Зия Самади - Избранное. Том 1

— Совсем нет. Мы рады слушать десять дней, лишь бы вы говорили, — поспешно заверил ее, облизнув губы, Ма Дасин.

Шэн-тайтай томно взглянула на него.

— От встречи с вами у меня на душе посветлело…

— Прошу прощения, — проговорил, входя, Шэн Шицай.

Дунгане встретили его стоя, скрестив на груди руки и склонив головы.

— Я старалась восполнить твое отсутствие. Передаю тебе гостей в полном здравии, — улыбнулась тайтай и, поклонившись, вышла.

— Она очень любит братьев-дунган, — проводил ее взглядом Шэн Шицай.

— Сказать честно, Шэн-тайтай просто очаровала нас, — ответил Ма Дасин.

— Из-за меня вы тут наголодались. Пожалуй, приступим к ужину?

Они прошли в столовую. Слуга протянул каждому смоченное в теплой воде полотенце. Протерев руки, все трое сели за обеденный столик.

— Ешьте без опаски: у нас повар дунганин. Мы привезли его с собой из Мукдена. Как и мусульмане, мы не употребляем свинину, — начал потчевать Шэн Шицай. В сегодняшних блюдах свинины и в самом деле не было, но то, что повар дунганин, было неправдой: осторожный Шэн Шицай, не доверяя никому, поставил поваром одного из своих телохранителей.

— Бисмилла! — Дунгане застучали по тарелкам палочками для еды.

— Я постеснялся предложить «поганой» водки, но, может быть, вы употребляете?

— Нет, нет, спасибо. Мы в жизни ее не пробовали.

— Тогда восполним отсутствие питья едой, — и Шэн Шицай собственноручно подкладывал в тарелки гостей кушанья.

Гости, польщенные вниманием большого человека, без конца благодарили хозяина.

— Не тяжелы ли новые налоги для братьев-дунган? — вдруг спросил Шэн Шицай, когда пересели за другой столик пить чай.

Оба дунганина не сразу нашлись, как ответить. Они понимали, что следует покорно поддакнуть: «Нет, не тяжелы», — но не поворачивался язык — они знали о бедственном положении своего народа, задавленного нуждой.

— Не думайте, что я такой же чиновник-угнетатель, как иные, — продолжал Шэн Шицай. — Я не хочу причинять бедствия народу, тем более братьям-дунганам.

— Если сказать честно, — заговорил, ущипнув свой длинный, как огурец, нос, Ма Дасин, — мы, то есть люди, стоящие между правительством и народом, иногда сожалеем…

— Говорите прямо, не стесняйтесь: я же сказал, что хочу благополучия в первую очередь братьям-дунганам, так что смелее, смелее…

«С чего вдруг этот китаец так заботится о дунганах? Поймать нас хочет?» — засомневались оба гостя. Однако менее изворотливый Чжао Голян рискнул нарушить свое обещание помалкивать.

— Налог за налогом… — начал он и наткнулся на осуждающий взгляд Ма Дасина. «Дурак… Испортил все дело», — читалось в этом взгляде.

— Наконец-то я слышу откровенные слова! — подхватил Шэн Шицай, окинув Чжао Голяна взглядом с ног до головы. — А то некоторые болтают лишь за спиной, а перед нами молчат. Если вы считаете, что налоги тяжелы, мы освободим от них братьев-дунган.

Не веря ушам, гости переглянулись между собой.

— Как вы полагаете, почему мы так сделаем?

— Щедрость правительства безгранична, — после недолгой паузы сказал Ма Дасин. Он опять ущипнул кончик носа.

— Нет. Пусть налоги платит тот, кто затеял бунт. Взбунтовались уйгуры, значит справедливо заставить платить только их.

— Конечно, конечно, это справедливо! — Дунгане обрадовались, еще не уловив, что скрывается за этой щедростью.

— Сообщите братьям эту новость от моего имени.

— Спасибо, спасибо, — вскочили с мест дунгане.

— Садитесь. Настоящие друзья всегда должны защищать друг друга в тяжелые минуты.

Шэн Шицай неплохо играл роль заботливого хозяина. В это время с подносом, наполненным рано созревшим турфанским виноградом, появилась Шэн-тайтай. Уже в другом платье, в жилетке, украшенной цветами персика, в расшитых мягких туфельках на босу ногу, она стала еще привлекательнее.

— Только что доставили из Турфана. Ну-ка, дорогие гости, отведайте, — предложила она.

— Ты становишься необычайно щедрой при виде дунганских братьев, — улыбнулся Шэн Шицай.

— А кто же еще может быть мне приятен в этом крае, кроме них?.. Если у вас нет секретов, я посидела бы с вами…

— Что нам скрывать? Садись, — разрешил Шэн Шицай. — Беседа с участием женщин протекает живее.

— Мы не знаем, как и благодарить Шэн-тайтай за гостеприимство… — начал Ма Дасин, но хозяйка перебила его:

— Извините, что не смогли принять вас достойным образом. Может быть, в дальнейшем будем встречаться семьями?

— О… спасибо вам, Шэн-тайтай! Если вы посетите наши убогие жилища, это будет для нас высокой честью, — заговорил Чжао Голян.

— Да, — вскинула тонкие брови тайтай, будто вспомнила что-то важное, — правда ли, что Га-сылин пошел на объединение с этим черным чаньту Ходжаниязом?

Она назвала Ма Чжунина Га-сылином — юным командующим, — как звали его в знак уважения дунгане. Ее вопрос открыл дорогу Шэн Шицаю, который ждал удобной минуты для разговора на эту тему.

— Вы, наверное, слышали об этом? — обратился он к дунганам.

Ма Дасин, только что положивший на язык ягодку винограда, поперхнулся, услышав этот вопрос.

— Аб-солютно н-ничего н-не слышали, — закашлялся он.

— Вражда с нами не доведет Ма Чжунина до добра, — сказал Шэн Шицай. — Да и какой смысл Ма Чжунину ради уйгуров жертвовать дунганами? Признают ли уйгуры власть Ма Чжунина? По-моему, они воспользуются его армией, а когда наступит час, поспешат от него отделаться.

— Может быть, — снова вмешалась в разговор хозяйка, — Га-сылин ищет славы и высоких должностей?

— Если дело только в этом, мы охотно раскрыли бы ему свои объятия. Главное — покинет он Ходжанияза или нет. Как вы думаете, друзья?

— Мы даже не знакомы с этим человеком…

— Не в том суть, знакомы или нет, — прервал Ма Дасина Шэн Шицай. — Га-сылин пользуется большим уважением в Цинхае, а здесь не меньше значите вы. Разве вам трудно найти с ним общий язык?

— Тем более что если вы все объясните Га-сылину, то между китайцами и дунганами никогда не будет вражды. — Произнеся это, Шэн-тайтай собственными руками положила крупные кисти винограда Ма Дасину и Чжао Голяну.

— Не затрудняйтесь, тайтай, — Ма Дасин сам потянулся к блюду. — Для укрепления союза китайцев и дунган мы не пожалеем ничего.

— Мудро сказано, Ма-сяньшэн. Уверен, что вы сумеете предотвратить возможные недоразумения, поэтому так откровенно говорю с вами. Мы не требуем, чтобы Га-сылин повернул оружие против уйгуров. Достаточно, если он не пойдет с Ходжаниязом. А мы сумеем это оценить…

Долго говорил со своими гостями Шэн Шицай, обещая высокие чины и награды или завуалированно угрожая за ослушание самыми мрачными последствиями для «братьев-дунган»…

Отряды Ходжанияза прошли перевал Дутуй и достигли джайляу Читирлик у озера Барколь на день раньше согласованного с Ма Чжунином срока. Чабаны, недавно прикочевавшие на эти пастбища, при виде неожиданно появившихся вооруженных всадников начали разбегаться, но люди Пазыла успокоили их, заверив, что они могут безбоязненно заниматься своим делом — никто их не тронет. Чиновников, прибывших сюда для сбора налогов, разогнали, а отобранный у них скот распределили между чабанами. Все это произошло в пятницу — почитаемый мусульманами день, и Ходжанияз решил провести послеполуденное богослужение, пригласив на него чабанов. На берегу быстрой речки вбили в землю колья, между ними натянули веревки — привязывать чабанских лошадей.

Когда собралось много народу, прозвучал призыв муэдзина. Появился Ходжанияз, в зеленой чалме и белом чекмене, прошел перед выстроившимися повстанцами и пастухами к месту имама — предстоятеля в молитве.

Когда закончилось чтение пятничной молитвы — хутбы, Пазыл, встав на большой камень, заговорил:

— Братья! Мы поднялись против злейшего врага. Взяли в руки оружие, чтобы освободить вас, чабаны! Кто не желает быть рабом, кто любит свободу, кто хочет встать на защиту родины, пусть вместе с нами берется за оружие!

— Смерть врагу! — раздалось вокруг.

— Нельзя допускать розни между уйгурами, казахами, узбеками, киргизами, дунганами, монголами! Мы все угнетенные, у всех нас одна судьба. Мы должны привлекать на свою сторону китайцев, стонущих под ярмом гоминьдана. Мы против гнета и бесправия, мы не расстанемся с оружием, пока не завоюем победы!

Народ пришел в возбуждение. Молодые стали проситься в ряды повстанцев, более зажиточные — жертвовать на общее дело баранов, лошадей, верблюдов. Из толпы вышел широкоплечий казах в лисьей шапке. Он вскочил на камень рядом с Пазылом и закричал по-казахски:

— Эй, народ! — Гул утих. Он продолжал: — У всех у нас одна земля, одна вода, одно небо, одна судьба. Это враги хотят разъединить нас!

— Правильно говоришь, Исакан! — выкрикнул монгольский джигит в остроконечной шапке, его поддержали тысячи голосов.

Богослужение превратилось в грандиозный митинг… Весь день не стихал над джайляу людской гул. Он еще более усилился, когда вечером подошли части Ма Чжунина.

Утреннее солнце озарило снежные вершины, засверкал зеленый покров гор, засияли тут и там горные цветы, заблестела еще не высохшая роса. Косяки лошадей, напившись чистой, как слеза, горной воды, медленно поднимались на холмы, по пастбищам разбрелись отары овец. Дым из юрт, поднявшись к чистому небу, расстилался, как синеватое облако. Женщины доили коров, пастухи наполняли кумысные мешки. Вот табунщик с арканом в руке погнался за необузданным конем. На спуске с крутого склона он накинул петлю на конскую шею и, натянув крепкими руками конец веревки, заставил животное вскинуть голову. В небе парил одинокий беркут, словно наблюдая издали за этой картиной…