»

— Лучше сдайтесь по-хорошему, другого выхода нет! — тоном приказа заявил Лю Бин. Потерявший все в эти несколько минут, лишившийся речи Цзинь Шужэнь показался ему жалким.

— Шэн-цаньмоучжан, — продолжал Лю Бин, — обещает полную неприкосновенность вашего личного имущества. Я гарантирую вам жизнь и безопасность до самой границы…

— Хе… — вздохнул Цзинь Шужэнь. В этом вздохе прозвучали безысходное горе, обида, сожаление. Он обессиленно махнул рукой в направлении стола.

Лю Бин выдвинул ящик, достал обернутую в белое большую, как копыто лошади, печать.

— Готовьтесь в путь, Цзинь Шужэнь! — С этими словами он покинул кабинет.


Шэн Шицай через свою агентуру заранее узнал о намерениях Цзинь Чжуна. Он тайно прибыл из Гучена с верными ему войсками, обосновался в непосредственной близости от Урумчи и внимательно следил за развитием событий. Когда Цзинь Чжун начал штурм резиденции Цзинь Шужэня, Шэн Шицай приказал окружить мятежные части и потребовал прекратить «враждебные действия против главы провинциального правительства».

Появление Шэн Шицая Оказалось неожиданным для Цзинь Чжуна. Он растерялся, не зная, что предпринять, приостановил штурм ямыня и отправил на переговоры с Шэн Шицаем Папенгута.

— Я вас вооружил, поставил на ноги, а вы бросились в объятия Цзинь Чжуна… — холодно встретил Шэн Шицай Папенгута.

— Мне пришлось пойти на временное соглашение с ним, потому что…

— Понятно. Теперь вы готовы пойти на соглашение со мной, так?

— Я всегда с вами, я ценю и храню нашу прежнюю дружбу, уважаемый цаньмоучжан.

Шэн Шицая, разумеется, не обманула эта наивная попытка выкрутиться из неловкого положения, он лишь подумал про себя: «Теперь будешь служить мне, а появится более сильный соперник — переметнешься к нему, двурушник», — и бросил на Папенгута полный ненависти взгляд.

Вошел Лю Бин и положил на стол печать.

— Перетрусил старик. И все же мне его жаль, — проговорил Шэн Шицай, взяв в руки печать.

— Страшно перепуган, — подтвердил Лю Бин, изобразив трясущегося Цзинь Шужэня.

Шэн Шицай улыбнулся:

— Пусть теперь живет спокойно. Нажитого добра ему хватит. Отдайте приказ войскам — пусть занимают город.

— Слушаюсь! — Лю Бин вышел.

— Создам новое правительство, начну работать по-новому, — заявил торжественно Шэн Шицай. И подумал: «Пришло время уступок. Что ж, поиграем в демократию…» Мгновенно мелькнули в памяти Шанхай, комната, обставленная во французском стиле, слова министра: «Да, да, именно отойти и вернуть…»

Папенгут вряд ли заметил, как дрогнули губы Шэн Шицая в мимолетной ехидной усмешке, — во всяком случае, не должен был заметить.

— Поздравляю с большой победой! — высокопарно произнес бывший белогвардейский офицер.

— Если Цзинь Чжун и Тао Минью не хотят междоусобного пролития крови, пусть присоединяются ко мне. Они уже не извлекут выгод из политической игры.

— Я берусь уладить это дело, ваше превосходительство, — заверил Папенгут.

2

12 апреля 1933 года город Урумчи преобразился. Общественные здания, ворота городской цитадели, магазины — все было украшено флагами, а перед резиденцией правительства красовался огромный портрет Шэн Шицая. В людных местах города были развешаны объявления. В них сообщалось о низвержении Цзинь Шужэня, о том, что Шэн Шицай принял звание дубаня — верховного комиссара, генерал-губернатора Синьцзяна — и создал провинциальное правительство во главе с председателем (чжуси) Ли Шучженом. В новое правительство вошли сорок представителей различных национальностей, населяющих Синьцзян. Эта новость была необычайной — некитайцев допустили к управлению провинцией. Необычно и то, что объявления были написаны на двух языках — уйгурском и китайском.

Другие объявления призывали население приступить к мирному труду, в них приводились восемь пунктов правительственной декларации — о равенстве всех национальностей, свободе вероисповедания, местном самоуправлении, борьбе со взяточничеством и коррупцией, об улучшении условий жизни трудового люда, о культурно-просветительных мероприятиях…

Ознакомившись с этими громогласными и торжественными заверениями и обещаниями, население города высыпало на улицы, как в большой праздник. У всех было радостно-возбужденное настроение, люди ликовали, поздравляли друг друга:

— Вот и наступил светлый день!

— Это и есть свобода!

— Старый режим пал! Гнету пришел конец!

В толпе здесь и там появлялись шэншицаевские агитаторы, они выкрикивали лозунги, объявляли о конце векового угнетения, провозглашали отмену налогов, приветствовали новую жизнь и призывали народ отдать силы осуществлению «Декларации из восьми пунктов».

Пока никто еще не знал, чем на самом деле обернется этот «светлый день»: грандиозным обманом, временной уступкой народу или же реальностью, радостной действительностью на-долгие времена…

Многие искренне верили в перемены, радовались, ликовали, на стихийно возникавших митингах направляли поздравления и подарки Шэн Шицаю, дубаню — верховному комиссару, генерал-губернатору провинции. Для вручения поздравлений и подарков тут же избирались депутации, в состав которых, как правило, входили уже известные нам Турсун-баба, Назар-кази и подобные им представители высшего сословия.